ЛИВИЯ, или Погребенная заживо - Лоренс Даррел

Гора вблизи выглядела, как буйные заросли с тропинками и выжженными прогалинами; но впереди сиял свет, и это был отличный ориентир, так они и продвигались, пока в какой-то момент, ошарашенные, точно актеры, нечаянно вышедшие из-за кулис на сцену, они не набрели на дренажную штольню, у первой арки. Отсюда начинался пологий спуск на вершину акведука с глубокой — в метр — круглой выемкой — по этому воздушному каналу в римскую эпоху текла весенняя вода Вера, отводившаяся в город Ним. Здесь они и расположились (совсем как птички на каком-нибудь высоком дереве), упершись локтями в край выемки, чтобы удобнее было наблюдать за происходящим внизу, в пиршественной зале. Идея насчет театральных биноклей была поистине гениальной. Биноклями, когда-то купленными для выездов в марсельский оперный театр, в последнее время практически не пользовались, и вот пожалуйста — пригодились. Теперь они были наставлены на Оберж, и, как обещал Катрфаж, благодаря им была отлично видна половина огромной столовой, часть которой выходила на веранду.

Действо уже началось, отмеченное налетом придворных формальностей. Мужчин, приехавших без дам, встречали в уличном павильоне, потчуя их по распоряжению принца аперитивами — похоже, украшенными шпанскими мушками. Катрфаж подумал именно о них, выпив залпом свою порцию обжигающего бесцветного напитка. Вечером гости выглядели еще нелепее, чем днем. Все в черных костюмах, слишком тяжелых для лета, в душивших их галстуках и огромных перстнях, сверкающие бриолином на непривычно расчесанных волосах. На этом этапе чаровниц еще не было. Наконец, все собрались, и принц повел гостей, словно крикетную команду, в Оберж, который пока пребывал почти в полной темноте — лишь изредка вспыхивал то тут, то там огонек свечи, выдававший, что идут последние приготовления. Принц держал в руке позолоченную мухобойку с длинным белым хвостом из конского волоса. Нечто вроде дирижерской палочки. Мухобойкой он стукнул в закрытые двери Обержа, и они распахнулись. В сей же миг вся столовая осветилась, и гости издали радостный вопль. По сценарию справа от каждого гостя должна была восседать обнаженная жрица любви! Дамы уже заняли свои места, они хлопали в ладоши и визжали с жеманством настоящих леди, мужчины в черных костюмах ринулись к столу, ища свои места по разложенным именным карточкам.

Да, принц не упустил ничего. Констанс хохотала без умолку, вылавливая биноклем то одну, то другую сценку. Мужчины, как представители более достойного почестей сильного пола, усаживались в похожие на троны кресла с высокими позолоченными спинками, дамам же были предложены обитые бархатом табуреты, на каких обычно сидят пианисты. Принц занял место во главе стола, как положено хорошему хозяину. За его креслом стояли трое облеченных особым доверием слуг, одетых в великолепные красно-золотые ливреи с зеленой отделкой. Один — официальный дегустатор, впрочем, на этот вечер освобожденный от своих обычных обязанностей; двое других, стоявшие по бокам, держали на согнутых руках благородных соколов в колпачках. Высокий ранг принца требовал присутствия сокольничих, так как соколы принца все равно что волынка при шотландском аристократе. Обед начался с обрывистых бесед, хлопанья пробок и ожидания… в общем, немного напряженно, несмотря на горячительные аперитивы.

Ну просто робкие питомцы воскресной школы, а не взрослые мужчины.

— Полагаю, скоро они осмелеют, — сказала Констанс, обернувшись к остальным. Сцена поражала богатством и разнообразием реквизита и очарованием. При свете свечей женщины выглядели великолепно, их пышные формы вполне соответствовали предъявленным требованиям.

— J'aime les grands balcons arrondis,[202] — произнес между тем принц, возможно, подразумевая достоинства прелестниц. В Оберже действительно, были дивные балконы: большие, округлые, украшенные свежими фиалками и драгоценностями, благоухающие сотнями экзотических ароматов. Веселье разгоралось медленно, что обычно для обеда, где особое внимание, естественно, уделено превосходной кухне. И это пиршество не было исключением. В конце концов, гости были французами, истинными гурманами, умеющими, к тому же, вести непринужденную беседу, наслаждаться общением. Даже самые неотесанные были прирожденными ценителями la bonne chère[203] и время от времени закатывали глаза от наслаждения; некоторые даже в порыве чувств целовали кончики сложенных пальцев, обернувшись в сторону кухни. Да, как только салфетки были засунуты за воротник, все пошло как по маслу, беседа полилась так же бойко, как отличное вино. Катрфаж, которого не очень влекли балконы, обнаружил рядом с собой пухленькую застенчивую куколку с вульгарным смехом, но тактику она выбрала верную: сначала с чувством сжала его коленку, а потом предложила отведать дары моря, что-то непонятное… Уже опьяневший Катрфаж сумел, однако, понять, что никогда еще не ел столь изысканных и в то же время простых кушаний. Брилла-Саварен,[204] верно, перевернулся в гробу, благословляя пиршественный стол принца, настолько он был оригинальным. Катрфаж даже хотел стащить меню, чтобы показать его Констанс, но потом решил, зачем? В качестве программки уникального в своем роде концерта? Разве можно представить эти чудеса по одним только названиям?[205] Где, черт его подери, старина принц раздобыл такое шампанское? Изнемогая от любопытства и восхищения, Катрфаж милостиво позволял соседке щипать, щекотать и кормить его, словно Страсбурге ко го гуся. Соглядатаи на акведуке вовсю потешались над его лицемерной беспомощностью.

Банкет продолжался долго, однако постоянно обнаруживались свеженькие интересные подробности, и тайным зрителям скучать не приходилось; ближе к финалу пиршества гости стали понемногу отлучаться на просторные темные балконы, чтобы потанцевать, и там парочки проделывали несколько неуклюжих па. Двигались они с несколько курьезным старанием, что выдавало неискушенность танцоров, похоже, ноги не очень-то их слушались. Оркестр оставался невидимым, но играл постоянно, причем вальсы, танго и прочие медленные танцы, которые хозяин считал наиболее подходящими для своих гостей, поглотивших чудовищное количество деликатесов. К сожалению наблюдателей освещение постепенно делалось менее ярким. Последним основательным источником света был поистине пещерный, словно из адской бездны, огонь, вспыхнувший на блюдах с crepes flambées,[206] он придал бородатым лицам особый колорит, это был тот самый приглушенный свет, который любил использовать Рембрандт.

Огненный десерт имел потрясающий успех, послышался треск бумажных сувениров и даже — гениальная находка! — всем выдали по шляпе из картона. И без того уморительное зрелище стало безумно смешным. Гнусные старикашки в идиотских шляпах отмахивались от всего мира своими сигарами! Одна-единственная деталь придала празднику роскошь безумства. Танцы становились все более провоцирующими — дамы смело прижимались к кавалерам и вскидывали руки, напоминая галеоны с надутыми парусами, или уборочные комбайны, добавил Феликс, который счел эту метафору более подходящей накануне vendanges.

Итак, атмосфера обрела налет сентиментальности — даже принц увлеченно перебирал ножками, словно диковинная птичка, однако партнерш у него было сразу несколько, да-да, несколько рослых пышных девиц, скроив невинные мины, пытались завоевать его внимание. Еще бы, столько денег! И угощенье!

— У принца появилось еще одно восхитительное словечко, — сказал Феликс. — Он говорит «элегантно», когда имеет в виду «высший класс».

Воодушевление зрителей слегка остыло — возможно, потому что доступная их биноклям часть кутежа подходила к концу. Констанс с удовольствием вспомнила о термосе с подогретым вином и сэндвичах, лежавших в машине. И тут вдруг весь мир погас, темнота обрушилась на землю, почти осязаемая, как плотный колпак. Они не видели даже друг друга, а принц с гостями будто канули куда-то вниз, им казалось, что сами они взлетели высоко в небо, будто вознеслись на самолете. Теперь нужно было вести себя очень осторожно, любое резкое движение могло стоить жизни или, по меньшей мере, перелома. Молодые люди терпеливо ждали, когда глаза привыкнут к темноте, но внезапно опять вспыхнул свет, только в совершенно иной ипостаси.

Снизу донеслась канонада, и разноцветные змеи, шипя, взвились в воздух (совсем рядом с ними), чтобы выплюнуть в небо горячие разноцветные звезды, выпустить плюмажи и вновь рухнуть на землю. Нарядные борозды расчерчивали черное сверкающее небо, и, совершив полет по заданной силой взрыва траектории, падали прямо на акведук. Фейерверк продолжался не очень долго, однако цвета и формы были необыкновенны, а над рекой крутились огненные «колеса святой Екатерины»,[207] рядом некто похожий на глиняную фигурку отшельника (из тех, что делают в Провансе для рождественских ясель) поедал оливки со скоростью Святого Витта… Вскоре молодые люди услышали веселые крики и аплодисменты. Темнота снова вступила в свои права, и они двинулись в обратный путь: вдоль каменной выемки и теперь уже вверх, на гору. Пробираться было не легко, и как только они оказались на другом склоне, поспешили включить фонарики. Но ради такого представления стоило претерпеть любые испытания!