Николай II - Элизабет Хереш

«Армия начала переходить на сторону народа. Никто уже не чувствовал себя в безопасности под охраной жандармов и полиции. Всюду толпы, крики: «Хлеба, хлеба!». Повсюду драматические сцены. Батальон Семеновского полка получил приказ очистить Невский от повстанцев. Он выступает туда и наталкивается на батальон Волынского полка, который только что перешел на сторону народа. Неуверенность — что же будет? И вдруг совершенно седой пожилой офицер, командующий гвардейцами, выпрямляется в стременах и кричит своим людям: «Солдаты, я не могу вам приказать стрелять в ваших братьев, но я слишком стар, чтобы нарушить присягу!», — приставляет к виску револьвер и стреляется. Его тело заворачивают в знамя, а солдаты сливаются с народом».

Тут уже и Хабалов вынужден донести царю, что даже отборнейшие части — Павловский, Волынский, Преображенский и другие полки — нарушили присягу и отказываются стрелять в восставших. Даже если это не кадровые военные, а резервисты, носящие форму самых гордых частей русской армии, дела это не меняет: поддерживать далее порядок в столице нет возможности.

Подожжен Дворец правосудия. Разграблен Арсенал. Огромные массы людей стекаются к Думе. В тот же день солдаты выбирают депутатов в собственный орган — Совет солдатских депутатов. Все собираются у Таврического дворца, где проходит чрезвычайное заседание Думы. Образуется Временный исполнительный комитет. Туда входят еще верный царю Родзянко, революционно настроенный Керенский, умеренный социал-демократ Чхеидзе, либеральный монархист Шульгин и министр иностранных дел Милюков, председатель конституционно-демократической партии (кадетов)[96].

В результате событий этого понедельника 27 февраля (12 марта) 1917 года, возникло двоевластие: с одной стороны, Временный комитет Государственной думы, с другой — Совет рабочих и солдатских депутатов. Первый опирался на поддержку государственного аппарата, тогда как самовооружившиеся рабочие (красногвардейцы)[97] вместе с солдатами угрожали штурмом Думы. Дворец правосудия[98], Петропавловская крепость и телеграф были оккупированы солдатским Советом.

Вечером этого дня царь встревоженно записывает в дневнике: 27 февраля, понедельник.

«В Петрограде начались беспорядки несколько дней тому назад; к прискорбию, в них стали принимать участие и войска. Отвратительное чувство! Быть так далеко и получать отрывочные нехорошие известия! Больше не хочу получать доклады, решил сегодня же выехать в Царское Село».

Но такое понимание — а с ним и решение — пришли слишком поздно. К вечеру этого дня в Петрограде уже все решилось. Царский поезд отправляется только в 3 часа утра 28 февраля (13 марта), потому что Николай еще согласовывает с генералом Ивановым подробности его экспедиции с войсками в Петроград. На основе обрывочной информации и исходя из общего принципа, он доверяет больше военным, чем любому политику. Выбирается маршрут, на котором создана зеленая улица для воинских эшелонов.

Однако его поездка, и без того с самого начала наталкивающаяся на препятствия, прерывается в 150 километрах от цели: восставшие уже заняли железную дорогу от Петрограда и не пропускают царский поезд[99]. Петроградский гарнизон и даже охраняющие Царское Село гвардейцы и казаки перешли на сторону восставших. Оказывается, даже двоюродный брат царя, великий князь Кирилл, командующий гвардией в Петрограде, и тот расхаживает с красным бантом[100]. Реакция председателя Думы Родзянко такова: возмущенный граничащим с изменой поведением члена царствующего дома и открыто высказанным тем в газетном интервью подозрением, что царица является пособницей германского кайзера, он обвиняет Кирилла в политических играх из ревности представителя боковой линии Романовых к линии, наследующей трон: «Следовало бы напомнить великому князю, что отвратительные обвинения против Марии-Антуанетты, предъявленные в революционном трибунале, впервые прозвучали на элегантном приеме у младшего брата Людовика XVI, графа д'Артуа…».

Генерал Алексеев уже отрекся от оставленного повстанцами генерала Иванова и не стал посылать подкреплений в столицу — в этом уже не было смысла. Солдаты позднее считали начальника штаба предателем. Один из них, Владимир Булгаков, до последних своих дней в Париже называл Алексеева пособником революции и соучастником свержения династии Романовых.

Николаю пришлось изменить маршрут и направиться в Псков, где находился штаб главнокомандующего Северо-Западным фронтом[101] генерала Рузского.

По прибытии в Псков царь получил убийственные новости из столицы и с ними последнюю телеграмму от Родзянко. В ней требовалось ответной телеграммой подтвердить реорганизацию правительства. Рузский спешно дал телеграмму. Некоторое время спустя пришел ответ Родзянко: «Слишком поздно». В эти часы власть самого Родзянко таяла, словно снежная баба на солнце. Под давлением революционного комитета он вынужден был арестовать бывших министров и произвести новые назначения во Временном комитете во избежание кровопролития[102]. Милюков остался министром иностранных дел, Керенский стал министром юстиции и представителем крайне левого Совета[103] в правительстве, Гучков — военным министром, а председателем правительства вместо Родзянко назначили либерала князя Львова.

Родзянко должен был сообщить о назначении Гучкова Алексееву в Ставку, пока царь еще находился в поезде: «Во избежание насильственного свержения и ради блага династии государю не остается ничего иного, как отречься в пользу своего сына». Позднее это решение было оспорено: некоторые члены правительства настаивали, чтобы Николай сначала утвердил его состав, а потом уже отрекался.

Николай потрясен. Но он понимает, что выхода у него не осталось. Прежде чем пойти на такой значительный шаг, как безвозвратное отречение, он хочет знать мнение тех, кому еще доверяет — мнение военных. Перед решением он также должен опросить командующих фронтами.

Рузский заходит в салон-вагон царя с кипой телеграмм. Высказываются Алексеев, Брусилов, Непенин — командующий Балтийским флотом, который с огромным трудом удерживает экипажи кораблей в повиновении, затем другие генералы — Эверт с Северного фронта*, Сахаров и последним — великий князь Николай Николаевич с Кавказа. Все отвечают одно и то же: согласны на отречение, если это необходимо. Позднее Алексеев сознался, что так сформулировал запросы командующим, что они считали отречение делом уже решенным (так утверждает в своих воспоминаниях генерал Рузский).