Потом - Валентин Маслюков

— Что такое? — испуганно вскричал сотник. — Собрать! Быстро! — Не полагаясь на расторопность подчиненных, он схватился со стариком сам.

— Пилюли, — беспомощно отбиваясь, лебезил Лжевидохин. — Одна пилюля на стакан воды, — хрипел он в неравной борьбе и, когда сотник отскочил с добычей — красным перстнем, без лишних слов уже отправил уцелевшую как-то жемчужину в рот.

От горького снадобья свело челюсти, выпучив глаза, Лжевидохин торопливо перехватил шлем с водой, и малый, что стоял столбом во время короткой схватки, безропотно его отдал. Щеки пучились, округлившись, словно в позыве рвоты; с выражением величайшей муки Лжевидохин прыснул стиснутыми губами и от этого вылетел из рта полупрозрачный язык пламени, опалил брови стражнику, который ползал на коленях, выковыривая между камней жемчужины. Стражник опрокинулся — так и жахнулся наземь, сотник отпрянул, не больше хладнокровия выказала и вся остальная военщина.

Как ошпаренный, Лжевидохин поспешно плеснул воды в жарко разинутый огненный рот — вода зашипела, ударив паром, из ноздрей, изо рта повалил дым залитого пожара. Сразу окутанный клубами, Лжевидохин надсадно закашлял. Дым валил толчками, бурливые волны шли выше головы, целиком окутывая чародея. На карачках, не имея духу подняться, убирался прочь сердобольный малый, что притащил больному старикану водички, и растерял жемчужины тот, что собирал.

Клубы горючей мглы пучились и растекались по мостовой пологом, поглощая собой павших. Явственно различалась поверхность туманных волн и потоков, дым не смешивался с воздухом, а студенистым месивом, обнимал испуганных донельзя стражников, охватывая их по колено и по пояс; дым замедленно стекал в низины, переполнял их и расползался дальше, пуская из себя ленивые охвостья. Из самой гущи бурления доносился стариковский кашель.

Вот когда только эхо запоздалого переполоха, растерянные крики: бейте, бейте в дым! достигли занятых в башне Единорога важными разговорами людей.

Извержение уже иссякало само собой, и проявились через смутную мглу стена и приступок, где прежде полыхал огнем Лжевидохин. Каменная харя, круглая плита в стене, пропала, отворившись внутрь, вместо нее зияла дымящаяся дыра… Чародей не растворился в угарных клубах, а самым естественным образом открыл под покровом дымной завесы тайный ход и ушел.

С остервенелой бранью обманутые сторожа шарили в дыре копьями, запуская их в неведомую утробу на всю длину ратовища, но лезть в коптящий провал остерегались. И только свирепый окрик Чеглока через всю площадь подвигнул двух отчаянных смельчаков, побросав копья и бердыши, сунуться в жуткую пасть живьем.

В недолгом время они вернулись, чтобы сообщить воеводе Чеглоку, что тьма кромешная, а ход теряется в разветвлениях — «ну его к бесу!» Тайные ходы, по видимости, пронизывали все недра замка — чародей ушел безвозвратно.

Стоическое молчание сотника, который под градом упреков и ругательств только бледнел, довело Чеглока до бешенства. Наконец, от крепкой зуботычину честный малый несколько как будто опамятовался и, все еще не владея языком, протянул разъяренному воеводе отнятый у чародея перстень.

Золотинка тотчас узнала волшебный камень Рукосила и подалась вперед. Охрана пыталась ее придержать, не очень уверенно, впрочем, а Золотинка, уж было подчинившись, нетерпеливо вырвалась, когда Чеглок, с притворной или настоящей рассеянностью оглядев заурядный с виду перстень, сунул его в карман.

— Позвольте, воевода! — громко сказала Золотинка, и теперь уже никто не посмел ее удерживать. — Дайте-ка мне эту штуковину ненадолго. Дайте-дайте! — воскликнула она в ответ на высокомерное недоумение сановника. — Я укротила вам бесноватую, которую напустил на людей Рукосил, а вы ставите мне это в вину. Разве не ясно, что я с вами, с вами против Рукосила. А вы хотите задвинуть меня, чтобы никакого толку не было. Дайте, говорю, посмотреть.

На все лады гомонившая свита примолкла, и Юлий тоже устремил на Золотинку вопросительный взгляд.

— Дайте! — настаивала она с необыкновенной, озадачившей всех решимостью. — И не бойтесь, что вы боитесь, даю вам слово, что перстень не задержится у меня в руках — только гляну.

Чеглок поджал губы, показывая, что ему нечего боятся, и что беззастенчивая, лишенная обходительности речь девушки вызывает по меньшей мере недоумение. Однако же, поколебавшись, выразительно глянул на охрану — стражники как бы невзначай обступили волшебницу — и протянул ей перстень.

Точно это был волшебный камень Рукосила. Белый прозрачный камень необычайных размеров на паучьем ложе золотых трав и цветов. То багряный, кроваво-красный, то опять прозрачный, изменчивый многогранник.

Подняв глаза, Золотинка почувствовала настороженность охраны, готовой броситься и растерзать при первом неверном ее движении. Но она сделала это — ступила к Юлию два шага, а стража, подавшись следом, все еще ждала, не принимая это движение за окончательное.

Золотинка взяла запястье юноши, преодолевая непроизвольное, но ощутимое сопротивление, и ловко надела волшебный перстень на безымянный палец правой его руки.

Внезапный румянец на щеках Юлия, вызванный сначала смущением, а потом и гневом, заставил его дернуться в сильнейшем побуждении сбросить непрошеный подарок. А что могла Золотинка? Умоляюще глянуть необыкновенными карими глазами — так что Юлий был вынужден отвернуться. И можно ли было после этого придавать значение пустячному происшествию? Юлий хмыкнул, словно бы спохватившись, что много чести будет, и оставил все как есть.

А Чеглок… Чеглок, понятно, не стал отнимать перстень у наследника. Если и был он обманут, если ощущал он себя обманутым, об этом никто не узнал. Вельможи, дворяне Юлия испытывали неловкость, словно Золотинка позволила себе постыдную выходку. Впрочем, причиной неловкости могло быть и нечто иное. Знали ли тут о волшебных свойствах Рукосилова перстня? Не могли не знать или хотя бы догадываться, потому что Рукосил-Лжевидохин орудовал последний час, уже ничем не стесняясь. А если знали, то должны были понимать, что волшебный камень защищает хозяина, когда тот, может быть, и сам не подозревает о своем сокровище.

Хмурясь и играя желваками, Юлий провернул перстень вкруг пальца, подвигал его с неопределенным намерением и поднял голову.

— Занять верными людьми все выходы и ворота! — сказал он, оглядывая лица приближенных.

— Ражумеется, гошударь! — прошепелявил Чеглок, выказывая признаки подавленного раздражения.

— У нас остались внизу войска? Всех поднять на ноги.

— Ражумеется.