Севастопольские письма и воспоминания - Николай Пирогов

Сберегательное лечение (гипсовая повязка) дало в это время также плохие результаты, тогда как в начале марта и апреля многие из раненых с сложными пулевыми переломами были отправлены после наложения неподвижной повязки в транспорт в весьма удовлетворительном состоянии. Теперь и к свежим огнестрельным ранам с переломами начали присоединяться острогнойные инфильтраты и пиэмии; но я не помню ни одного острогангренозного инфильтрата, так часто поражавшего оперированных.

8. Тот же самый результат с некоторыми колебаниями продолжался до июня и после. Смертность не изменялась. В конце мая я перестал совсем ампутировать в верхней трети бедра,- так я был уверен в неудаче. И если ампутированные не умирали в Севастополе, то они погибали после в лазаретах Бахчисарая и Симферополя. Далее их не транспортировали до заживления ран, и потому из малого числа транспортированных после ампутации бедра в Перекоп, Херсон и Николаев видно, как редко они выздоравливали.

После вторичного моего прибытия в Севастополь в сентчбре-1855 я нашел в госпитальных списках имена только 50 высланных после ампутаций бедра с далекими транспортами, тогда как я в одном Симферополе нашел более 200 с незажившими еще ранами после этой же операции. Если подумаешь, как часто делалась ампутация бедра в августе месяце (в конце осады) на перевязочных пунктах Севастополя и как немного было выслано из Крыма, то легко себе представить и какова была смертность.. О других ампутациях я не говорю, потому что пулевые переломы других костей (и верхней и нижней конечностей) - будут ли они лечиться выжидательно, раннею ли ампутациею или позднею,- дают не слишком различные цифры смертности.

Процентные колебания, конечно, и тут весьма заметны, но все же не такие, чтобы не могли объясниться индивидуальностью и случайными обстоятельствами. В ампутациях же бедра, напротив, влияет, очевидно, местное свойство повреждения и самой операции на цифру смертности, поэтому они и служат для меня настоящим мерилом и преимуществ, и невыгод ранней операции.

9. Результаты ранних ампутаций, как кажется, опять поправились в сентябре 1855 ст. ст., при последнем бомбардировании Севастополя. Ампутированные были переведены на Северную сторону в палатки. Тут они оставались недели 2, и я застал многих после ампутаций бедра в весьма удовлетворительном положении. Несмотря на дождливое время и холод, острогнойные отеки не показывались; не было также ни окоченелости, ни омертвений, так скоропостижно кончавшихся в летнее время.

В течение сентября все оперированные были перевезены в Бахчисарай (где заняли под больных бывший ханский дворец) и в Симферополь, а одна часть раненых размещена была в госпитальных палатках по окрестностям Севастополя и Бахчисарая.

10. Наконец, поздние ампутации и резекции, делавшиеся у нас от сентября до ноября 1855 в лазаретах Бахчисарая и Симферополя, вообще шли не так плохо, хотя госпитали были переполнены тифозными и дизентериками. Большая часть оперированных помещалась в новых бараках и госпитальных палатках в Симферополе, за городом. В списках, оставшихся у меня от этого времени, я нахожу до 20 счастливых случаев поздней ампутации бедра.

Но с ноября военное народонаселение Симферополя начало сильно увеличиваться; насчитывали тогда до 60000 жителей в городе, вмещающем в мирное время едва 25000. С наступлением сырой и холодной поздней осени тиф, поносы и злокачественные перемежающиеся лихорадки начали сильно свирепствовать между вновь прибывшими изнутри России войсками (Гренадерского корпуса и милиции). Тогда и между ранеными свирепствовали различные формы пиэмии; смертность значительно увеличилась; такой страшной, однакоже, какая была между оперированными в летних месяцах, я уже не видал более до самого отъезда из Крыма в декабре 1855.

Этот краткий обзор,- хотя я и не могу его подтвердить верными статистическими данными,- передает все-таки исторически верно общее впечатление, оставшееся во мне после беспристрастного наблюдения целой массы случаев.

Я могу сказать к чести русской хирургии, что мы в Крымскую войну несравненно более употребляли сберегательное лечение в повреждениях локтевого сустава, чем наши неприятели, и гораздо более, чем во все другие европейские войны, взятые вместе.

Можно поставить правилом: вменять резекцию локтевого сустава в обязанность каждому военному хирургу, если только при повреждении суставных концов мягкие части достаточно сохранены и артерия не прострелена.- Более 200 резекций локтевого сустава значатся в моих списках; они были сделаны в течение года во время осады Севастополя и после сдачи неприятелю Южной стороны.- О времени операции нельзя и здесь сказать ничего положительного. Ранняя резекция локтевого сустава ни разу не сопровождалась в виденных мною случаях теми убийственными острогнойными отеками, которые так часто встречались после ранней резекции плеча. Я резецировал с успехом и при значительном повреждении (осколками бомб) мягких частей задней стороны локтевого сустава; резецировал и при разрушении локтевого нерва. Поздняя же резекция заменяла у меня в одно время войны (в первые 6 -7 месяцев) почти совсем ампутацию в средине плеча. Почти никогда не употреблялось и чисто сберегательное лечение, хотя я при моем осмотре военных госпиталей и заметил несколько пулевых ран локтевого сустава, излеченных или почти излеченных без операции.

Я был бы очень доволен, если бы результаты лечения ран колена были также различны, как самые раны, виденные мною в Крымскую войну. К несчастию, несмотря на все их разнообразие, исход был почти всегда один и тот же - смерть - с ампутацией и без ампутации. В диагнозе, по крайней мере, мы не ошибались; я не помню ни одного случая неузнанной раны сустава или неузнанного повреждения кости. От простого прободения пулею сумочной связки до полного раздробления эпифизов все повреждения колена у нас имели плохой исход. С отчаяния я в последнее время уже не входил пальцем в рану и не уговаривал раненых подвергаться ампутации; я слушал только, как другие врачи уговаривали их на перевязочных пунктах, а сам предоставлял внутреннему голосу каждого решить свою участь. Одного только я себе никогда не прощу, что не испробовал больших разрезов сумки и резекции сустава.

С другой стороны, эти случаи подтверждают еще более мое убеждение о преимуществах поздней резекции пред раннею, расширяя круг действия сберегательного лечения и на огнестрельные переломы ножного сустава. Теперь будет непростительно со стороны военного хирурга, если он, действуя при обстоятельствах, более благоприятных, чем были наши при осаде Севастополя, не испытает сберегательного способа в повреждениях ноги.

Вскоре (Из гл. 6-й - о последовательных или вторичных явлениях, свойственных всем нарушениям целости органических тканей.) после прибытия моего в Севастополь один из врачей, крепкий и здоровый мужчина, живший вместе со мною, простудился и заболел. Начала его болезни я не видал; она показалась во время моей поездки в Симферополь, но возвратившись я нашел больного в жару и лихорадке; целые 2 недели он лежал с открытыми глазами то в полном сознании, то в бреду; иногда он устремлял взгляд по целым часам на один предмет, молчал, не отвечал ни на какой вопрос, и держал рот закрытым, стиснув крепко зубы, как в тризме, иногда же вдруг вскакивал, садился на постель, говорил внятно, отвечал на вопросы, расспрашивал даже о своих больных и потом вдруг опять впадал в прежнее состояние. В начале болезни он принял несколько приемов хинина, а потом не хотел уже ничего принимать и, стиснув зубы, противостоял всем попыткам, не давал класть и холодные примочки на голову, и только когда ему хотелось пить, он вскакивал вдруг и выпивал жадно стакан или два чая. Так продолжалось дней 8-10. На 3-й неделе бреды и настоящее беспамятство начали обнаруживаться сильнее, пока наступила чрезвычайно продолжительная (более 2 суток длившаяся) агония. (Это-доктор Сохраничев (см. письмо П. к жене, 25 декабря 1854 г.).

Другой врач, ( Это - доктор Каде ) также живший вместе со мною, простудившись, целых 3 дня лежал в сильной, с бредами соединенной, горячке, и когда я ему в виде пробного средства дал 3 небольших приема (в 2 грана) хинина, то у него вдруг явился сотрясательный зноб. Тогда я убедился, что имею дело не с тифом, а скрытою лихорадкою, и дал больному большие приемы хинина. Он вскоре выздоровел.

У третьего врача показался жар с головною болью после явной перемежающейся лихорадки (quotidiana), от которой он уже более недели был излечен хинином. Испуганный ночью во время бомбардирования, когда он в жару лежал на перевязочном пункте (в доме Дворянского собрания), он впал в глубокую спячку, соединенную с судорогами; лицо было бледно, как полотно, зрачки расширены, одна половина тела стянута, другая в беспрестанных судорожных движениях; зубы стиснуты. Я велел ему тотчас же обрить волосы, положил на всю голову везикаторий (Везикатории - нарывные средства.) и поставил два клистира, один за другим, каждый с 15 гранами хинина, а когда тризм уменьшился, то влил ему и через рот большой прием хинина в растворе. После этого мой больной поправился так скоро, что через 3-4 дня мог уже вставать с постели (Кого П. имеет здесь в виду, не установлено (см. письмо к жене, 29 апреля 1855 г.).