Девушки из Шанхая - Лиза Си

— Коммунисты все у тебя отняли? — спрашивает Верн со своей постели.

— Им не удалось, — отвечает дядя Чарли, потирая свои опухшие глаза и почесывая экзему. — Когда я туда приехал, у власти еще стояли Чан Кайши и Национальное правительство. Они требовали, чтобы все обменяли свое золото и иностранную валюту на государственные сертификаты. Напечатали десять тысяч миллиардов юаней. Мешок риса, который раньше стоил двенадцать юаней, стал стоить шестьдесят три миллиона юаней. Чтобы пойти за покупками, люди сваливали деньги в тележки. Хочешь купить почтовую марку? Марка обойдется в шесть тысяч американских долларов.

— Ты ругаешь генералиссимуса? — нервно спрашивает Верн. — Лучше не стоит.

— Я хочу сказать, что когда пришли коммунисты, у меня уже ничегошеньки не осталось.

Все эти годы он трудился, чтобы вернуться в Китай человеком с Золотой горы, но теперь снова работает посудомойщиком в семье Лу.

Собравшись с силами, я отправляюсь на работу вместе с Сэмом. В этом много приятного: каждый день до пяти часов я провожу время не только с Сэмом, но и с Мэй. Потом я иду домой готовить ужин, а она отправляется в ресторан «Генерал Ли» или в «Сучжоу», переехавшие в Новый Чайна-таун. Там она встречается с режиссерами и кастинг-директорами. Иногда мне трудно поверить, что мы в самом деле сестры. Я ношу грязный фартук и старую шляпку, она — прелестные платья цветов земли: охряные, аметистовые, цвета морской волны и озерно-синие.

Я стыжусь своего внешнего вида, пока не встречаюсь с моей старой подругой Бетси, которая после закрытия Китая уехала к родителям. Она входит в дверь нашего кафе. Мы ровесницы, нам обеим по тридцать три года, но она выглядит на двадцать лет старше. Она поседела и исхудала, превратилась в скелет: не знаю, за время ли, проведенное в японском лагере, или от тягот последних месяцев.

— Нашего Шанхая больше нет, — рассказывает она, когда я отвожу ее в офис Мэй в задней части моего кафе, чтобы мы могли втроем выпить чаю. — Он никогда не станет прежним. Шанхай — моя родина, но я никогда его больше не увижу. Не увидите его и вы.

Мы с сестрой обмениваемся взглядами. Нам и раньше иногда казалось, что из-за японцев мы никогда не сможем вернуться домой. После окончания войны мы вновь стали надеяться, что однажды сможем съездить в Китай. Но нынешнее положение кажется совсем иным. Оно кажется вечным.

Страх

На дворе вторая суббота ноября 1950 года, почти полдень. У меня не так много времени: мне нужно забрать Джой и ее подружку Хэзел из новой Объединенной китайской методистской церкви, куда они ходят учить китайский. Я сбегаю по лестнице, забираю почту и возвращаюсь домой. Быстро проглядев счета, я откладываю два письма. На одном из них наклеена вашингтонская марка: я узнаю почерк Бетси и кладу конверт в карман. Другое письмо пришло из Китая и адресовано отцу Лу. Я оставляю его на столе гостиной вместе со счетами, чтобы он увидел его, когда вернется домой. Затем я беру сумку, свитер, спускаюсь по лестнице, иду к церкви и жду там Джой и Хэзел.

Когда Джой была маленькой, мне хотелось, чтобы она научилась говорить и писать по-китайски. Лучшим местом для этого были миссии в Чайна-тауне: надо признать, что миссионеры действительно разбираются в подобных вещах. Для этого надо было платить доллар в месяц за то, чтобы Джой шесть раз в неделю ходила на занятия. Она также должна была посещать воскресную школу, и один из ее родителей должен был посещать воскресные службы, чем я и занималась последние семь лет. Это было похоже на честную сделку.

Я открываю письмо Бетси. Прошло тринадцать месяцев с того момента, как Мао пришел к власти в Китае, и четыре месяца после того, как Северная Корея при поддержке Народно-освободительной армии Китая вторглась в Южную Корею. Всего пять лет назад Китай и Соединенные Штаты были союзниками. Теперь же коммунистический Китай стал вторым, после России, злейшим врагом Америки. За последние пару месяцев Бетси несколько раз писала мне, что ее благонадежность стоит под вопросом из-за того, что она слишком долго жила в Китае, и что ее отца, как и многих других в Министерстве иностранных дел, обвиняют в приверженности коммунизму и в том, что он «окитаился». Когда-то в Шанхае это было комплиментом. Теперь, в Вашингтоне, это звучит как обвинение в детоубийстве. Бетси пишет:

У папы серьезные проблемы. Как можно винить его за то, что он двадцать лет назад критиковал действия Чан Кайши? Папу называют приспешником коммунистов и обвиняют его в том, что он способствовал «потере Китая». Мы с мамой надеемся, что он не лишится своего места. Если его все-таки выгонят, надеюсь, что ему будут выплачивать пенсию. К счастью, у него все еще сохранились друзья в Министерстве иностранных дел, которые знают, как обстоит дело на самом деле.

Сложив письмо и убрав его в конверт, я задумываюсь, что мне написать в ответ. Вряд ли Бетси поддержат вести о том, что мы все тоже напуганы.

Джой и Хэзел выбегают на улицу. Им обеим двенадцать лет, и они уже семь недель учатся в шестом классе. Они считают себя практически взрослыми, но они китаянки и еще совсем не развились физически. Мы направляемся в «Кафе Перл», они идут впереди, держась за руки и таинственно шушукаясь. По пути мы заглядываем в мясную лавку, чтобы купить два фунта свежего чхар сиу — ароматной жареной свинины, секретной составляющей рагу, которое готовит Сэм. Лавка переполнена, и все охвачены страхом. Страх завладел людьми с началом новой войны. Кто-то замкнулся в себе, кто-то погрузился в депрессию. А некоторые, вроде мясника, наливаются злобой.

— Почему они не оставят нас в покое? — восклицает он на сэйяпе, обращаясь ко всем одновременно. — Думаете, это моя вина, что Мао хочет распространить коммунизм? Я к этому отношения не имею!

Никто с ним не спорит, потому что все разделяют его чувства.

— Семь лет! — кричит он, нарубая мясо своим тесаком. — Прошло всего семь лет после отмены закона об ограничении въезда. Теперь правительство ло фань издает новый закон, чтобы при введении чрезвычайного положения схватить всех коммунистов. Всех, кто когда-либо хоть слово сказал против Чан Кайши, подозревают в том, что они коммунисты! — Он потрясает тесаком в нашу сторону. — Даже не надо говорить ничего плохого! Достаточно просто быть китайцем, живущим в этой волчьей стране! Понимаете, что это значит? Нас всех подозревают!

Джой с Хэзел прекратили болтать и глазеют на мясника. Любая мать стремится защитить своего ребенка, но я не могу оградить Джой от всего. Когда мы гуляем, мне не всегда удается отвлечь ее внимание от газетных заголовков, кричащих о нас по-английски и по-китайски. Я могу попросить дядюшек не говорить о войне за воскресным ужином, но новости и слухи проникают повсюду.

Джой еще слишком юна, чтобы понимать, что в связи с нарушением права неприкосновенности личности всех, в том числе и ее родителей, могут арестовать и на неопределенный срок отправить в тюрьму. Мы не знаем, что должно случиться для введения в стране чрезвычайного положения, но мы слишком хорошо помним, как интернировали японцев. Недавно правительство запросило от местных организаций — начиная с Китайской объединенной благотворительной ассоциации и заканчивая Клубом китайской молодежи — списки их членов. Многие наши соседи запаниковали, зная, что их имена будут по крайней мере в одном из сорока списков. Затем мы прочли в китайской газете, что ФБР прослушивает головную контору Китайского прачечного альянса[28] и планирует собрать данные обо всех подписчиках газеты «Чайна дейли ньюс». Я радуюсь, что отец Лу подписан на «Чун Сай Ят По», прогоминьдановскую, прохристианскую и проассимиляционную газету, и лишь изредка покупает «Чайна дейли ньюс».

Не знаю, до чего дойдет мясник в своих тирадах, но мне не хочется, чтобы девочки это слушали. Я собираюсь вывести их, но тут мясник успокаивается и принимает мой заказ. Заворачивая чхар сиу в розовую бумагу, он говорит мне уже более сдержанно:

— В Лос-Анджелесе все еще не так плохо, миссис Лу. Мой кузен в Сан-Франциско покончил собой, чтобы его не арестовали. Он не сделал ничего плохого. Я слышал, что многих посадили в тюрьму и собираются депортировать.

— Все мы слышали подобные истории, но что мы можем поделать? — отвечаю я.

Он протягивает мне свинину:

— Я уже устал бояться. Просто устал. У меня нет сил.

Его голос снова начинает набирать обороты, и я вывожу девочек на улицу. Остаток пути они молчат. Добравшись до «Кафе Перл», мы отправляемся на кухню. Мэй разговаривает по телефону у себя в офисе. Увидев нас, она улыбается и машет. Сэм делает кляр для кисло-сладкой свинины, пользующейся огромной популярностью у наших посетителей. Год назад, после открытия, ему приходилось готовить гораздо больше кляра. Из-за новой войны многие посетители стали сторониться нашего кафе. Некоторые заведения в Чайна-тауне и вовсе закрылись. За пределами Чайна-тауна все так боятся китайцев, живущих в Китае, что многие китайцы, живущие в Америке, были уволены и не могут найти себе новую работу.