Евреи и Евразия - Яков Бромберг

Здесь было бы уместно провести некоторые аналогии из области искусства и литературы и остановиться на отражении русско-еврейских отношений в общерусской культуре. Немаловажное участие евреев в строительстве этой последней не раз трактовалось, по большей части с апологическими и самопревозносительными целями, в писаниях радикально мыслящей «периферии» с особенным подчеркиванием освободительной и радикально-утопической публицистики. Гораздо новее и своевременнее было бы напомнить, во-первых, о своеобразном отношении (независимо от оценок) к еврейству во всей русской литературе нового времени, столь исключительно отличающейся от европейских своим подходом к теме еврейства как бы изнутри, без европейской расовой надменности (Пушкин, Гоголь, Достоевский, Лесков, Розанов, славянофилы, Мережковский, Л. Андреев); во-вторых, об участии еврейских писателей в антирационалистических и восточнических течениях русской мысли (М.О. Гершензон, Л.И. Шестов, А.Л. Волынский, Ю.И. Айхенвальд) и в литературе, обличающей утопические крайности современного радикализма, в том числе и еврейского (Г.А. Ландау, Д.С. Пасманик, И.М. Бикерман и др.). Но обширность этих тем, выходящая далеко за пространственные пределы настоящей статьи, заставляет ограничиться одним неполным перечислением имен.

В русской революции подвергается полному разгрому весь основной культурный массив восточного еврейства в смысле физического существования, территориально-политического единства, религиозно-культурного процветания и экономического благополучия; в этом смысле она представляет собою одну из самых грозных катастроф в его истории, хотя еще до сих пор — что весьма показательно — не осознанную в качестве таковой современным «правящим слоем» еврейства — его интеллигентской периферии. Но зато в ней же получила полный простор для злой игры своего рационалистического фанатизма и социально-утопического изуверства еврейская западническая полуинтеллигенция. Проблема активности еврейского участия в самых разрушительных крайностях революции на долгие годы останется краеугольной для восточноеврейского самосознания и требующей для своего уразумения и преодоления прежде всего беспощадной искренности и прямолинейности, не совращаемой со своего пути ложным стыдом или страхом. В другом месте мы попытались показать возможный подход к этой проблеме и не будем здесь повторять там сказанного. Отметим только, что если еврейское западничество сыграло столь вредную роль в русской истории последних десятилетий, то, с другой стороны, нельзя не поразиться тем обстоятельством, что если обратить тему настоящего очерка и попытаться найти в русской стихии черты сходства с еврейской и библейской, то наиболее яркое подобие можно будет найти именно в стихии русского религиозно-сектантского, хлыстовского изуверства и революционно-утопического разрушительства. Еще на заре времен библейское мироощущение, в наивной цельности своей воспринимающее действительность исключительно как функцию сверхмирового начала, сводит и олицетворяет стихию разрушительства в идолопоклонном отступничестве; и русский революционный утопизм, развертывая свое злое марево уже в поздний час истории, открыто приемлет наследие тех древних богоборцев, о которых тревожная повесть дошла до нас из уст старейших насельников земли. Так азийское начало в русской стихии, столетиями искривляемое и уродуемое в угоду чужеродным началам, в наши дни кульминирует в небывалом, вселенских размеров, Валтасаровом пиршестве изуверского богоотступничества.

Но, по нашему твердому упованию, судьбы русской утопического замысла уже взвешены на весах вселенских судеб, и по роковому сплетению исторических свершений его гибель будет также крушением надежд и идеалов еврейско-западнической периферии.

Минет наконец всемирно-историческая катастрофа русской революции, прейдет преходящее, изобличится лживое и фантасмагорическое, но живое, истинное и вечное останется, будет жить и восстанавливать то, что восстановимо из разрушенного.

Освобождение России от цепких пут утопического наваждения застанет восточноеврейский народ в состоянии небывалого духовного и материального оскудения. Не только развеяны в дыме революционного пожара плоды труда и бережливости целых поколений незаметных, упорных тружеников, но подорваны глубочайшие основы всего многовекового быта, как он успел сложиться на обширных пространствах «черты». И вина за это разрушение падает почти исключительно на идеологов и утопистов, которые сами вышли из «черты», и ни на кого не может быть переложена, вопреки всем самообольщающимся усилиям «общественных деятелей». Экономическая почва, на которой веками держалось еврейское ремесло и мелкая торговля, надолго, если не навеки, обеспложена, и подвижное, деятельное население, еще столь недавно сыгравшее спасительную роль своей изворотливой борьбой против самодурского декретотворчества военного коммунизма, сейчас окончательно превращено в миллионную массу нищих побирушек. В религиозных гонениях на иудаизм, воздвигнутых уже не жестокими иноверными царями, как во времена оны, а жестокой и фанатичной чернью из «евсеков», что-то самое драгоценное и хрупкое из всего тысячелетнего духовного наследия навсегда разбито и обезображено. Значительные части как лесной, так и степной части «черты» разбросаны по рукам разными дружественными или самоопределившимися державами, и еврейское население этих областей загнано в культурные колодки пресловутых «прав меньшинств» и задыхается в непривычной атмосфере самодовлеющего и нетерпимого провинциализма.

Но еще одна, может быть, самая высшая, и уже, во всяком случае, самая невосстановимая и невознаградимая ценность утеряна восточным еврейством в мутных волнах революционного половодья. Это — та некогда столь прочно установленная непричастность к неизбежному, функциональному злу, сопряженному со всякими видами участия в управлении и властодержательстве, в которой можно было видеть единственную положительную сторону еврейского бесправия. Сейчас весь нравственный капитал, накопленный в десятилетиях правового прижима, без остатка растрачен в изуверских эксцессах тех десятков тысяч выходцев из черты, которые либо приложили руку к напраснейшим, бессмысленнейшим насилиям революционной стихии, либо образуют собою ее самую убежденную и восторженную клаку. Грубое прикосновение революции и здесь сорвало покровы лжи и условностей с неприглядной истины — и в результате еще на одну легенду — легенду о «народе-непротивленце» — стало беднее наше прозаическое человечество.

Обнищалым, раздробленным, выбитым из колеи привычного быта, духовно опустошенным и обезглавленным, вдобавок с бременем ужасного обвинения перед судом истории, — выйдет восточное еврейство из огненного кольца революции. Но то, что уцелеет от великого пожара, сможет и должно будет жить и изживать лихолетье.

Всякая великая национальная катастрофа есть призыв к пережившим произвести пересмотр духовных ценностей, которыми жил до нее народ, и именно под знаком этого самоуглубленного пересмотра нарождается новая жизнь после урагана, а не из бесславного наследия утопического насильничества. И вопреки оптимистическим прорицаниям социалистических и сионистских утопий, усыпляющим в пароде его острое чутье реальности, для российского еврейства пришла пора радикально пересмотреть основы своего духовного достояния, как оно сложилось в полутора веках жительства в рамках русской государственности и в течение многих веков исторических тяготений к своему современному «месторазвитию». Ему надо прежде всего проникнуться духом реальности — не в том смысле, какой придают ему пошлые адепты материалистической цивилизации и утопические проходимцы, а в ином, религиозном и вечном, ныне вновь освобожденном из-под идеологического хлама очистительной грозой революции. Практически это означает — стать на путь по-новому и в положительном смысле этого слова, революционный, рвущий со всеми бесславными пережитками европейского XIX века, со всем тем, что с таким яростным, псевдорелигиозным рвением проповедуют мистагоги материальной вещественности и устроители всеобщего счастья из еврейско-интеллигентской среды. Утопическое увлечение этого еврейского «правящего слоя» соблазнами западного рационализма и «внешнего», политического революционаризма с его непримиримым отрицанием исторически сложившейся государственности, при всей его кратковременности (можно считать бесспорным, что революционные симпатии в русско-еврейской среде гораздо более позднего происхождения, чем в собственно русской) существенно способствовало разрушению «общего дома» — государства, принесшему с собою, в частности, как раз для еврейства величайшую катастрофу за всю историю диаспоры.