Спустя тысячелетие. Лунная дорога - Александр Казанцев

— Я оценила бы любовь вопреки всему. Мне кажется, что настоящая любовь — всегда только вопреки. Вспомните «Гранатовый браслет».

— Вот как? Вы вселяете в меня надежду.

— Не хотите ли вы сказать, что вопреки расхождению наших взглядов?…

— Именно это я и хотел сказать. Могу добавить, что горячность в споре вас весьма красит.

— А о чем мы спорим? О романе?

— Пожалуй, скорее о жизни.

— Пожалуй, я впервые согласна с вами.

— Тогда вернемся к роману. Кстати, вы прочитали эпилог?

— Нет еще. Я торопилась на нашу встречу.

— Торопились? Это уже хорошо! Так прочитайте.

Эпилог

Нет притягательнее тайн земных, не разгаданных

тысячелетиями… Заглянем в прошлое: Бермудский

треугольник молва окрестила Адовым кругом, в

связи с так называемыми неопознанными летающими

объектами и таинственными преданиями а

космонавтах древности. За последние полтора

столетия свыше сорока судов и более двадцати

самолетов низвергли в этот «губительный круг»

около тысячи человеческих жизней (тела погибших

ни разу не были найдены). Дурная слава

Бермудского треугольника уходит в прошлое… до

тех самых лет, когда здесь побывал в 1492 году

Христофор Колумб.

1974

ТАРАНТЕЛЛА

В таинственный мир бескрайних вод, в беспредельный простор разгула стихий, к землям, овеянным сказками и легендами, к островам, огражденным оскалом рифов, в мир неведомых сил, подстерегающих тех, кто появится здесь, упорно стремился Дерзкий человек.

В лютый шторм на тридцатый день плавания Христофор Колумб, хмурый и озабоченный, прихрамывая, вышел из адмиральской каюты, чтобы подняться на мостик над кормовой пристройкой. Трап проваливался под его ногами. Каравелла взлетала и падала, и ее движения повторяла в просветах рваных туч неполная луна, похожая на прыгающий в небе смятый мяч. «Санта Мария» кренилась на сорок пять градусов. Волны перекатывались через «тольду», нижний ярус между передней и задней судовыми надстройками, смыв за борт запасные блоки и даже часть канатов. Лишь прославленная остойчивость судна позволяла ему не перевернуться вверх килем.

Колумб, упрямо расставив ноги в ботфортах, словно врос в палубу. Его преданный паж де Сольедо, хрупкий, но ловкий, оказался подле обожаемого адмирала, готовый выполнить любое поручение. Неистовый ветер срывал с него нарядную шляпу с перьями, больно стягивая под нежным подбородком шнурок, и свирепо бросал в женственное лицо свинцовыми брызгами, слетавшими с пенных гребней на высоте грот-мачты.

А перед штормом все было так, как описано под диктовку самого Христофора Колумба в дневнике его первого плавания.

Правда, моряки не испытали в тихую погоду священного трепета при виде зеленых морских просторов, покрытых как бы вынесенной речной травой с ползающими по стеблям ракообразными «чудовищами» (а на самом деле — саргассовыми водорослями, давшими этой части Атлантики название «Саргассово море»). Но жуткое чувство внезапно охватило добровольных спутников Колумба. И эти сорвиголовы, смельчаки готовы были в безотчетном ужасе спасаться неизвестно от чего и куда, хоть броситься за борт.

Но у борта они застывали, словно парализованные, не в состоянии занести ногу для прыжка. Они смотрели друг на друга выпученными, вылезающими из орбит глазами, мотая отяжелевшими головами с вздыбленными, словно наэлектризованными волосами.

Адмирал видел невероятное преображение своих отчаянных спутников, всегда готовых на любое опасное дело. Было от чего и ему самому потерять самообладание, но он нашелся. Оказывается, он это предвидел!…

Сбежав по трапу на нижний ярус, Колумб приказал что-то пажу де Сольедо. И тот, словно обезумев, пошел по палубе в неистовой пляске.

Эта нелепая с виду выходка все же отвлекла внимание наиболее видных соратников адмирала: прежде всего,"маэстро корабля» (шкипера), силача- великана Хуана де ла Коста, и неразлучного с ним «пилота» (штурмана) — им была темнокожая Паралесо Ниньо. Быстрая, гибкая, она получила прозвище «крошка», необычайно подходившее ей.

Все трое на глазах адмирала и перепуганной команды сотрясали палубу ураганным плясом. Адмирал, посмеиваясь, любовался ими, сравнивая их порывистые движения с невидимым и далеким штормом, отзвук которого, как утверждали знатоки моря, мог вызвать беспричинный ужас у людей.

Ужас, да не у всех!

Адмирал, незаметно для себя, даже притопывал больной ногой. «Сто тысяч дьяволов и одна ведьма!» — подзадоривал он себя. Вот это пляс! В былые времена ему могли бы позавидовать черные бесовки африканских джунглей или краснокожие воины у победного костра, исполнительницы танца живота с тихоокеанских островов и исступленные фанатики шествия Шахсай-Вахсай, мусульмане-шииты.

Всем им далеко, думал адмирал, до грузно притопывающего, готового проломить палубу гиганта и порхавших вокруг него невесомых теней: одна — воплощение легкости и изящества, другая — чувственности и порыва.

Христофор Колумб и сам бы примкнул к ним, а не только притопывал в такт, если б не нога, поврежденная при спасении товарища: тот сорвался в пропасть при восхождении на одну из альпийских вершин.

Кроме Колумба, никто не знал, что уши пляшущих по адмиральскому приказу моряков заблаговременно были заткнуты смолой и танцоры подчиняются лишь движениям темной руки Ниньо, бьющей в бубен.

Остальные моряки, не отдавая себе отчета в происходящем, невольно увлеченные заразительным танцем, начинали непроизвольно двигаться в такт бубну, как бы постепенно пробуждаясь от кошмара.

В древности танец «тарантелла» спасал от ядовитых укусов тарантула, заставляя быстрее течь кровь по жилам, способствуя борьбе организма с ядом. Теперь же танец, воздействуя на пораженную психику членов команды, отвлекал их от угнетающих ощущений. Победив ужас, танец уберег команду от участи экипажей, неведомо почему покидавших корабли в этой части океана, тайна вод которого изучалась столетиями.

Христофор Колумб велел теперь всем заткнуть уши смолой. Паж де Сольедо, разносивший смолу, с огорчением смотрел на свои нежные, перепачканные смолой руки, думая, чем бы их отмыть…

Между тем паника, вызванная запредельными, действующими на психику отзвуками далекого шторма (пять-шесть герц!), улеглась.

Дав о себе знать издалека, шторм все же и сам пришел к испанским кораблям.

Закрученный над океаном исполинский вихрь, в центре которого стояла обманчивая тишина, когда не хлопают бессильно повисшие паруса, пронизанная неуловимыми для слуха, но губительными колебаниями (инфразвуками), сдвинулся и задел своим «ободом» флотилию Колумба.