Чёрный о красных: 44 года в Советском Союзе - Роберт Робинсон

Однако супругам не хватало денег, и Вале пришлось устроиться работать переводчицей, а Марджори оставлять на весь день у прабабушки. Сначала Скотт возражал, но в конце концов согласился с женой, поскольку другого выхода у них не было. Работа и уход за ребенком оказались Вале не под силу, и бабушка предложила забирать девочку к себе на все рабочие дни. Скотт отверг этот план и попробовал найти для ребенка няню. Но никто не хотел ухаживать за маленькой мулаткой, все вышло так, как хотела бабушка, и со временем худшие страхи Скотта оправдались. Через несколько месяцев женщине удалось настроить правнучку против отца. Марджори стала избегать его, плакать от страха и тянуться к бабушке всякий раз, когда Скотт за ней приходил. Все попытки Скотта устроить ребенка в ясли закончились ничем. Они часто ссорились с женой из-за дочери, все больше отдалялись друг от друга и, наконец, развелись. Вскоре после этого Скотт женился на молодой русской женщине, и в 1938 году они уехали в Соединенные Штаты. Несколько лет спустя мы узнали о его смерти: его отравили во время банкета, на котором он выступал с воспоминаниями о своей жизни в СССР.

Марджори многое взяла от отца. Уже в раннем детстве она полюбила танцевать и подавала большие надежды. Когда ей исполнилось восемь лет, прабабушка, пользуясь своими связями, отдала ее в хореографическое училище при Большом театре. Она сразу же обратила на себя внимание и очень скоро была готова выступать на профессиональной сцене. Больше всего ей хотелось танцевать перед переполненным залом и представлять советский балет за границей. Но ее снова и снова не выпускали из страны, отправляя в заграничные турне менее способных и менее известных балерин. К этому времени мать Марджори вышла замуж за Ральфа Паркера, британского журналиста, симпатизировавшего советскому строю. Марджори попросила мать и приемного отца замолвить за нее слово в ЦК партии. Мать пошла на это и написала большое письмо в ЦК, в котором упомянула признанный талант дочери и указала те случаи, когда ее отказывались выпускать заграницу. Хотя ответ на письмо не пришел, несколько месяцев спустя Марджори разрешили поехать на гастроли в Египет, а еще через некоторое время — в Соединенные Штаты, где она танцевала на сцене Нью-Йорка и еще нескольких городов.

Роберт Росс после исключения из университета получил работу в иностранном отделе московского главпочтамта благодаря содействию одного американца, который в Москве занимался реорганизацией почтовой службы. Те из нас, кто хорошо знал Росса, подозревали, что его наняли читать письма, написанные на английском языке, хотя я никогда прямо не высказывал ему свои подозрения. Со временем он женился на русской девушке, с которой до того жил около года. Прошло семь лет, прежде чем он к ужасу своему узнал, что жена служит в органах госбезопасности. Росс не смог с этим примириться, и в 1944 году они развелись. Во время войны, незадолго до развода, они с двумя детьми эвакуировались в Ташкент. Когда я впервые после войны встретил Росса в Москве, это был более зрелый, более уверенный в себе человек с новой женой и восьмилетней приемной дочерью.

Он перешел на новую работу и приобрел уверенность в завтрашнем дне, которой не было у него в тридцатые годы. Раньше ему не давали покоя житейские заботы. Теперь же, когда он стал кремлевским пропагандистом, у него появилась современная квартира площадью 25 квадратных метров с большим альковом, в котором умещались кровать, небольшой столик и стул. Он уезжал на месяц в командировку по стране и возвращался с 12–14 тысячами рублей в кармане, ящиками вина и корзинами фруктов, которых не увидишь в московских магазинах. Росс выполнял функции кремлевского лектора по социальным проблемам США. Разумеется, особое внимание он уделял положению чернокожих, используя для большей убедительности специально для него подготовленные слайды. В поездках он читал в среднем по три лекции в день — на заводах и фабриках, в школах и институтах, в санаториях и домах отдыха. Хотя Росс относился ко мне с неизменным дружелюбием и иногда делился фруктами, я не откровенничал с ним — наверное, как и другие московские чернокожие. Ради материального благополучия он согласился распространять по всему Советскому Союзу искаженную информацию об Америке.

Росса также использовали для организации приема чернокожих американцев. Он устраивал роскошные вечеринки и угощал гостей такими деликатесами, какие обычным русским и во сне не снились. Начальники Росса неизменно заботились о том, чтобы на этих вечеринках был смешанный расовый состав. Как правило, Росс приглашал знакомых чернокожих, а его начальники — русских. Он также водил приезжих американцев по музеям и на концерты и, следуя указаниям, обращался с ними, как с важными персонами. Само собой разумеется, они не могли получить никакого представления о том, как живут в Советском Союзе обычные иностранцы, вроде меня.

Однажды — это было в середине пятидесятых годов — мы случайно встретились с Россом на Центральном телеграфе на улице Горького. Ему хотелось со мной поговорить, поделиться потрясающей новостью. От его предложения пообедать вместе я отказался, и мы зашли в сквер неподалеку. Оказалось, что скоро у Росса будет автомобиль — роскошь, доступная только высокому начальству, политикам, генералам, директорам заводов и людям, пользующимся особым расположением верхов и особым влиянием. Росс признался, что автомобиль нужен ему потому, что жена не хочет ездить вместе с ним в общественном транспорте. Однажды вечером в метро какой-то пьяный обругал ее за то, что она связалась с чернокожим, плюнул и назвал ее проституткой.

Четыре месяца спустя Росс позвонил по телефону и сказал, что хочет ко мне зайти. Через десять минут раздался звонок в дверь. Передо мной стоял Росс: высокий, вальяжный, он улыбался от уха до уха. С ним пришла его жена. За чаем Росс рассказал, что у него теперь есть автомобиль, который он купил по специальному заказу за 30 тысяч рублей. Машина стояла у моего дома, и он повел меня ее показать. Это был новенький, блестящий, красивый автомобиль — много лучше тех, что ездили по московским улицам. Росс особенно гордился необычайно мощным по тем временам мотором.

Спустя еще год Росс пригласил меня на кинофестиваль. У гостиницы «Националь», где мы договорились встретиться, мое внимание привлекла большая толпа зевак — человек сто. Я подошел ближе и увидел, что они рассматривают великолепный черно-белый автомобиль Росса. Однако рассмотрев на капоте буквы ГАЗ, они не смогли скрыть разочарование. «Ничего особенного. Это наша машина», — послышалось в толпе, когда стало ясно, что ее произвели на Горьковском автомобильном заводе. Росс, однако, предпочел не заметить, что восторг толпы угас, — он был в своей стихии. «Видал, сколько народу собралось полюбоваться на мою машину?» — спросил он с гордостью.

Этот эпизод свидетельствует о странной способности русских к самообману. С одной стороны, они утверждают, с необычайной гордостью и высокомерием, что все сделанное в СССР — самое лучшее в мире, с другой стороны, изо всех сил стремятся заполучить какую-нибудь иностранную вещь. Я понял, что в России рискованно носить западного вида одежду, потому что обязательно кто-нибудь подойдет и скажет: «Слушай, продай рубашку, мне она нравится». Та же история с ботинками, плащами, носками в ромбик и яркими галстуками. В последний мой дом отдыха, откуда я уехал до окончания срока, я взял с собой пару красивых французских носков, подарок студента из Сенегала. За один день, когда я надел эти носки, ко мне дважды подходили с предложением их купить. Сначала заводили со мной разговор, а через две минуты начинали восхищаться моими носками. Один человек предварительно убедился, что я не приобрел их в советском магазине, после чего предложил мне за них пятьдесят рублей (55 долларов). Второй использовал другую тактику. «Знаешь, — сказал он, — у меня были почти такие же носки, я их очень любил, но два года назад их украли. Не продашь ли мне свои перед отъездом?»

Вероятно, Росс в конце концов понял, что советская машина не производит на русских такого впечатления, как иностранная, поскольку он загорелся желанием купить великолепный «шевроле», который, по слухам, продавал отчим Марджори Скотт. Для Советского Союза это был поистине роскошный автомобиль. Хотя Росс и знал, что обычные граждане не имеют права покупать и продавать машины частным образом, это его не остановило. У него были знакомства на черном рынке — несколько грузин, которые предложили ему за его машину пятьдесят тысяч рублей — сумму, достаточную для покупки «шевроле». Чтобы избежать неприятностей, Росс сообщил о своих планах кое-кому из влиятельных знакомых и, спустя несколько недель, раскатывал по Москве в новеньком, восьмицилиндровом американском «шевроле».

В середине 1967 года удача изменила Россу. Его все реже приглашали выступить с лекциями, а год спустя сообщили, что отдел пропаганды, к которому он был прикреплен, распущен. Источник доходов иссяк. По возрасту он мог претендовать на пенсию, но, как выяснилось, лекторам пенсия не полагалась. На этот раз никто из его влиятельных знакомых не был в силах ему помочь. Прошло еще несколько месяцев, и Росс заболел. Его положили в больницу, диагностировали у него неизлечимую форму рака и отправили домой. Жена Росса, не пожелавшая ухаживать за мужем, отчаянно пыталась найти такую больницу, которая согласилась бы его принять. Наконец она смогла куда-то пристроить исхудавшего Росса, и через два дня он умер.