Паразитарий - Юрий Азаров

— Мы добились уже такой демократии, какой никогда не было и не будет. У нас на каждое место баллотируются по сто два человека. Нам удалось из них сорок шесть человек разоблачить как злостных расхитителей казны, двадцать четыре человека умерли во время допросов, поскольку неопровержимые доказательства об их скрытых злодеяниях были выложены следствием и оставался только один выход, каким и воспользовались их коррумпированные организмы. Тридцать один кандидат, будучи замешанным в личной нечистоплотности, стремились посредством депутатской должности улучшить свое благосостояние, что также было неопровержимо доказано. Причем у семнадцати из них повышенные сексуальные потребности, что зафиксировано местными советами недозрелой и перезрелой сексуальности. Кроме того, шестеро из этих семнадцати принимали в разных формах участие в создании международной оргаистической ассоциации. В итоге остался один депутат, который не мог совершить никаких преступлений и никогда не сможет их совершить, поскольку находится вот уже двадцать лет в бессознательном состоянии: прогрессирующий шок как результат глубокого разочарования в справедливом устройстве нашего бытия. Этот претендент в депутаты, получивший кличку Юродивый, вызывает всеобщее расположение народа, который убежден, что из шока его может вывести искреннее человеческое страдание, каким может оказаться публичная эксдермация, в частности, нашего уважаемого патриота и демократа: мерлиста и антимерлиста, фобоюба и юбофоба, гражданина Сечкина Степана Николаевича.

Огромным нашим достижением, — продолжал Свиньин, — является то, что мы научились обеими руками нажимать кнопки в сложном процессе электронного голосования. Этот мучительный процесс нажимания, когда надо сделать одновременный выбор решения и выбор кнопки, связан с преодолением рудиментарных мозговых явлений, каким именовалось в прошлые тысячелетия раздвоение личности. Теперь мы нажимаем свободно и почти бездумно, и в этом новый гарант нашей прогрессивности. Мы в нашем институте использовали методику поименного голосования и, в частности, по сечкинскому вопросу получили такие результаты — девяносто шесть процентов за участие Сечкина в спектакле, три и девять десятых воздержались, остальные против. Таким образом, мы поздравляем товарища Сечкина с большим доверием, какое ему оказывает родной коллектив.

Дружные аплодисменты оглушили меня. Стоявший рядом Бубнов сказал мне шепотом:

— Вы должны выразить признательность и поблагодарить коллектив за доверие.

— Хорошо, — ответил я и со вспыхнувшим вдруг решением взошел на трибуну. — От всего сердца я благодарю вас за доверие, — говорил я, обращаясь к Общему Собранию. — Я готов сыграть роль Карудия и подвергнуться во имя Будущего всем необходимым Испытаниям, но эффект бы значительно усилился, если бы каждый член нашего родного коллектива согласился на частичную, временную эксдермацию одной из частей тела — ступни, бедра, поясницы, спины, груди, шеи, щеки, рук. Причем можно сразу установить, чтобы женщин эксдермировали, скажем, ниже колен, это, знаете, будет и гуманно, и с эстетической точки зрения хорошо. Я представляю белый снег и на нем алые следы ног очаровательных созданий — это не может не впечатлять…

Гул протеста не дал мне продолжить мысль.

— Он издевается над нами! — кричали с мест.

— Он злоупотребляет нашим терпением!

— Сорвать с него кожный покров, и немедленно!

25

— Уволить! — кричала какая-то незнакомая мне дама.

Тогда поднялся Ковров.

— Мне кажется, мы слишком суровы к нашему коллеге. Наш коллектив силен не только тем, что может казнить. Снять кожу мы всегда успеем, а вот перевоспитать человека, переделать его нутро — это намного труднее. У нас заключен контракт с дружественной нам организацией ВНИКОПом (Временный научно-исследовательский коллектив по вопросам образования и перевоспитания). Я предлагаю передать дело Сечкина в распоряжение ВНИКОПа, и пусть ему там прочешут мозги. Кто за это предложение, прошу нажать кнопки.

— Слишком слабая мера, — улыбнулся Бубнов. — И не без ехидства добавил: — Но в чем-то хуже эксдермации. Образование решено переименовать в Сточную Яму, а во главе поставить Андрея Дебиловича Клюквина, это, знаете, тот еще кадр: ни лыка, ни слов, ни веревок — ничего не вяжет. Говорят, был сотворен искусственным путем в ржавой консервной банке, поскольку с колбами в те годы было крайне трудно.

— Слишком слабая мера, — улыбнулся Свиньин. И не без ехидства добавил. — Но у нас есть на этот счет кое-какие соображения.

Зал протестующе зашумел. И тогда поднялся Мигунов.

— Ну что я вам могу сказать. Если бы мне представился случай выбирать, я бы выбрал спектакль, а не образование во главе с Клюквиным. Образование сейчас хуже самой зловещей эксдермации. Не случайно готовится постановление о переименовании этого учреждения в Ведомство Сточных Ям. Ну и коль зашел здесь доверительный разговор, то я осмелюсь два слова сказать о руководстве этой системой. Андрей Дебилович Клюквин — это, знаете, редкостный фрукт. Ходят слухи, что голова его набита опилками, я даже сам видел, как из него что-то сыпалось однажды, но утверждать наверняка, что это были его опилки, как честный исследователь, не могу, одного визуального наблюдения, согласитесь, крайне недостаточно. Сейчас негласным помощником у него некий Курвин, бывший поручик или флотский офицер, ранее занимавшийся, но не образованием, а сточными водами и на одном из канатных заводов научившийся вить веревки. Причем из любого материала, человеческого и нечеловеческого, живого и мертвого, он вьет что угодно: шпагат, нитки, тесьму, шнурки, канаты. Оба научились перегрызать всех неугодных пополам, для чего вставили стальные челюсти, причем они тут же, не мешкая, обе половинки своих противников отвозят в разные стороны, чтобы никто и никогда их не смог, даже посмертно, соединить. Так что, дорогие товарищи, Сечкин еще пожалеет, что не принял нашего решения.

Поднялся, к моему удивлению, Ксавий:

— Вы знаете, что я являюсь товарищем Сечкина и не могу ему не сочувствовать. Но, как честный гражданин демократического свойства и гуманист с многолетним стажем, я утверждаю, что Курвин и Сечкин находились в дружественных отношениях друг с другом.

— Я вас понял, — перебил Ксавия Мигунов. — Для Курвина не существует дружеских связей. Он — мерлей!

26

Было время, когда бывший мичман Курвин целовался со мной. Мне и тогда было противно прикосновение его усов. Но это был знак особого уважения, и я терпел.

Было время, когда я выручил из беды Курвина и он клялся, что никогда не забудет моей протянутой руки.

Было время, когда он жил у меня, поскольку сбежал от жены, похитив у нее какую-то вещичку, которую называл бронзулеткой. Он клялся, что по молодости, в пору их сватовства, он имел неосторожность подарить своей невесте опаловый браслет уникальной работы. Браслет принадлежал одному из французских герцогов, точнее герцогинь, и каким-то чудом попал в семейные реликвии Курвиных, разумеется, еще до того, как совершилась одна из давних кровавых революций. Потом браслет оказался в одном из музеев и, чтобы выкрасть оттуда семейную реликвию, Курвин во время осмотра палаты драгоценностей проглотил браслет, и только через трое суток украшение было выведено наружу опытными врачами и ювелирами. Разумеется, Курвин не мог оставить драгоценность паршивой женщине, которая трижды ему изменила, в последний раз со Скобиным, которого он люто ненавидел и которого едва не убил, когда застал своего коллегу на месте преступления.

— А почему, собственно, преступления? — спросил у Курвина Скобин. — Я всякий раз молился Богу, чтобы от меня ушла моя очередная жена. А тебе счастье прямо в руки приползло. На радостях надо плясать и петь старую, как мир, песенку: "Счастлив я, милая покинула меня…"

— Это мое дело, что мне петь, — гордо сказал Курвин, подкручивая флотские усики.

Я присутствовал при этой короткой стычке и сказал Курвину, когда Скобин ушел прочь:

— Ты его не любишь?

— Как я могу любить такого лицемера? Поверь мне, я не антимерлист, сам мерлей на одну треть…

— Разве одна треть бывает?

— Все бывает в этом мире, — бойко ответил Курвин, щелкая каблуками ботинок, уж что-что, а каблуки у него были всегда в порядке. — Так вот, я бы этого Скобина живьем бы утопил вместе с Ривкиным.

— А что у них общего?

— Клан один. Я не знаю их программы, но они тянут одну и ту же сеть.

— И много ловят?

— Это не так важно. Главное тянут. А впрочем, кто сейчас много ловит? Общая бедность пошла.

— Не скажи. Два-три процента по-прежнему остаются миллиардерами. Их никакая демократия не касается. Им хоть демократы, хоть диктаторы — один черт.