Загадка о тигрином следе - Антон Кротков

Ещё в первое же своё посещение госпиталя руководитель поведал Одиссею о том, что поселили их с комиссаром в общежитии комсостава. Прежде в этом доме находилось какое-то религиозное учреждение, кажется медресе. По словам генерала, условия там очень даже приличные: в комнатах имеется неплохая мебель, горничные ежедневно производят уборку в комнатах и раз в неделю меняют постельное бельё.

– Да вы сами скоро всё увидите.

Однако когда Одиссея выписали из госпиталя, и возникла необходимость поселить его в привилегированную гостиницу для командного состава армии, неожиданно выяснилось, что Луков не имеет на это право, ибо не состоит официально на службе в Красной армии или ЧКа. То есть не является кадровым командиром.

В комендатуре гарнизона, куда обратился Вильмонт за помощью, тоже быстро решить возникшую проблему не смогли, сославшись на то, что ответственный за этот вопрос чиновник находится в отъезде и должен вернуться только в конце недели.

Тогда Вильмонт с Луковым снова вернулись в общежитие, и генерал попытался объяснить его коменданту, что его молодой сотрудник просто подселиться к нему в номер, и таким образом не будет претендовать на чьё-то место.

– Я пока уступлю ему свою койку, а через три-четыре дня принесу вам ордер на этого молодца за подписью заместителя начальника гарнизона по хозяйственной части.

Но комендант оказался редким формалистом:

– Всё равно я не могу этого позволить, ибо штатский человек не может проживать в общежитии для военных. Только если начальство разрешит.

Таким образом, Одиссею предстояло провести ночь в доме-комуне для молодых пролетариев, которая располагалась где-то на городской окраине. Что представляет собой эта коммуна, он ещё не знал, но по некоторым репликам коменданта общежития подозревал, что это должно быть нечто среднее между восточным караван-сараем и хитровской ночлежкой. «Ну ничего, – утешил себя молодой человек, – всё лучше, чем ночевать в мороз под открытым небом или в дырявой палатке». Он отправился на поиски временного пристанища один с клочком бумаги в кармане, на котором был записан адрес. Генерал не смог его проводить, ибо его вызывали на совещание в штаб фронта.

Ташкент на удивление производил впечатление вполне мирного губернского города, где жизнь течёт спокойно и размеренно. А между тем небольшой островок советского Туркестана с его столицей был отрезан от Советской России: в Ферганской долине действовали крупные отряды басмачей, английские оккупационные войска контролировали Ашхабад на востоке, в Семиречье против советской власти активно действовали белогвардейские отряды, на севере всякое сообщение с «большой землёй» было перерезано отрядами казачьего атамана Дутова.

Но, глядя на мирно спешащих по своим делам горожан, на неторопливо беседующих в открытых уличных чайных пожилых аксакалов, как-то не верилось, что фактически город находиться на осадном положении. В отличие от задыхающейся во вражеском кольце Астрахани, здесь не чувствовалось ни малейшей нервозности или обречённости. Город не обстреливали и не бомбили, канонада далёких боёв тоже не достигала его окраин.

В проложенных вдоль улиц неглубоких каналах журчала вода. После весны дворники приводили всё в порядок – посыпали тротуары золой и песком, чистили арыки. Кое-где даже мостили тротуары жжёным кирпичом, а мостовые – булыжником. Чувствовалось, что взявшие власть в городе Советы, не чувствуют себя временщиками, которых вот-вот изгонят из города. Для Одиссея это было в новинку. Ведь даже в Москве ленинское правительство не чувствовало себя настолько уверенным в своём завтрашнем дне.

А ещё, ожидавший увидеть много сочного восточного колорита профессиональный востоковед, чувствовал себя пока немножко обманутым. Во всяком случае, центральные улицы имели вполне европейский вид. Это касалось и манеры одеваться и оформления фасадов зданий и торговых заведений и по-московски щеголеватых и чинных извозчиков. Ташкент оказался вполне русским городом! Во всяком случае вокруг было много славянских лиц. Лишь изредка мелькнёт в толпе бесформенный силуэт женщины в парандже или приехавшего в город за покупками смущённого дехканина в национальном мужском халате, сразу выделяясь на общем фоне и производя впечатление экзотики. И это городе, видевшем на своём немалом веку грозного Тимура, входившем в государство хорезмшахов, не избежавшем нашествия «бича божьего» Чингиз-хана! Казалось в лицах его жителей, как в капле воды, должен был отражаться результат многовекового смешения центральноазиатских народов в ходе бесконечных войн и миграций. Но как будто ничего подобного здесь не наблюдалось.

Что касается особенностей застройки, то высоких зданий, представляющих большой интерес с точки зрении особенностей архитектуры, даже в центре Ташкента было мало. В основном он был застроен одно– и двухэтажными глинобитными домами. Стоило свернуть с главных «проспектов» в так называемый «старый» или «туземный город», и ты оказывался в лабиринте запутанных узких улочек.

И чем дальше Одиссей удалялся от центра, тем больше городской ландшафт приобретал трущобный вид. Вот здесь как раз ощущалась средневековая старина! Этот воздух в прямом смысле был насыщен атмосферой места – если в центре города власти ещё, похоже, пытались следить за тем, чтобы население не использовало арыки для бытовых нужд, то на окраинах это, видимо, сделать было сложно. Острые запахи навевали мысли об открытой канализации и тут же по соседству готовящейся на открытом воздухе еды.

Теперь Лукову попадалось много бородатых узбеков с загорелыми до черноты лицами в полосатых халатах, ичигах или брезентовых сапогах; женщин в паранджах. В арыках с мутной водой плескались шумные стайки голых карапузов. Иногда Луков останавливался, чтобы дать дорогу ишаку, запряжённому в арбу с высокими скрипучими колёсами. Вот из-за поворота показался точильщик ножей в синей рубахе до колен, перехваченной широким поясом в талии с точильным кругом ремне, выкрикивающий на местном языке свои призывы:

– Ножи-ножницы точу-у-у!»

Такие колоритные бродячие торговцы, ремесленники с неизменным ишаком, везущим товар или инструмент в тележке ещё несколько раз попадались Лукову. У каждого из них был свой призывной крик или звук – колокольчик, свистелка, бубен:

– «Свежь, кисл молокьё!», «Посуду лу-у-дим! Лу-учше-е но-ово-ой буде-ет!», «Уголь продаё-ём!», «Кероси-и-и-н!».

Вот оказывается, где начинался истинный Ташкент! Правда здесь царила пыль, грязь и ужасающая антисанитария. Но, зато люди были по-восточному внимательными даже к незнакомцу, приветливыми и гостеприимными. Видя заинтересованные взгляды Одиссея, его то и дело зазывали в гости, – то в один дом, то в другой, угощали чаем с лепёшками, расспрашивают кто он, да откуда. Одиссей вовсе не спешил в «караван-сарай» с новомодным революционным названием, поэтому с удовольствием принимал приглашения.

От хлебосольных хозяев он переместился в чайхану. С собой у Лукова были две свежие газеты, купленные ещё в центре. Одна называлась «Туркестанская правда». На её страницах в основном были размещены лозунги и написанные плохим стилем пропагандистские агитки.

Вторая же, – даже не газета, а скорее информационный листок, состоящий всего из двух страниц небольшого формата, издаваемый, судя по всему, на частные деньги и набранный плохим типографским шрифтом, тем не менее, был гораздо интересней. Из него можно было почерпнуть любопытные сведения о повседневной жизни местных обывателей, что как учёному-востоковеду Лукову было особенно интересно. Одиссей с любопытством читал о театральной премьере в русском театре, о талантливых воспитанницах местной женской гимназии. А криминальный очерк об убийстве молодого приказчика-армянина конкурентами, которые натравили на христьянина банду молодых фанатиков, принадлежащих к какой-то воинствующей мусульманской секте, показался Лукову великолепным остросюжетным произведением с налётом мистики.

Даже рекламные объявления, на которые Одиссей обычно редко обещал внимание, на этот раз доставили ему удовольствие, ибо напомнили о прежней мирной жизни.

Внизу последней страницы Луков наткнулся на траурный некролог по поводу смерти городского фотографа. Одиссея неприятно поразило, что покойный оказался однофамильцем начальника его экспедиции. Он тоже носил фамилию «Вильмонт»…

Ложась в кровать, новый постоялец Дома-коммуны даже не убавлял свет в керосиновой лампе, и клал револьвер под подушку. Он и сам был уже не рад, что согласился жить отдельно от приехавших из отдалённых кишлаков молодых рабочих, чей запах поначалу показался ему просто невыносим. Но что такое дискомфорт от ароматов немытых тел по сравнению с животным ужасом, который он испытывал уже которую ночь…