Ритуал смерти - Нора Робертс

– Едва ли я выжил бы без нее, – сказал Чез, глядя вслед Исиде. – Вы сильная женщина, лейтенант. Вам, очевидно, трудно представить, что бывает такая нужда в другом человеке, такая зависимость…

Ева подумала, что раньше, возможно, она бы с этим согласилась. Теперь – вряд ли.

– Я бы хотела записать нашу беседу, мистер Форт.

– Да, конечно.

Чез сел и, пока Пибоди доставала магнитофон, налил в чашки чаю. Ева произнесла все полагающиеся в начале допроса фразы, которые он выслушал, не поднимая глаз.

– Вы поняли, каковы ваши права и обязанности?

– Да. Вы пьете сладкий чай?

Она подозрительно взглянула на чашки. Странный запах…

– Да, спасибо.

– Вам я положил немного меда, сержант. – Чез улыбнулся Пибоди. – И… кое-что еще. Думаю, вам поможет.

– Пахнет замечательно! – Пибоди осторожно пригубила из чашки и улыбнулась.

– Когда вы в последний раз виделись с отцом? – спросила Ева.

Чез, которого этот вопрос застиг врасплох, тотчас же поднял голову. Рука его, державшая чашку, дрогнула.

– В тот день, когда объявили приговор. Я находился в зале суда и видел, как его уводили. Он не имеет права на свидания.

– И как вы отнеслись к произошедшему?

– Мне было стыдно. Но я почувствовал облегчение. И еще – отчаянную тоску, вернее – просто отчаяние. Это же был мой отец! – Чез отставил чашку. – Я ненавидел его всей душой.

– Потому что он убийца?

– Потому что он был моим отцом. Я очень обидел мать тем, что решил присутствовать на суде. Но она не могла остановить меня. Она и его не могла остановить. Хотя в какой-то момент она от него ушла – взяла меня и ушла, что оказалось полной неожиданностью для всех. – Чез некоторое время молчал, напряженно глядя прямо перед собой. – Мать я тоже долго ненавидел. А ненависть меняет человека, не так ли, лейтенант? Уродует его душу.

– С вами это произошло?

– Почти произошло. У нас был несчастливый дом. Но разве можно было ожидать чего-то иного? Ведь главным в доме был мой отец. Вы подозреваете, что я похож на него?

Чез говорил ровным голосом, но взгляд выдавал его чувства. «Во время допроса очень важно смотреть в глаза, – подумала Ева. – Слова часто ничего не значат».

– А это не так? – спросила она.

– «Кровь скажет». Кажется, так у Шекспира? – Чез ненадолго задумался. – С этим ведь живет каждый ребенок. Независимо от того, кто его родители, он боится: что скажет кровь?

Ева тоже жила с этим и тоже боялась. Но она боролась, не позволяя этому себя сломить.

– Насколько сильное влияние отец оказывал на вашу жизнь?

– Чрезвычайно сильное. Вы умеете вести расследование, лейтенант, и я уверен, что вы просмотрели все дела внимательно. Вы наверняка поняли, что он был харизматической личностью. Страшным человеком. Человеком, поставившим себя выше всех законов. В подобной непробиваемой наглости даже есть какая-то привлекательность…

– Да, для некоторых зло привлекательно.

– Совершенно верно. – Чез усмехнулся. – Вы это прекрасно понимаете, поскольку вынуждены постоянно сталкиваться с этим. Мой отец был человеком, с которым невозможно бороться – ни на физическом, ни на психологическом уровне. Он был сильным. Очень сильным.

Чез прикрыл на мгновение глаза, вызывая в памяти то, что так старался забыть.

– Я боялся, что могу стать таким же, и даже подумывал о том, чтобы отказаться от самого ценного дара – от собственной жизни.

– Вы пытались покончить с собой?

– До попыток дело не доходило. Но я об этом думал. Впервые – когда мне было десять лет… – Он отхлебнул чаю, пытаясь успокоиться. – Вы можете представить себе десятилетнего ребенка, думающего о самоубийстве?

Ева могла себе такое представить. Когда она сама замышляла самоубийство, ей было и того меньше.

– Он издевался над вами?

– Издевался? Можно сказать и так. Он бил меня. Причем делал это не в гневе. Просто неожиданно поднимал руку и наносил удар с равнодушием человека, пришибающего муху.

Чез сжал руку в кулак и с трудом заставил себя разжать пальцы.

– Он нападал… как акула – молча, в полной тишине. Всегда – без предупреждения. Моя жизнь целиком зависела от того, что ему взбредет в голову. Мне кажется, я уже побывал в аду.

– И никто вам не помог? Никто не пытался вмешаться?

– Мы никогда не жили в одном месте подолгу. Нам не разрешалось заводить знакомства. Он избивал меня, а потом сам отвозил в больницу. Заботливый отец.

– И вы никому ничего не рассказывали?

– Он был моим отцом, и это была моя жизнь. – Чез поднял руки и уронил их на колени. – Кому я мог об этом рассказать?

Ева тоже никому не рассказывала – считала, что невозможно говорить о таких вещах.

– Долгое время я ему свято верил – тому, что это справедливо и что если я кому-то расскажу, то наказание будет ужасным. Мне было тринадцать, когда он впервые меня изнасиловал. Он сказал мне, что таков обряд, ритуал посвящения. Секс – это жизнь, необходимо смириться. Он сказал, что его долг и право поставить меня на этот путь. Связал мне руки. Я плакал.

Чез взял чайник и налил себе еще чаю.

– Не знаю даже, можно ли назвать это изнасилованием. Ведь я не сопротивлялся. Просто тихонько плакал и покорялся его воле.

– Это было изнасилование, – тихо проговорила Пибоди.

– Не знаю… – Чез понял, что не может пить чай, который только что налил. – Я никому не говорил об этом. Даже когда его посадили за решетку, я ничего не рассказал полиции: просто не верил, что им удастся долго продержать его в тюрьме. Он был слишком силен и могуществен, и кровь на его руках только придавала ему силы. Странно, но моя мать бежала, забрав меня с собой, именно из-за секса. Не из-за насилия, не из-за того, что он ломал руки маленькому мальчику, не из-за смертей, в которых он был повинен. Это случилось после того, как она увидела его, склонившегося надо мной, стоявшим на коленях. Он ее не видел, а я видел. Я видел ее лицо, когда она зашла в комнату. Она оставила меня там, дала ему закончить то, что он начал, но ночью, когда он ушел, мы бежали.

– Но она и тогда не обратилась в полицию?

– Нет. – Чез взглянул на Еву. – Я знаю, о чем вы думаете. Что, если бы она все рассказала, многие жизни были бы спасены. Но страх – очень сильное чувство. Она хотела лишь одного – выжить. Когда начался суд, я ходил на заседания каждый день. И был уверен, что очень скоро он каким-то образом исчезнет из зала суда. Даже когда сказали, что его посадят в тюрьму, я не верил. Ну а потом сменил имя, попытался жить нормальной жизнью. Стал заниматься тем, что было мне интересно, к чему меня влекло. Но я не позволял себе с кем-либо сближаться. Во мне жила неутолимая ярость. Я мог взглянуть на человека и возненавидеть его только потому, что он казался счастливым. Или грустным. Я ненавидел людей за их безоблачное существование! И так же, как отец, не мог подолгу жить на одном месте. Когда я понял, что снова думаю о самоубийстве – причем думаю спокойно, серьезно, – я испугался и стал искать помощи у психиатров.