Мои воспоминания - Илья Толстой

   Целую тебя" 6,

   В другом письме того времени отец писал о моей невесте.

   * Крайности сходятся (франц.).

   213

   "...Ее связывают с тобой две вещи: убеждения -- вера и любовь. По-моему, и одной довольно. Настоящая истинная связь -- это любовь человеческая, христианская; если это будет и на ней еще вырастет любовь-влюбленье, то прекрасно и твердо. Если будет любовь одна -- влюбленье, то это не то что дурно, но и хорошего нет, но все-таки возможно. И при честных натурах с большими борьбами можно прожить и с этой. Но если ни того, ни другого, а только pretexte* того и другого, то это, наверно, плохо. Тебе советую быть как можно строже к себе и знать, во имя чего ты действуешь"7,

ГЛАВА XXIV

Моя женитьба. Письма отца. Ванечка. Его смерть

   В феврале 1888 года я женился и уехал с молодой женой в Ясную Поляну, где и поселился на два месяца в трех нижних комнатах.

   К весне я должен был перебраться на Александровский хутор, составлявший часть нашего именья Никольское Чернского уезда, где я предполагал строить себе дом и поселиться. Вскоре после женитьбы я получил от отца следующее письмо:

   "Ну как вы, милые мои дети? Живы ли? Живы ли духом? Важное вы переживаете время. Все теперь важно, всякий шаг важен, помните это; слагается ваша жизнь и ваших взаимных отношений -- новый организм -- homme-femm'a**, одного существа, и слагаются отношения этого сложного существа ко всему остальному миру, к Марье Афанасьевне, к Костюшке и т. п. и к неодушевленному миру, к своей пище, одежде и т. д., -- все новое. Если чего хотите, то хотите теперь.

   А еще главное дело, будут у вас теперь состояния mauvaise humeur*** и все, и вы друг перед другом окраситесь в несвойственные цвета, -- не верьте этому, не верьте дурному, а переждите, и опять будет хорошо.

   * Видимость (франц.).

   ** мужчины-женщины (франц.).

   *** дурного расположения духа (франц.).

   214

   Не знаю, как Соня, а Илья склонен к этому, и ему надо тут быть осторожным. А ты, Соня, вот что, станет тебе вдруг скучно, скучно, скучно, скучно. А ты не верь этому и не поддавайся, а знай, что это вовсе не скука, а простое требование твой души работы, какой бы то ни было, физической, умственной -- все равно.

   Главное, еще главнее, будьте добры к людям, добры не издалека, а доступны вблизи. Если это будет, то будет жизнь полна и счастлива. Ну, держитесь! Целую вас и очень люблю обоих. Нынче узнал, что Хилков женится на сестре жены Джунковского. Я ее не знаю"1.

   В конце марта папа сам приехал в Ясную и пожил с нами до нашего отъезда в Никольское.

   При нас только была одна старушка Марья Афанасьевна, которая была очень слаба и жила уже на пенсии, так что нам пришлось обходиться без прислуги и самим готовить обед, ходить за водой и убирать комнаты.

   Папа помогал нам как мог, но признаюсь, что в это время я убедился, что он к робинзоновской жизни был очень и очень мало способен.

   Правда, что он ничего не требовал и все находил прекрасным. Но многолетняя привычка к известному режиму, к известному питанию брала свое, и всякое отступление от этого режима даже тогда, когда ему было еще только шестьдесят лет, пагубно отзывалось на его организме.

   Сколько раз, уезжая из дома здоровый и попав в новые условия, он возвращался больной. И даже там, где знали все его привычки и где ухаживали за ним, как за ребенком.

   В конце апреля мы с женой уехали на свой хутор, и с тех пор я уже больше не жил в Ясной, а только наезжал туда периодически, или по делам, или просто для того, чтобы повидать родителей.

   После отъезда из Ясной мы с женой получили от папа письмо:

   "Как вы доехали, милые друзья, нам без вас скучно, то есть жалко, что вас с нами нет. Получили эту телеграмму и ничего по ней не сделали. Я думаю, что не беда. Напишите, как вы устроились и какие планы. Мое здоровье теперь совсем хорошо. Наше общество трезвости имеет большой успех, подписались многие, но зато

   215

   один, Данило, успел подписаться и напиться. Я ничего, не робею от этого, а жду тебя, Илья, и очень жду, и буду очень рад за тебя, когда ты бросишь эти две скверные привычки: алкоголь и табак, привившиеся вне правильной жизни. Жизнь дело не шуточное, особенно теперь для тебя, всякий шаг твой важен. Много хорошего есть у вас -- самое главное чистота и любовь, которые берегите всеми силами, но многое-многое угрожает вам, -- вы не видите, а я вижу и боюсь. Ну, до свиданья, целую вас, все вам кланяются. Пиши, В Москве все по последним письмам благополучно, торопятся сюда. Л. Т."2.

   Следующее письмо отца написано им по случаю рождения первой моей дочери Анны:

   "Поздравляю вас, дорогие и милые молодые родители. Не на словах поздравляю, а сам так неожиданно обрадован внучке, что хочется поделиться своей радостью и поблагодарить вас, и понимаю вашу радость. Я теперь на всех дев и женщин смотрю с соболезнующим презрением. Это что? а вот Анна -- вот это будет настоящая. Нет, а без шуток. Впрочем, что я пишу -- не шутка, а только еще с большей степенью серьезности я хочу сказать вот что: внучку, а вы дочь, смотрите же воспитайте хорошо, не сделайте тех ошибок, которые делали с вами, ошибок времени. Я верю, что Анна будет лучше воспитана, менее изнежена и испорчена барством, чем вы. Что здоровье Сони? Страшно писать, когда думается, что может быть что-нибудь неладно. Впрочем, все будет ладно, когда в душе ладно, что, главное, вам желаю. Как я рад, что Софья Алексеевна с вами, поцелуйте ее за меня и поздравьте. Целую вас. Л. Т."3.

   Уже после моей женитьбы, весной, у мама родился ее младший сын Ванечка.

   Этот мальчик, доживший только до семилетнего возраста и умерший в 1895 году от скарлатины, был общим любимцем всей семьи.

   Отец полюбил его, как младшего ребенка, со всей силой родительской, старческой привязанности.

   Надо сказать, что в воспитании моих двух младших братьев, Андрея и Михаила, отец принимал мало участия.

   213

   Они подошли к школьному возрасту уже тогда, когда он совершенно отрицательно относился к тем формам воспитания, в которых росли мы, и поэтому он, чувствуя себя не в силах вести их так, как это хотелось бы ему по его убеждениям, совершенно от них отшатнулся, омыл руки и не стал вмешиваться в их жизнь и учение.

   Мама поместила их сначала в поливановскую гимназию, в которой учился когда-то я и брат мой Лев, а потом они уже перешли в катковский лицей.