Кладоискатели. Хроника времён Анны Ивановны - Нина Соротокина

В последующих событиях немалая роль отводится попутчице и наперснице Лизоньки — Павле Назаровне, поэтому поспешим вчерне обрисовать ее портрет. Завидное здоровье отпустила природа этой женщине. Она обладала великолепным цветом лица (это в сорок-то лет!), легкой походкой и фигурой необъятной как в талии, так и в бедрах. Кажется, несовместимы сии качества, но ведь иные звери, скажем, морской лев или тюлень тоже по-своему грациозны, хотя при их весе и запасе жира, с нашей точки зрения, они и вовсе не должны двигаться.

Павла Назаровна была вдовой, супружеская жизнь ее уместилась в смехотворно малый срок. Обошли три раза вокруг аналоя, прожили в счастии семь дней, а потом случилась Полтавская баталия. Там мужа ее и убили. Всю последующую жизнь Павла Назаровна мечтала выйти замуж, но не повезло, не получилось… Попав в дом к богатому вдовому родственнику Сурмилову, она и тут воспылала было надеждой устроить его и свое счастье, но попытка эта была пресечена в самом зародыше.

Еще скажем, что Павла с той роковой минуты начала панически бояться своего благодетеля Карпа Ильича и в честь его довела некоторые черты своего характера до крайности; она стала аккуратна до излишества, бережлива до скаредности, преданна до полного забвения себя. В одном она осталась неизменна — глупа как пробка. А, в общем, незлобивый, веселый и терпимый в быту человек. Варшава Павле сразу не понравилась. Что-то ее здесь напугало, может, предчувствия…

А для Польши настало великое время — она выбирала короля. По городу носили флаги воеводств, шляхта достала из сундуков дедовские кунтуши, жупаны из золотой и серебряной парчи, пояса из дорогих персидских тканей. Всюду было полно цветов, на улицах горланили, пели, словно разыгрывался вокруг вселенский маскарад. Словом, было, что посмотреть, и если бы у наших путешественниц рядом оказался хороший советчик, который высказал бы разумную мысль: убирайтесь отсюда подобру-поздорову, они бы все равно ему не поверили. Это так интересно — присутствовать на выборах короля! Во всех странах-государствах после смерти монарха на трон садится его сын, а в Польше всё на свой манер, и все ликуют.

Но в лавках, на улицах и в самой гостинице было много разговоров о том, что «русская армия приближается». Зачем, почему? Лизонька великолепно изъяснялась по-французски, за год жизни во Франции не только дуэнья, но и дворня с грехом пополам освоила этот язык. В гостинице их принимали за кого угодно, только не за русских, поэтому они не ощущали на себе враждебных взглядов. В известии о приближении русских Лизонька видела только хорошее. В русской армии мог находиться Матвей Козловский, а это значит — желанная встреча произойдет раньше назначенного судьбой срока.

Но, видно, сами поляки думали иначе. Те, кто стоял за Станислава Лещинского, боялись русских и ненавидели их, противная партия относилась к передвижению армии Ласси нейтрально. Но реально в приход русских в Варшаву никто не верил, все считали, что это просто пустое запугивание перед выборами. Предстоящие события наэлектризовали даже воздух в городе. Дошло до того, что Лизонька за завтраком попросила французскую газету. Конечно, она за Станислава Лещинского. Он тесть самого Людовика французского, может ли быть более достойный претендент на польский трон? Про Лещинского говорили, что он образованный человек, он умен. Были, правда, намеки, что будущий король слабохарактерный, он-де игрушка в чужих руках. Но разве это плохо — иметь на престоле доброго человека?

На улицах появились глашатаи с манифестом. Бумагу эту расклеивали в людных местах, и горожане читали ее в крайнем возбуждении. Манифест был написан цветисто и страстно. Он призывал поляков к справедливым выборам и слал страшные проклятия на голову тех, кто нарушает польские права и конституцию и призывает в помощь русские войска. Только тут Лизонька поняла, что присутствие русских полякам отнюдь не желательно. Осталось только понять, почему Россия вмешивается в чужие выборы.

Но ведь и Франция тоже вмешивается! В Варшаву прибыл Лещинский. Город был полон слухов о том, как будущий король добирался до Польши. Болтали разное, иные говорили, что он приехал под видом простолюдина, другие сообщали, что его привезли в сундуке, нашелся человек, утверждавший, что сам видел, будто Лещинский прибыл обряженным в женское платье. Это в его-то годы!

Лизонька видела, как будущий король вышел к народу. Не только площадь и прилегающие улицы были заполнены мужчинами, женщинами и детьми, люди высовывались из окон, заполняли балконы, гроздьями висели на фонарях. Лещинский вышел на крытый красным ковром помост. Он что-то говорил, улыбаясь и размахивая руками, но услышать, о чем он толкует, было невозможно — толпа ревела.

О втором кандидате на польский престол — курфюрсте саксонском Августе Лизонька даже не подозревала: ни на улицах, ни в гостинице об этом вообще не разговаривали.

Выборы были назначены на 11 сентября. В торжественный день в местечке Вола под Варшавой, на огромном поле у здания, которое занимал Сенат, собралось шестьдесят тысяч шляхты на выборы. Все на лошадях, вооружены, решительны, спесивы и крикливы. Часть избирателей стояла на другом берегу Вислы. Зависленские паны не хотели Лещинского и послали выборного, дабы объявил он в Сенате их волю. Голоса должен был собирать примас Федор Потоцкий. Он и объявил, что только тот протест против Лещинского может считаться законным, который высказан на поле избрания на рыцарском коле в шляхетском кругу.

Началось отбирание голосов. Все было очень торжественно. Лизонька в собственной карете вместе с тысячами варшавян поехала полюбоваться издали прекрасным республиканским обычаем. Так выбирают королей в Польше с 1569 года, с незабываемой Люблинской унии[30].

Шляхтичи-избиратели выстроились рядами, кони плясали от возбуждения, но удерживаемые твердой рукой, сохраняли строй. Примас со свитой ехал вдоль рядов избирателей и кричал: «Называйте, кого хотите в короли!»

— Да здравствует Станислав Лещи-и-нский! — неслось над рядами.

Потом пошел дождь. Вначале маленький, бисерный, теплый, постепенно он набирал силу. При этом менялся ветер. Сразу вдруг сильно похолодало. Начали голосовать летом, закончили осенью. Зрители давно разъехались по домам. До самого вечера примас ездил вдоль конных рядов, собирал голоса, за ним поспешала свита с оркестром. Дождь намочил музыкальные инструменты, рога хрипели, трубы захлебывались, и казалось, сами небеса вместе с потоками дождя вопят: «Хотим Станислава!»

Противников Лещинского тоже на поле было достаточно. Но их не слышали. Они рассказывали потом с обидой и злостью, что примас чувствовал, где получит отрицательный ответ, и, проезжая мимо «подозрительных» хоругвей, вовсе ничего не спрашивал, только трубы ревели. Сорок хоругвей было против Лещинского, но Августа не выкрикнул никто. Пан Любомирский на вопрос примаса крикнул: «За того голосую, кто не вовлечет Польшу в войну!» Все понимали этот лозунг однозначно: «Не хотим Станислава!» Один примас «не догадался».

К вечеру голосование закончилось. Противное Станиславу меньшинство ушло в местечко Прагу под Варшавой, вскоре там собралась оппозиция. На следующий день Станислава Лещинского торжественно короновали в костеле Святого Яна. В ответ на это стоящее в Праге меньшинство выпустило манифест, где обвинило новое правительство в измене старому закону «liberum veto»[31].

Страсти накалились до предела. Теперь Лизонька уже нос боялась высунуть из гостиницы. По улицам разъезжала конная шляхта, потрясала ружьями и саблями, призывая народ уничтожить подлое меньшинство, которое пренебрегает желанием всего народа, а также выступить навстречу проклятым русским солдатам, приход которых неминуем.

Когда людей очень активно куда-нибудь призывают, когда вокруг вытаращенные глаза и разинутые рты, горожане начинают постепенно заводиться. Потом словно кровавая пелена застилает им глаза, и вот уже мирные люди, которые в обычный день мухи не обидят, мчатся куда-то вместе с толпой, держа в руках заржавевшие, от дедов оставшиеся мушкетоны, или палки, или прутья, или импровизированные пики, выломанные из железных оград. «Русские идут! Они уже на подходе!» — висело над городом.

Разъяренная толпа вломилась в дом Густава Левенвольде, обер-шталмейстера и дипломата. Прислуга в ужасе разбежалась, кого-то придавили ненароком. Дом был разграблен. По счастью, Левенвольде был загодя предупрежден о нападении на русскую миссию. Донельзя испуганный обер-шталмейстер укрылся в доме цесарского (австрийского) посольства. Толпа требовала выдачи Левенвольде, но потом люди как-то поостыли, оставили его в покое, только сделали его пленником, к российскому министру не пускали даже курьеров.

С саксонским министром дело обстояло еще хуже. Он вздумал с горсткой солдат защищать свой дом. Произошло страшное кровопролитие, не только саксонцы были убиты, но и многие из толпы ранены, раздавлены, изувечены. Саксонский посол под охраной поляков вынужден был уехать из Варшавы.