Иные (СИ) - Точильникова Наталья Львовна

«Очень хорошо, Виктор. Ты вовремя. Раздевайся».

Он снимает рубашку. Руки слегка дрожат.

«Что за мандраж, Виктор? Не в первый же раз!»

Он вспоминает предыдущий. Воспоминание в воспоминании. Движения становятся спокойнее.

«Ложись».

Кушетка слишком высокая, а он стар. Вдруг, он четко осознает, что после его смерти ложе превратится в операционный стол. Имплантат извлекают здесь же. Поэтому клеенка, чтобы не пачкать кровью постель. Поэтому заставляют раздеваться (чтобы не портить имущество).

«Ну и что? — мысль господина. — Ты бы предпочел, чтобы имплантат не извлекали?»

«Нет!»

«То-то же».

Господин помогает забраться на кушетку и лечь.

«На живот?»

«Пока на спину. И расслабься».

Потолок прозрачен. Видно небо. Легкие утренние облака.

«Я очень доволен твоей службой, Виктор. И ты получишь награду. Дай руку».

Господин меняет что-то в программе имплантата. И сервента заливают волны удовольствия. Весь гормональный кайф за всю жизнь. Частички дозированного наслаждения, усиленные и соединенные вместе. Так продолжается долго, очень долго. Кажется, несколько часов. Наконец, наслаждение начинает спадать, ощущения притупляются.

«Теперь на живот, — приказывает Высший. — Аккуратненько. Я помогу. Вот так. Голову на руки».

Он чувствует на спине прохладную ладонь Христиана. И тут воспоминание прерывается. Все! Выключили риалвизор.

Он очнулся в лаборатории, открыл глаза. Христиан внимательно смотрел на него.

«Ну, как? Сможешь завтра работать?»

«Смогу. Это было жутко и соблазнительно одновременно».

Высший улыбнулся.

«Теперь ты все знаешь».

Шло время. В общем-то, очень счастливое время. Работа в саду и в лаборатории, общение с Христианом, походы в лес. Поль вдруг осознал, что в этом рабстве он работает значительно меньше, чем в вольной общине, и живет свободнее. В общине поднимались в шесть утра и шли на молитву, потом работа на маленьком общинном поле или в лесу, тяжелая ручная работа. Вечером опять молитва. Ни часа свободного времени.

А здесь почти все механизировано, кроме разве что процесса выпаса скота и сбора фруктов и ягод. По-поводу последнего у Христиана своя теория. Можно конечно и это механизировать. Но автомат, который сделает работу также качественно, как человек, и не попортит деревья, будет слишком совершенным и дорогим. Не выгодно. Не разумно. И вы, дорогие мои, чем тогда заниматься будете? Баклуши бить? И где тогда разумные основания вашего существования? Это не к ним, не к пасси. Скорее к homo naturalis, хотя и пасси в самый жаркий период хозяин гоняет работать в сад, сопровождая приказ рассуждениями на тему: «перемена занятия — лучший отдых.» Пасси не в обиде. В общем-то, если не каждый день, можно и в саду поработать.

Отношения с другими пасси у Поля (впрочем, господин называл его теперь Поль-Виктор) сначала не складывались. У Христиана было еще шесть сервентов, и они откровенно ревновали. Новичку уделялось слишком много времени. Но последнее неумолимо текло меж пальцев, и когда Поль в мыслях господина плавно переместился в графу «на общих основаниях», отношения сразу наладились.

С Христианом было интересно. Часто сервенты собирались после работы в лаборатории, обсуждали сделанное, шутили. Иногда присутствовал кто-нибудь из Иных. Но этого пасси не любили. При Иных не такая раскрепощенная атмосфера. Скованно себя чувствуешь.

Месяц сменял месяц. Прошла зима. Наступила весна с ароматом цветущей ивы и первыми набухшими почками. А Поль уже считал, что попал в рай. Зачем он потратил двадцать четыре года своей жизни на этих дурацких Поплавскиан! Жаль!

Поль рассказывал про Поплавскиан господину (тот интересовался). Про службы, про Священный Диск, про Звездную Сущность. Христиан усмехался.

«Костя Поплавский был хорошим музыкантом, но он никогда не проповедовал никаких „Звездных Сущностей“. Мне о нем много рассказывал отец. Игорь Поплавский. Они были братьями».

«Но у него в песнях про „звездные сущности“!»

«Не более чем красивая метафора. Кстати, если хочешь, можешь послушать его через имплантат. У нас есть записи».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

«Священный Диск?»

«Священный Диск — это „Homo liberalis“. Его… не желательно. Что, очень хочется? (в голосе господина послышались жесткие нотки)»

«Да нет. Оскомину набило. Мы же на каждой Службе его пели. Не авторское исполнение, конечно, но от текстов уже тошнит».

Христиан улыбнулся.

«Ну, вот и хорошо».

Только одна мерзкая мысль иногда омрачала этот рай, врываясь в мозг отравленной иглой, обжигая, как молния. Прекраснейший и добрейший Христиан рано или поздно убьет его. Поль как-то спросил у другого сервента, Михаила, как он к этому относится.

— Ты до сих пор не изживешь в себе отщепенца, — презрительно сказал он. — Его долг, как моего господина, прекратить мой жизненный цикл. Мой долг — подчиниться. Или ты хочешь умереть навсегда?

— Нет, конечно.

— Тогда, что же тебя шокирует? Убийство? Ты просто лицемер! Относись к этому, как к медицинской операции.

Старался. Не получалось. Верно, он был окончательно испорчен Поплавскианами.

А в мае в семье дери Иного Артема Корнеенко родился сын. После операции имплантирования Иной передал ребенка родителям и сказал, что его зовут Алексей. «Пастух? Он возродился?» «Да». «Как хорошо! Мы его так любили!»

Слух об этом дошел до Поля, но он как-то не воспринял его всерьез. Но еще через неделю его вызвал господин.

«Что же ты, хам эдакий, друга не поздравил с возвращением?»

«Какого друга?»

«Алексея. Ты разве не слышал, что он вернулся?»

«Слышал. Но это же ребенок. Он еще ничего не понимает!»

«Неважно. Пойди навести. У нас так принято. Подари что-нибудь. Поклонись родителям. Валентина и Олег Артемовы. Не забудешь?»

«Нет. Я помню, что Алексей Артемов».

«Угу. Корнеенко поблагодари за возвращение друга. Это его дери. Он оперировал. И нечего морщиться. Это обряд».

«Ладно».

«И не откладывай! А то по всей деревне уже судачат, что ты загордился. Деваби! Зачем ему какой-то пастух! Говорят, какие у меня пасси недемократичные».

Поль улыбнулся.

Родители встретили его радостно. Угостили пирогом. Ребенок заулыбался. Мать бережно взяла его на руки.

— Возьмите, деваби. Только осторожно. Он не заплачет. Он вас помнит.

Он взял аккуратно, как хрустальный сосуд. Страшно! Никогда не держал детей на руках. Ребенок не заплакал.

— Неужели это ты — старый пастух, рассказавший мне о бессмертии? — шепот, одними губами.

Ребенок улыбался.

Прошло еще два года. Снова зацвели яблони. Поль постелил куртку под ветлой, где три года назад разговаривал с Алексеем. Последнее время сервент плоховато себя чувствовал. Слабость. Хотелось сидеть в тенечке и ничего не делать. Устал, наверное. Хотя с чего бы?

Он тяжело опустился на куртку.

Уверенные четкие шаги. За спиною. Господин. Христиан садится рядом и обнимает его за плечи.

«Поль-Виктор, ты хотел бы со мной остаться в следующей жизни или тебя передать другому господину? Я в плохие руки не отдам».

«С вами, товаби. Мне здесь нравится. А почему вы спрашиваете?»

«Я знаю, как для вашего брата пасси тяжко сидеть на одном месте. Впрочем, я собираюсь попутешествовать. Как раз лет через двадцать. Если хочешь, я возьму тебя с собой. Ты только напомни мне тогда о моем обещании, не стесняйся».

«Почему через двадцать?» — у Поля защемило сердце.

«Постарайся выслушать меня спокойно, Поль-Виктор. Когда тебя арестовали, ты уже был болен. Саркома мозга. Мы не смогли остановить процесс. Слишком поздно. Мы только замедлили течение болезни. Но больше тянуть уже нельзя. Необходимо прерывание жизненного цикла. Иначе будет хуже».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Поль откинулся на ствол дерева, посмотрел на небо сквозь первую листву.

«Но мне только двадцать семь, товаби!»

«Болезнь не выбирает. Дай мне руку».

Поль подчинился. Господин изменил параметры имплантата.