Азимут бегства - Стивен Котлер

Еще два шага.

— Эти архивы поистине впечатляют, — изрекает Койот.

— В письме сказано, что вы археолог и одновременно лингвист, поэтому мне представляется очень странным, что вы до сих пор не побывали здесь.

— Это совсем не странно для археолога, который никогда до этого не сталкивался с памятниками эпохи раннего христианства. Я стал лингвистом не более десяти лет назад и стал им, если можно так выразиться, поневоле. Я понял, что на свете осталось не так много живых людей, способных оценить важность моих находок, и мне пришлось овладевать языками, чтобы попытаться объяснить эту важность и получить деньги на продолжение раскопок.

— Понимаю, — говорит викарий. Они медленно проходят еще два читальных зала и попадают в длинный сумрачный коридор, по обе стороны которого множество дверей, похоже, запертых уже много-много столетий.

В другом мире, думает Койот, ты бы уже давно познакомился с этим викарием. Не то чтобы это был какой-то определенный человек, нет, это был бы один из тех людей, которые время от времени появляются в самых неожиданных местах, людей, выпивающих за один раз не более унции виски, людей, которые ждут тебя всю жизнь только для того, чтобы подойти в каком-нибудь прибрежном баре Ост-Индии и дать короткий совет. Что-то вроде: «Я заметил здесь пару рыбацких лодок, которые ходят отсюда в Японию и на Фиджи». И ты примешь этот совет и покинешь остров, потому что до тебя вдруг дойдет, что кто-то где-то решил отплатить тебе благодарностью.

Но сегодня не тот случай, сегодня квинтэссенция совета викария звучит по-иному: «Некоторые люди никак не могут успокоиться».

— Простите?

— Думаю, на них действует тяжесть истории. Возможно, все дело в том, что мы, монахи, постоянные обитатели церкви, держим в отдалении мирян. Конечно, мне трудно судить, но, кажется, я уже давно привык к такому положению вещей.

— Надеюсь, что это так, — без улыбки говорит Койот.

— Ватикан — это мир в себе, вы же понимаете.

Они проходят еще одну, средних размеров, комнату без окон, в центре которой стоит несколько больших столов. На стенах развешены инструменты и полки со справочными изданиями. Флюоресцентные светильники, обрамляющие потолок, выключены. Единственный источник света — старинная настольная лампа, отбрасывающая свет на двух мужчин в рабочих халатах и хирургических перчатках. Мужчины склонились над пожелтевшим свитком, развернутым на столе, придвинутом к дальней стене. Оба держат в руках линейки и временами заглядывают в какую-то раскрытую книгу. Ни одного из этих людей Койот прежде не встречал.

— Они измеряют протяженность царства Божьего, — поясняет викарий, — по одному слову за один раз.

Он пересекает комнату и останавливается перед ничем не примечательной дверью в дальнем конце. Койот замечает, что у двери нет ручки, вместо нее на двери висит медная пластинка, которую надо толкнуть, чтобы открыть дверь. Рядом с пластинкой — глазок замка, а в щель между дверью и косяком видна толстая массивная задвижка. Сама дверь представляет собой раму из темного дерева, обрамляющую фасеточную панель матового стекла. За стеклом видны какие-то смутные неразличимые контуры, и Койот видит только, что за дверью горит свет.

— Ну, вот мы и пришли.

Викарий секунду медлит, выпрямляется во весь рост, поднимает руку и дважды стучит по стеклу. Звук получается громче, чем ожидал Койот, — во всяком случае, от библиотекаря.

— Отец Сепульхри работает у нас уже много лет.

Но когда Койот обращает на викария непонимающий взгляд, тот поднимает палец и прикасается им к уху, пытаясь объяснить отсутствие ответа.

— Иногда его уши обращены только к Богу.

Внутри комнаты не слышно никакого движения. Викарий стучит еще раз. Нет ответа.

— Кто-нибудь из вас видел сегодня утром отца Сепульхри? — обращается библиотекарь к двум монахам, работающим за столом.

— Нет, святой отец, — отвечает один, в то время как другой лишь молча качает головой.

— У вас есть запасной ключ от его комнаты?

— Нет, святой отец.

— Простите, но вы не подождете меня пару минут? — Викарий смотрит на Койота. — Отец Сепульхри иногда работает до поздней ночи и засыпает за своими трудами.

Койот усаживается на высокий стул, а викарий, шаркая, выходит из комнаты. Рядом стоит старинный аптекарский шкаф, одна широкая полка, под которой около пятидесяти узких выдвижных ящиков. Некоторые ящички выдвинуты, и в них можно рассмотреть горки ножей и скальпелей, некоторые еще упакованы в фабричный пластик и жарко поблескивают остро отточенными лезвиями. На верхней полке разные клеящие материалы, стопки квадратных стеклянных пластинок, серебристые грузики, выполненные в виде миниатюрных пирамидок. Справа на дальней стене — перфорированная плита, уставленная кистями, красками, цветными карандашами, чернилами и полированными кусочками кости, которые называются костяными скоросшивателями. Их около сотни, они разложены по десять в глиняные кувшины.

Хотя бумагу изобрели в Азии больше двух тысяч лет назад, в Европе она появилась только в десятом-одиннадцатом веках, а широкое распространение получила только в тринадцатом столетии. До этого европейские ученые доверяли свои мысли хрупкому папирусу и пергаменту. Койот внимательно присматривается к двоим работающим в комнате монахам. Интересный выбор — работа религиозного схоласта. По большей части работа реставратора — особенно в том, что касается таких вот старых рукописей, — это постоянное разгадывание головоломок. Ни одна из этих рукописей никогда не попадет на открытый доступ, так как раскрошится на ярком свету. Работа же реставратора состоит в заполнении пробелов текста, в попытке восстановления лакун, нахождении чужих слов. Еврейскую Тору до сих пор переписывают только от руки, по одной букве, при каждой ошибке начинают все сначала. Очень тонкая форма молитвы.

Они пытаются работать молча, но Койот видит, что они постоянно переговариваются между собой на каком-то жаргоне, не свойственном служителям церкви, а его присутствие нарушило ритм их труда. Его первое впечатление оказалось верным, они действительно измеряют длину строк, точнее, расстояние между строками и длину этих промежутков. Дискретные измерения. Идея, как понимает Койот, состоит в том, что пространство определенной длины может содержать строго определенное количество слов, а ряд этих слов содержит, по природе письма, некоторое количество определенных артиклей, этого мертвого пространства письменных языков. Трюк заключается в том, чтобы верно угадать, сколько настоящих слов находится в оставшемся свободным пространстве, а поэтому, хорошо зная предыдущий текст, можно предположить, что автор, предрасположенный к употреблению таких-то и таких-то терминов, напишет здесь именно то-то и то-то, согласно своей манере. На скольких языках читают эти люди? Ему бы пришлась по душе такая работа — тихие залы, свет, сфокусированный на одном предмете, никто не задает лишних вопросов — интересно, почему он не ушел в монастырь? Сколько его соотечественников отправились туда по его предложению? Странно, почему эти служители Господа так охотно принимают у себя беглецов от чужих законов.

Из коридора до слуха Койота доносится звук шаркающих шагов викария. Этот человек носит очень дорогую для священника обувь. Просто роскошную. Силуэт викария вырисовывается на пороге до того, как он входит в помещение. Не то чтобы викарий остановился или задержался, нет, просто его движения настолько замедленны, что сам он кажется принадлежащим иному миру, подчиняющемуся законам другой механики. В левой руке он держит кольцо со связкой ключей, которые он умудряется нести так, что они не звенят. Когда священник подходит к двери Сепульхри, Койот встает. Он мог бы встать уже сотни раз, пока старик пересекал комнату.

— Простите, что заставил вас ждать.

— Что вы, что вы. Меня это нисколько не утомило. Я получил громадное удовольствие, глядя, как работают эти люди. — Койот чертит в воздухе пальцами неопределенную фигуру.

Викарий медленно принимается рассматривать ключи, выбирая нужный. Он так долго разглядывает каждый ключ, словно ищет в зазубринах бородок какую-то потайную новизну. Некоторые ключи похожи на скелеты — длинные серые стержни увенчаны сложными металлическими коробочками. Тот ключ, который им нужен, оказывается не чем иным, как коротким стержнем из потемневшей меди, впрочем, не старше пятнадцати лет; и Койот, даже при поверхностном взгляде, сразу определил, что ключ несколько длиннее обычного и что его бородка устроена очень сложно. Небольшие возвышения и скосы по обе стороны медного полотна — да, такой замок нелегко вскрыть.

Засов замка отодвигается в сторону со звонким щелчком. Первое, что видит Койот, — это серый каменный пол, которому искусственное освещение придает коричневатый оттенок. Такое впечатление, что кто-то пролил на пол аккуратные гладкие и круглые капли чернил. Капли сливаются в дорожку, которая ведет через всю комнату к столу, за которым сидит отец Амброзе Сепульхри. Ноги его упираются в пол. Он широкоплеч, шея выгнута назад, а сам он разглядывает какую-то точку на потолке. Святой отец отнюдь не великан, скорее это тщедушный и хрупкий человек, волосы на голове почти все выпали, а глаза полузакрыты. Очки его, кажется, упали с носа на пол, разбились, и теперь осколки лежат в маленькой лужице у ног Сепульхри. Дорожка чернил продолжается с пола на сутану. На груди расплывается большое пятно, а на месте горла зияет чудовищная ухмылка какого-то странного широко раскрытого рта, который почему-то оказался на горле.