Великая смута - Николай Плахотный

Но жизнь, сказал поэт, нелепа и капризна. В Европе разразилась великая война. Муссолини, за компанию с Гитлером, пошел походом на восток. С точки зрения Ромео, это было «безумное безумие». Потому с Джульеттой они решили: Ромео воевать с Россией не будет. Не дождавшись повестки о мобилизации, гордый веронец ушел в горы, к сербам, ибо ненавидел фашистов любого окраса. Почти два года пробыл в отряде Сопротивления. Домой возвратился в сорок четвертом, после того, как «дуче сдал дела». Спустя пять лет пришел из советского плена младший брат Тулио. Старшего, Лионелло, так и не дождались. Его кости тлеют в братской могиле на Тихом Дону под Лисками.

Ренато был любимым внучком Джульетты. В него сообща вложили большие деньги, выучили на инженера. Из парня вышел классный спец по автомобилям. И место нашлось подходящее, в конструкторском бюро фирмы «Фиат». Оправдал лучшие надежды родителей. Особенно бабушки, которая к тому времени овдовела. Душу россиянки год от года все сильней будоражило воспоминание о далекой Москве, о заводе шарикоподшипников, где чудесным образом зародилась ее любовь.

— Ты привези мне, внучек, с родины горсточку земли, — сорвалось однажды с губ заветное желание.

Ренато пообещал. Однако все как-то не было пути в Московию. Так и не дождалась бабушка Джульетта желаемого. Ушла в мир иной, записав, между прочим, в завещании особый пункт: «Пусть кто-нибудь привезет на мою могилу горсть земли с любимой Марьиной Рощи». Что и было исполнено. Правда, от той Марьиной Рощи одно только название осталось.

Внука с годами любопытство разобрало. Своими глазами хотелось взглянуть на «Шарик», к сотворению которого были причастны его близкие предки.

Это была не деловая, а частная поездка в Россию. Пичардино чудом занесло на Красную Пресню. Бросилась в глаза уличная реклама: москвичей и гостей столицы приглашает к себе в гости Автосалон.

Возле стенда ГПЗ-1 Ренато познакомился с обаятельным и деловым Семеном Петровичем. Оказалось, что и его родители тоже участвовали, как он выразился, в «строительстве своего завода».

Языки у них развязались.

— Дедушка Ромео часто и очень много рассказывал о делах на «Шарике», — на хорошем русском говорил господин из Турина. — Еще дедушка повторял, что на стройке был царил особый атмосфер. Это, говорил он, был бешеный азарт, чтобы догнать, еще почетнее — перегнать друг друга.

— По-русски называется со-рев-но-ва-ние, — слогами передал Петрович итальяшке уже вышедшее из употребления слово. Потупившись, добавил: — Старые рабочие еще помнят, что оно значит.

— Очень хорошо это себе представляю, — кивая кудлатой головой, говорил иностранец.

Можно было подумать, что после долгой разлуки встретились друзья закадычные. Их обходили стороной, с улыбкой оглядывали. Чтобы не мешать встречным потокам, они спустились на первый этаж. Уселись на диванчик под развесистой пальмой, с жаром продолжали душевную беседу.

— Италия прекрасна, — задумчиво проговорил фиатовец. — Но и Россия ваша тоже хороша. Русскому языку нас всех в доме обучила бабушка Джуля. И не только близких. На нашей улице многие наизусть, на память знали разные шутки и прибаутки, метки русские выражения. Говорили, порой не понимая смысла. Потому что приятно было произносить и ласкать ухо, уши.

Петрович оказался превосходным рассказчиком. Он передал разговор с итальянским инженером по-актерски, как бы в лицах. Под конец малость сбился. Не мог припомнить русское выражение, которое с языка Джульетты переняли жители старой улочки в Турине.

— Вылетело из головы. Оно вроде поговорки или присказки.

— Не ломай свою голову, — пытался успокоить приятеля Алексей Иванович. — Скажи лучше, чем встреча ваша закончилась?

Рассказчик сник и закашлялся.

— Если честно, — молвил он упавшим голосом, — проявил я, братцы, свою полную недееспособность.

Все, кто были в читальне, насторожились, предчувствуя нечто захватывающее. Дело же приняло такой оборот.

Гостю из Италии позарез захотелось увидеть своими глазами цех, которыми своими руками строили дед и любимая бабушка. Это и капризом не назовешь, нормальное человеческое желание. Петрович, как хозяин положения (и акционер ГПЗ) решил блеснуть перед иностранцем гостеприимством. Заодно и патриотизмом.

Через полчаса они были у главной проходной. Петрович рысцой побежал в цех взять заявку на разовый пропуск. Начальник с полуслова понял, что оно и к чему. Однако руки в стороны развел:

— Сеня, вопрос не в моей компетенции.

Доброхот, не теряя времени, кинулся в отдел общественных связей. Там старый дружок работал, частенько выручал. Тут же, узнав, что просят об иностранце сделал бараньи глаза.

— Сеня, номер не пройдет.

Мимо метеором неслась корреспондент многотиражки. Прошлый год Петрович давал ей для газеты интервью.

— Помогите, век не забуду, — взмолился седовласый наладчик.

Ирина Жарова тоже завелась. Пока они петляли по коридорам и лестничным маршам, у нее созрел план то ли статьи, то ли очерка. Сюжетец — пальчики оближешь. Внук итальянского рабочего, движимый высокими чувствами интернационализма, прибыл в Москву, чтобы подышать воздухом завода, который строили на пару его дед и бабка. Всю эту душещипательную фабулу журналистка единым духом выложила помощнику генерального директора.

— Один момент, — оборвал он Ирину на полуслове. И юркнул в кабинет шефа.

Вернулся через полчаса.

— Вопрос следует согласовать с управлением внешних связей московской мэрии.

— Ну и согласуйте, — вякнул слесарь-наладчик.

Хлыщеватый господинчик театрально поднял бровь. На лице изобразил удивление, как будто только что в его уютном кабинете человеческим голосом заговорило кресло. Безмолвно склонил свою голову набок, тем самым дав понять, что аудиенция закончена. У него дела!

Петрович спустился вниз один. На душе скребли кошки. Возле бюро пропусков нашел своего подопечного. Без лишних слов они поняли друг друга. И расстались друзьями. На прощание Ренато вручил Семену Петровичу визитную карточку: с домашним адресом и телефоном. Сверх того пригласил в гости в Турин. Заодно пообещал устроить экскурсию по территории завода «Фиат». Подмигнув, весело сказал:

— Для сердечного дружка — не жаль сережку из ушка.

— Вот оно, вот то самое полюбившееся выражение, которое итальяшки переняли у нашей Ульяны, — неожиданно припомнил Петрович позабытую поговорку.

Но теперь она была некстати. Как после ужина горчица.

Возникла неловкая пауза. Чувствовалось общее недоумение и досада.

— Дай-ка его телефон, — неожиданно сказал Алексей Петрович.

Изящный прямоугольник из плотного картона с логотипом «Фиата» перекочевал в руку термиста. Он старательно переписал в свою записную книжку имя, фамилию, а также телефон сеньора. На многозначительный взгляд Петровича сказал:

— Сам позвоню Ренато Пичардино и от имени рабочего профсоюза «Защита» принесу ему извинения.

Все, кто в этот момент был в читальном зале, со стыда глаз не могли поднять.

УРОК ПОЛИТЭКОНОМИИ

Пролетело лето красное. В цехах жара сменилась собачьим холодом. Со свистом гуляли пронизывающие тело сквозняки. До души добирались. Работа валилась из рук.

Начальству же хоть бы хны. Нажатием кнопки перевели кабинетные кондиционеры на обогревательный режим: Африка!

Срок контракта заканчивался. В отделе кадров мне вручили обходной лист. С ним совершал я ритуальный круг по заводским службам, по разным злачным местам в подтверждение того факта, что совесть чиста, что ничего казенного я не заначил и не зажилил.

У профкомовского подъезда путь преградила спираль круто закрученной очереди. На ракете не пробиться. Человеческая масса гнулась, но не поддавалась. Пришлось войти в контакт.

— Чего тут дают?

Глядели, как на инопланетянина. Кто-то нехотя вякнул:

— Не дают, а берут.

— Что с нас еще можно взять?

Раздалось сразу несколько голосов:

— Акции наши скупают.

— Дорого платят?

— Пятьсот рублей за штуку.

Ценных бумаг на ГПЗ я, понятно, не заслужил. А торопиться было некуда: у кадровиков обед. Нашел я в очереди крайнего и пристроился. На всякий случай. Кому-нибудь из знакомых место свое подарю.

Народ вокруг стоял солидный: от сорока пяти до неопределенного возраста. Большей частью женщины. Минут через пять меня плотно прикрыли с тыла. Рядом оказался довольно общительный товарищ. Назвал свое имя-отчество (Евгений Маркович) и вкратце приоткрыл историю приватизации завода. Между прочим, и свою биографию.

Лучшие годы своей жизни мой сосед отдал цеху мелких серий (ЦМС), где делают до сих пор штучную работу. Четверть века простоял у прессовального станка. Здесь и застала его безумная перестройка. И пошел крутеж.