Ричард Длинные Руки — бургграф - Гай Орловский

— Священник?.. Честно говоря, у меня всё как-то не находилось времени заглянуть в церковь. Видел как-то, когда проезжал мимо...

— В кабак?

Он ухмыльнулся:

— Да уж и не помню, в кабак или... гм... Когда возвращаешься из трудного похода, ну кто пойдет в церковь? Сперва, конечно, в другие места. А потом уже снова труба зовет, не до церкви... А что случилось? Кому нужна церковь в этом городе? Здесь же свобода. Только здесь удалось настолько ослабить церковь, что она больше не указывает, как жить.

Я вздохнул:

— Указывать-то она указывает...

— ...но ее никто не слушает, — закончил Торкилстон со смешком. — Знаете ли, это же проблема выбора: подчиняться или не подчиняться! Когда можно выбирать, любой предпочтет неподчинение, что и есть подлинная свобода.

Я помалкивал, это мне всё понятно и знакомо. Более того, я со всем этим целиком и полностью согласен. Настолько целиком и полностью, что даже назвать себя говном язык не поворачивается.

Глава 3

Амелия встретила нас со слезами на глазах, Торкилстон въехал во двор, гордо подбоченившись и покручивая ус, дети боязливо толпились на крыльце, а Пес едва не сошел с ума, пытаясь запрыгнуть на Зайчика и усесться со мной рядом.

Я соскочил на землю, дал облизать и понапрыгивать на себя. Ганс и Фриц наконец решились сбежать во двор и повели в конюшню найденных коней.

Я шлепнул Зайчика по крупу.

— Иди в стойло, зверюга. И ничего там не ломай!

Сэр Торкилстон спросил с беспокойством:

— Вы что-то задумали?

— Вернусь в город, — признался я. — Хочу поговорить со священником. Мне всё-таки кажется, с его помощью что-то сделать можно. Да и вообще... Кто, как не он, должен быть светочем?

— Да какой из него светоч? — удивился Торкилстон. — Рядовой деревенский попик!

— То-то и оно, — сказал я с неохотой, — но должен же он хоть как-то ловить мышей...

— Мышей?

— Ну да, — объяснил я, — вот взять сто молодых дворян, что весело и беспечно проводят время в пьянках, утехах и потехах... Но так убивают время только девяносто пять из них! Двое потихоньку, чтобы не вызывать насмешек, уходят на задний двор и там до потери сознания рубят и колят чучело, еще трое ускользают из-за накрытого стола, после которого надо идти к девкам, ускользают и пробираются в библиотеку...

Он смотрел непонимающе. Я вздохнул, развел руками:

— Пройдут годы, и те трое, что отказались от пьянки и баб ради книг, станут кардиналами, верховными канцлерами, а те, что до потери пульса рубились с чучелами, — грозными победителями турниров, полководцами... Я хочу сказать, что и в этом городе должны быть люди, что не поддались этому разгулу. А если и поддались, то ненадолго.

Он хмыкнул саркастически:

— Еще бы! Даже я такого знаю.

— Кто? — спросил я.

— Бриклайт, — ответил он с некоторым злорадством. Я кивнул:

— Он в свои бордели не заходит?

— Во всяком случае, не погрязает. Ему нравится, как вы говорите, сэр Ричард, создавать это вот всё, что вы так грубо зовете борделем. А также руководить всем этим. А в этом случае, как догадываюсь, у самого не слишком много времени для пьянок. И по женским постелям он не прыгает, у него есть и поинтереснее дела...

Я помылся и сменил порванную одежду, вот бы еще ее научить регенерировать, Амелия настояла, чтобы я плотно пообедал, Торкилстон поддержал: с сытым желудком сам черт не страшен. От вина я отказался, Пес смотрел с ожиданием, но я пояснил, что такую гадость пьют только люди за их грехи, а звери — невинные души.

— Я скоро, — крикнул я на прощанье, — не обижайте мою собачку.

Во дворе свежо, пахнет зеленью, но едва вышел из сада, как повеяло сухим жаром от накаленных за день каменных зданий и даже булыжных мостовых, в городе ни единого деревца, зато в спину подталкивает прохладное дыхание океана. Я постепенно погружался в каменную деревню, называемую городом, и представлял, как над этими одноэтажными домиками появятся еще по десять-двадцать этажей, а то и по сорок, вот тогда и будут настоящие каменные джунгли, а сейчас это еще не джунгли, а городские звери еще не настоящие звери.

Отец Шкред прост, как я успел убедиться, не очень умен, но в самом деле чист и до неприличия светел. Всё-таки духовный отец должен быть сведущим как никто и в мирских делах, ведь именно ему исповедуются даже самые закоренелые преступники, так что не зря лучшим сыщиком всех времен и народов является патер Браун, заткнувший за пояс всех простецких Холмсов, нировульвов и майоровпрониных.

Возможно, отец Шкред потому и чист, что занимается лишь духовными делами, а горожане ему мирскими заботами не докучают.

Холод накатил предостерегающей волной, я сразу ощетинился, изготовясь защищаться. Народ развлекается, запасается продуктами в лавках, торгуется из-за вещей, спорит и ругается, на меня внимания почти не обращают, но я замечал, как кто-то, присмотревшись, ахал и толкал соседа в бок.

И тогда и другие начинали присматриваться, ага, это же тот, о котором говорят, что будто бы это он... то-то и то-то, а еще и это... Наверное, и в прошлом году это он приезжал, убил и ограбил сто человек...

Я шел, весь напружиненный, помня еще и об Адальберте, глазами держал всех справа и слева, прислушивался к шагам за спиной, но там тихо, а вот впереди...

Загораживая дорогу, с камня поднялся огромный человек в кожаном переднике кузнеца, размерами похожий на огра. Широкий в кости настолько, что кажется каменным великаном, на которого натянули кожу. Для глаз на каменной глыбе лица остались крохотные щели, там блестит нечто вроде скола антрацита.

За ним торопливо поднимаются еще мужчины, лица недобрые. Великан проревел:

— Эй... чужак!.. Ты чего пришел мутить наш город?

— Я вам оранжевую революцию принес, — ответил я нагло, всё равно драки не миновать, этот ничего не услышит, ему нужен только разогрев перед схваткой. — Должны быть благодарны, рабы.

— Чего? — проревел он озадаченно.

— Что слышал, дурак, — ответил я хладнокровно, хотя сердце взвинтило темп и гонит кровь по телу горячими волнами. — А теперь брысь с дороги, пока не согнал пинком...

Я выше, зато он шире, а работа кузнеца вытопила жир, оставив только сухие мышцы на толстых, как у медведя, костях. Тяжелые плечи на пару ладоней шире, грудь размером с трактирную дверь, и когда он подступил ко мне, почудилось, что приближается каменный хребет.

Он рычал, нагоняя в себя злость, кулаки его сжались до хруста. Я нагло улыбался, народ вокруг вопит, орет, все подбадривают его, нечасто увидишь, когда простолюдин получает возможность подраться на равных с благородным, да не просто подраться, но и сокрушить, вбить в землю, размазать, переломать все кости.