Месс-Менд - Мариэтта Сергеевна Шагинян

— Превосходно! — кисло отозвался мнимый нищий. — Они ему доверяют. Извлеките только у него документы для меня…

Но напрасно шарил капитан по карманам спящего — документы Морлендер оставил у себя на столе. Чистильщику сапог, исполнявшему свою службу, ничего не стоило заглянуть в оставленную Артуром комнату, чтоб лишний раз убедиться, не прячется ли мисс Ортон где-нибудь поблизости. А забравшись в комнату и увидев на столе документы Василова, степенный Виллингс на всякий случай прибрал их к себе в грудной карман, подальше от всяких неожиданностей. Таким-то образом капитан Грегуар ничего не нашел на Морлендере.

— Вы съездите на завод, граф, и попросите, чтоб вам дали бумажку к главному монтеру станции, вот и все. А теперь — быстро, быстро, возвращайте себе вашу молодость, снимайте парик, бельма, брови, морщины и отдавайтесь в руки нашего кудесника! Да, вот еще: фонограф несколько раз повторит вам речь Василова, и вы попрактикуйтесь у себя в комнате, чтоб усвоить ее интонации и тембр.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Глава сорок четвертая

В логове зверя

⠀⠀ ⠀⠀

Прошел час, два часа. Чудесные превращения происходили все это время под рукой неведомого гримера в той самой каюте, где еще недавно, в роли рождающегося Василова, сидел перед ним молодой Артур Морлендер. Сухой и жилистый русский граф очень мало походил на Морлендера, кроме, может быть, роста и выправки. Но, сняв и обчистив с него грубые наклейки, превращавшие графа в старого нищего, гример взялся за свои пинцеты и кисточки. Медленно-медленно в этом сухопаром графе неопределенного возраста проступили черты все того же коммуниста Василова: разгладилась кожа, ушли морщины, поднялись углы губ, исчезли отечные подушечки щек, по-новому выросли из-под пальцев, гримера брови. Работа была тонкая и прочная — на том же месте, в той же каюте возникал тот же человек, возникал почти там же, где он был недавно убит. И все это время Артур Морлендер лежал в глубоком сне в каюте капитана Грегуара.

Когда наконец работа неведомого кудесника пришла к концу, капитан и мичман Ковальковский наклонились над Морлендером. Они сняли с него ботинки и одежду, подняли с кресла и не без усилия засунули неподвижное тело в большой ящик, стоявший в углу каюты. Крышка — с незаметными отверстиями для воздуха — опущена, гвозди заколочены, вызванные матросы обшивают ящик холстиной, как вдруг капитана тревожно вызывает гример.

Ботинки, снятые с ног Морлендера, никак не влезали на сухопарую, но необыкновенно длинную ступню графа! Прошло еще с полчаса, пока раздобыли подходящую пару ботинок в гардеробе мичмана Ковальковского. А сам мичман был в это время на палубе и зверски ругался. Дело в том, что разношерстная толпа, собравшаяся перед «Торпедой», все прибывала и прибывала. Когда на подъемном кране закачался первый ящик, спускаемый с «Торпеды» на землю, раздались громкие возгласы; «Это подарок дружбы!», «Американская посылочка рабочих!», «Да здравствует дружба с американскими трудящимися!» Ящик был быстро подхвачен внизу матросами «Торпеды», но на смену ему закачался в воздухе другой. Этого публика не ждала и принялась судить и рядить, кто, что и кому посылает во втором ящике. В то время как матросы подхватили и этот второй и, поставив оба на тачку, повезли их по бетонной дорожке с причала, наверху, на палубе, появился инженер Василов. Он сходил по трапу молча — фонограф еще не обучил его особенностям морлендеровской речи. Сойдя, он еще раз обернулся к «Торпеде» и помахал рукой капитану Грегуару.

В эту минуту его и заметил слесарь Виллингс, подоспевший на причал в том самом черномазом виде чистильщика сапог, в каком он восседал на Мойка-стрит.

«Молодчик мой, кажется, жив и здоров и даже прощается с капитаном дружески! — подумал он с облегчением. — Но что это такое?»

Протерев глаза, он подобрался поближе к трапу. Сходивший по шатким ступенькам Василов встретился с ним глазами — глаза были чужие, и взгляд их ничего не выразил. Однако Виллингс смотрел сейчас не на его лицо — он смотрел на ботинки. Утром он сам чистил черные американские ботинки Морлендера и натирал их до блеска, а это были коричневые шведские штиблеты номера на три, на четыре больше размером.

«Эге!» — подумал Виллингс, повернулся к толпе, взглядом поискал Нэда, нашел его и кивком подозвал к себе.

— Нэд, — шепнул он ему едва слышно, — мое дело — следить за этим молодчиком. Сдается мне, это не Морлендер. А ты проследи, куда повезут вон те ящики, да не один, а оба. Как хочешь, хоть разорвись пополам, а не упусти ни того, ни другого.

Нэд кивнул и тотчас же стушевался. Степенный Виллингс в своем чумазом обличье попробовал было покричать с толпой что-то вроде «урра Василову» и даже заступить этому последнему дорогу, неуклюже отдавив ему носок своим сапогом, но в глазах проходившего человека не было и тени чего-то знакомого. Приподняв шляпу, раскланиваясь направо и налево, отнюдь не быстрой и легкой походкой Морлендера, а даже с некоторой привычкой к искусственной хромоте, мнимый Василов прошел к дожидавшейся его машине.

Между тем настоящего Морлендера, крепко стиснутого в ящике, очень быстро доставили куда-то, где его довольно грубо сбросили на пол. Но толчков он не чувствовал, так же как не слышал стука и визга инструментов, отбивавших крышку над ним, и не воспринял затхлой струи воздуха, когда крышка была снята.

Морлендер все еще спал, хотя и не так крепко. Его подняли и опустили на ковер, привязали к ножкам массивного дубового стола. Потом связали ему туго ноги и руки и набросили на него холстину, в которую был зашит ящик. Сделав все это, люди удалились, не обратив никакого внимания на другого связанного человека, лежавшего в противоположном углу.

Когда шаги затихли и минуты две царствовала полная тишина, связанная фигурка в углу проявила некоторые признаки жизни. Она сделала несколько судорожных движений, подобных трепетанью рыбы, пробующей плавать по земле, и, перекатившись с боку на бок, стала постепенно подползать, точнее — подкатываться к спящему Морлендеру. Концами пальцев ей удалось подхватить и вершок за вершком стянуть с его лица холстину.

А с Морлендером происходила тем временем медленная перемена. Сон начал покидать его. Живые звуки жизни, струи воздуха, стиснутые руки, нарушенное кровообращение, солнечный зайчик, упавший на его лицо из окна, и, наконец, дыхание какого-то человека