Когда поют сверчки - Чарльз Мартин

К полудню моя голова раскалывалась от боли. С каждой перевернутой страницей я все яснее и отчетливее представлял себе Эмму… Обложенный со всех сторон книгами, я лег на пол и стал медленно водить пальцами вдоль тепло-золотистых досок. Я знал, что где-то в щелях между ними до сих пор остаются крошечные красные точки.

«Жизнь – ускользающая тень, фигляр, // Который час кривляется на сцене // И навсегда смолкает; это – повесть, // Рассказанная дураком, где много // И шума и страстей, но смысла нет»[72].

Глава 42

Я выехал из дома ранним утром в четверг, никого не предупредив, ни с кем не попрощавшись. Когда рассвело, я был уже в нескольких часах езды от Гикори, что в Северной Каролине. В четверть одиннадцатого я свернул на заправку и остановился возле будки телефона-автомата. Оставив двигатель включенным, я перелистал разбухшую от дождя телефонную книгу и нашел нужный номер.

Он ответил после третьего гудка. Связь была хорошей, и его голос – мягкий и уверенный – заполнил собой всю телефонную трубку, но я расслышал в нем слабые, старческие нотки. Ничего удивительного: прошло больше десяти лет, с тех пор как мы разговаривали в последний раз. На фотографии в газете для выпускников он был запечатлен в обнимку с женой в своем «убежище» в Гикори. В жилете из клетчатой шотландки, с неизменной трубкой в руке, он выглядел довольным и умиротворенным, как человек, который уже ничего не ждет и спокойно доживает свой век с женой, которая, как и большинство жен врачей, на протяжении многих лет вынуждена была делить его сначала с больницей и больными, а затем – с университетом и студентами. Теперь настало ее время – он обещал ей это и сдержал слово.

– Алло? – повторил он.

– Здравствуйте, гм-м… сэр.

Последовала продолжительная пауза – секунд десять или больше. Я отчетливо слышал, как его трубка переместилась из одного угла рта в другой и как он с легким стуком прикусил зубами чубук.

– Я… часто тебя вспоминал, – проговорил он наконец. – Все гадал, как у тебя дела. Или, может быть, никаких дел нет?..

– Видите ли, сэр, я… Я случайно оказался в Гикори и решил… Как насчет того, чтобы вместе пообедать?

Трубка в его губах снова переместилась. Когда он заговорил, по его тону я сразу понял, что он улыбается.

– Ты хочешь сказать, что приехал сюда из… того места, где ты теперь живешь, потому что тебе нужно со мной поговорить?

Я тоже улыбнулся. За прошедшие годы он сильно сдал физически (это было слышно по голосу), однако телесная слабость вовсе не означает слабость ума. Проницательности он ничуть не утратил и соображал по-прежнему быстро.

– Да, сэр.

Через пятнадцать минут я остановил машину напротив его дома. Одного взгляда в зеркальце заднего вида было достаточно, чтобы понять: столкнись мы на улице, он вряд ли узнал бы меня. Пожалуй, я мог бы его напугать, так что я правильно сделал, что предварительно позвонил.

Сняв солнечные очки, я засунул их в карман рубашки, пересек лужайку и, поднявшись на крыльцо, позвонил. Вскоре за дверью послышались шаркающие шаги, и я невольно представил себе старика в домашних тапочках и пижаме.

Отворив дверь, он некоторое время стоял, дожидаясь, пока глаза привыкнут к яркому дневному свету.

– Ну, здравствуйте, доктор. – Вынув изо рта трубку, он протянул мне руку, и я бережно ее пожал.

– Здравствуйте, сэр.

Мы сели на задней веранде. Пока миссис Трейнер собирала чай, мы молча следили за тем, как их кошка гоняет по полу клубок красной шерсти. Время от времени доктор Трейнер испытующе поглядывал на меня, но не произносил ни слова. Это было понятно – ведь это я пришел к нему, и учитель терпеливо ждал, пока я буду готов высказать то, что лежит у меня на душе.

– Так вот, сэр… – неуверенно начал я и снова замолчал, чтобы вынуть из чашки чайный пакетик. Пакетик качнулся на нитке, закапав мне джинсы, и я поскорее положил его на блюдце. – Как я уже сказал, я проезжал через ваш город и… В бюллетене для выпускников я прочел, что вы вышли в отставку и осели здесь, и я решил… – я глотнул чаю, подыскивая подходящее слово, – решил вас проведать. Как вы поживаете? Нравится вам на пенсии?

Трейнер покачал головой.

– Не нравится, – сказал он решительно и ткнул чубуком в направлении кухни. – Ни мне, ни ей.

– Как так? – Я сделал вид, будто удивлен. – Почему?

Он намотал свой чайный пакетик на кончик ложки, выжал из него ниткой густой, коричневый настой и аккуратно положил ложку на блюдечко. Откинувшись назад, Трейнер глотнул чаю, окинул взглядом свой задний двор и сказал:

– Всю жизнь я был врачом. Я лечил людей, и мне это нравилось. Медицина, работа врача – это моя жизнь, это я сам, и отставка ничего не изменила. Теперь я три дня в неделю принимаю в клинике для бедных. Все лучше, чем ничего.

– То есть вы продолжаете вести активную жизнь?

Он быстро взглянул на меня, и в глубине его глаз я увидел жаркие искры, готовые превратиться в пожар.

– Послушай, Джонни, не надо говорить со мной как со стариком. Да, мои руки ослабли, спина сгорбилась, одежда сидит… – Трейнер провел рукой по жилету из шотландки, – не так, как хотелось бы, да и лекарств я теперь принимаю больше, чем когда-либо, но… – Его взгляд устремился поверх моего плеча куда-то далеко, как мне показалось – в свое и мое прошлое. – Но кое-что у меня еще осталось. Меня можно вышвырнуть из медицины, но медицину из меня уже не выкорчевать никакими силами!

И снова мы какое-то время сидели молча, потягивая чай и наблюдая, как кошка гоняет по полу клубок. Потом Трейнер отставил чашку.

– Я следил за тобой и знаю, что произошло. Об этом писали во всех газетах. Несколько раз мне даже звонили журналисты – хотели взять интервью, но… – Он поднял руку. – Я им отказал. – Трейнер снова откинулся на спинку кресла, и та скрипнула. – Я часто спрашивал себя, что случилось с тобой потом. Куда ты подевался.

Не торопясь, он набил трубку и стал раскуривать. Затем выдохнул облачко голубоватого дыма, и я почувствовал, как меня обволакивает приятный запах вишневого табака. Он напомнил мне годы учебы, бесконечную вереницу дней, каждый из которых был заполнен новыми открытиями, напомнил самого Трейнера и Эмму, и я глубоко вдохнул этот аромат и постарался задержать его в груди. Не сразу я заметил, что Трейнер, прищурившись, внимательно за мной наблюдает. Вот он достал из заднего кармана белоснежный носовой платок, высморкался, снова сложил и спрятал обратно.

– Ну что, может быть, теперь ты расскажешь, зачем приехал?

– Сэр, – мучительно отвечал я, разворачивая свой стул так, чтобы нам обоим было проще смотреть друг другу в глаза. – Я попал… в трудное положение.

– Понятно. – Трейнер потер суточную щетину на подбородке. Кошка легко вспрыгнула к нему на колени, свернулась клубочком и замурлыкала. Он посмотрел на меня, слегка приподнял брови и кивнул. Этот поощрительный прием был мне хорошо знаком – как и многое другое, я перенял его у учителя и частенько использовал, когда мне хотелось, чтоб пациент продолжал рассказ.

– Так вот, сэр… – пробормотал я неуверенно. – Я…

– Джонни, – перебил меня Трейнер, – когда человек в таком возрасте, как я, никто – даже он сам – не может сказать, сколько ему осталось, так что давай выкладывай, что у тебя там стряслось, да не тяни, пока я еще способен тебя слышать и отвечать разумно и здраво. – Он опять улыбнулся и, в очередной раз откинувшись назад, выпустил изо рта еще одно ароматное облачко.

И я повел рассказ. Я очень старался ничего не упустить – вот я закончил университет, вот прошли годы резидентуры и специализации в трансплантологии, и вот мы решили обосноваться в Атланте. Я рассказал Трейнеру о своей работе, о Ройере, о том, как Эмма отказалась от донорского сердца в пользу Ширли, о нашем последнем уикенде на озере. А еще я рассказал старому учителю то, о чем не рассказывал никогда и никому.

Трейнер молчал, задумчиво посасывая погасшую трубку. Его глаза были прищурены, лоб прочертили глубокие морщины, руки продолжали машинально гладить кошку, пригревшуюся у него на коленях. Наконец он пошевелил ногами, обутыми в меховые тапочки, и, показав мне на нависшее над забором апельсиновое дерево, заговорил:

– Когда-то давно я знал одного фермера. – Он поглядел поверх забора на блестевшую на солнце листву. – Кажется, его звали Джеймс, но я могу и ошибиться, с тех пор столько лет прошло. У него в саду было очень похожее апельсиновое дерево. На протяжении нескольких лет оно не приносило плодов и не цвело, да и выглядело довольно чахлым. Однажды утром я увидел, что Джеймс стоит возле дерева, внимательно его разглядывает и бормочет что-то себе под нос. В одной руке он держал молоток, в другой – три гвоздя. Я спросил, что он задумал, но Джеймс велел мне отойти подальше, примерился – и загнал один гвоздь в ствол примерно на уровне коленей. Тонкая кора дерева сразу лопнула, и чем глубже он забивал гвоздь, тем больше белого древесного сока выступало вокруг шляпки. Потом – примерно на уровне пояса – Джеймс вбил второй гвоздь, а затем третий: вот на такой высоте… – Трейнер провел ладонью у подбородка.