В семнадцать мальчишеских лет - Владислав Гравишкис

По опыту Феклистов знал: там, где нелегальщиной занимался отец, дочь или сын сызмальства впитывает крамолу, и мозги у таких всегда набекрень. Угрозы на них редко действуют, но как развязать язык? Таких хлебом не корми, дай только политики понюхать.

Худенькая, с остро выступающими лопатками, в ситцевом дешевом платье, Поля была живым воплощением той грозной силы, которая стала на пути благополучия и спокойствия прапорщика Феклистова.

В последнее время, когда проходило угарное состояние после допросов, прапорщик не раз с тоскливой злобой, почти с отчаянием думал о том непонятном и страшном, что надвигалось на него, на всех, кто вышел в крестовый поход против большевиков. Не успеешь прихлопнуть одного, в другом месте обнаруживаются три.

«Большевистскую заразу надо вырывать с корнем», — наставляло Феклистова начальство, и он истово пресекал «заразу», но корни ее оказались очень глубоки… Глухое бешенство охватывало прапорщика при виде арестованных. Вот она стоит перед ним, подлая девчонка, оставь ее на воле, что она натворит? Взорвет эшелон или пустит Феклистову вслед пулю?..

Прапорщик непроизвольно вздохнул, Поля вздрогнула. Чего-чего, только не вздохов она ожидала. Девушка из-под ресниц взглянула на прапорщика, тот поймал ее взгляд. И, наморщив лоб, по привычке спросил:

— Фамилия?

Поля молчала.

— Напрасно молчишь. Твои сообщники давно разговорились, так что тебе нечего терять, — небрежно произнес Феклистов.

Поля взглянула на прапорщика: «Врет». Неожиданно сказала:

— Я уже потеряла.

— Что же вы потеряли?

— Свободу!

В словах девушки прозвучал вызов, и прапорщик опять, словно отвечая на свои тайные мысли, подумал об упрямстве подследственных. И, все еще на что-то надеясь, продолжал механически задавать вопросы:

— Когда организована подпольная организация?

— Не знаю.

— Почему ушла с завода в земельный отдел?

— Там больше платят.

— Кто расклеивал листовки?

— Не знаю.

— И Союза своего не знаешь, да? Продаешься? — в темных глазах Феклистова мелькнуло злорадство. — Кто, кроме Волошина, приходил к тебе?

Этот вопрос, произнесенный тихим, будто равнодушным голосом, как удар хлыста, ошеломил Полю: «Откуда они знают о Василии?»

Прапорщик догадывался, что творится в душе этой упрямой, но такой еще не искушенной на допросах девчонки. Он уловил в Полиных глазах мгновенное замешательство, почти равнодушно констатировал про себя: «Будет врать».

Поля отрицательно покачала головой.

— Не знаю никакого Волошина. А приходили ко мне многие знакомые отца. Картошки приносили, денег. Жить-то как-то надо, — с искренним вздохом, как-то по-бабьи жалостливо проговорила она и открыто взглянула в глаза прапорщика.

«Если бы наши так вели себя на допросах». — Мысль эта показалась нелепой, но преследовала прапорщика все время: и тогда, когда он сулил Поле свободу, и когда уверял, что после окончания междоусобицы настанет свобода для всех. И когда отправил Полю на пытки…

Потом Феклистов устало откинулся на спинку стула, прикрыл глаза. Обещанное Колчаком решительное наступление задерживается. Красные сами напирают отовсюду. Что его ждет завтра? Долго ли удержится Колчак у власти? В тылу вспыхивают восстания. В самой столице «верховного», в Омске, еле управились с восставшими рабочими.

И здесь: еле-еле уберегли Александра Васильевича. Не дай капитан Новицкий секретной депеши ему, Феклистову, не пусти он впереди поезда «верховного» порожний товарняк, пожалуй, не сносить ему самому головы… Черт знает, что творится! Огонь, как на торфяном болоте: выбивается то в одном, то в другом месте.

«Нет, голубчики! Надо всех к ногтю: ищи-свищи, если они все скроются в горах. Пора ликвидировать, хватит заниматься слежкой. Впрочем, — тут же оборвал сам себя Феклистов, — пусть еще недельку-другую потешатся, надо всех опознать, а потом уж — под корень!» — И крикнул:

— Жабина! — Приказал: — Глаз не спускать с Теплоухова. Гляди в оба, кто вокруг него вьется. Потом доложишь.

Младший наблюдатель выслушал и почтительно попятился к двери.

Какая она, жизнь, будет

С низин натянуло туман. Сосны стояли плотно друг к другу, будто затканные в сплошное белесое покрывало. Влажная и густая трава хлестала по ногам, брюки покрывались водяной пылью, мелкими листьями. Идти чем дальше, тем труднее. Но двое упорно поднимались вверх. За плечами у каждого — тяжелая ноша, лямки режут плечи, но останавливаться нельзя. Впереди, ссутулив крутые, сильные плечи, шагал Колька Черных, за ним, чуть приотстав, — Виктор.

В путь они отправились глубокой ночью. Далеко за городом на малоприметной тропинке отыскали каменную глыбу, издали похожую на медвежью морду, разбросали кучу мелких камней, извлекли два туго упакованных мешка. В мешках — завернутые в тряпье револьверы, разобранные на части винтовки и патроны, добытые на заводе. Взвалив на плечи поклажу, направились в сторону Таганая, туда, где пролегли партизанские тропы.

Впереди и сзади шли ребята из десятки. В случае чего они должны были предупредить об опасности. Через каждые полтора-два километра менялись: одни взваливали на плечи тяжелые мешки, другие шли в дозоре.

Иван Васильевич поручил маленькому отряду Виктора идти в горы для переброски накопленного оружия. Подпольщики исподволь готовили восстание, чтобы помочь наступающей Красной Армии, переправляли в «каменные казармы» надежных людей. К несказанной радости Виктора, Колька Черных однажды сообщил, что дядя Антон, с которым они когда-то толковали у станка, подошел к нему и хмуро попросил:

— Слышь, малый, сведи со своими. Нутром чую, знаешь, где укрываются. — Помолчал и так же хмуро добавил: — Невмоготу больше отсиживаться…

Партизанский отряд рос, а оружия не хватало. Его добывали с большим риском. Но не меньший риск был и для тех, кто доставлял его партизанам. Иван Васильевич давно убедился, что Виктор все поручения исполнял четко и быстро. Скромный до застенчивости, он, однако, был находчив, а выдержке Виктора могли позавидовать бывалые люди. Потому и доверил ему возглавить группу по переброске оружия. Отправляя в путь, говорил:

— Скоро, очень скоро будет на нашей улице праздник! Передай там, что кое-кто из буржуев потихоньку сматывает удочки. Чуют крысы, что ко дну идет их корабль!

Виктор редко видел таким радостно возбужденным своего учителя по подполью. Иван Васильевич то снимал пенсне, начиная вдруг протирать стекла, то надевал снова, и через стекла молодо поблескивали его глаза.