Телохранитель Генсека. Том 2 - Петр Алмазный

class="p1">— Володя, поешь, — по-отечески заботливо предложил Леонид Ильич. — Наслышан о твоих новых приключениях. Уже Цинев с утра приезжал с докладом. Но поговорим с тобой об этом в Кремле.

Брежнев покинул столовую, а я прошел к небольшому столику рядом с большим банкетным столом и присел на стул. Официантка принесла мне завтрак. То же, что ел Генсек — салат и омлет, но, видимо по указанию Виктории Петровны, для меня добавили тарелку с большой отбивной и несколько ломтей бородинского хлеба. Только начав есть, почувствовал, как я, оказывается, проголодался. А потому с завтраком управился очень быстро.

В Кремль ехали под усиленной охраной. Добавилось еще две машины выездной охраны к обычному кортежу из трех автомобилей.

Первым, кого мы встретили в приемной, оказался Косыгин. Алексей Николаевич мерял шагами приемную, было видно, что он нервничает. Что ж, понятное дело, что арест зятя не пройдет бесследно для председателя Совета министров СССР.

«Быстро же примчался Алексей, и как теперь с ним разговаривать? И обижать его не хочу, и никак по другому», — подумал Леонид Ильич и тяжко вздохнул.

Мы прошли в кабинет, пока что оставив Косыгина ожидать. Солдатов помог Леониду Ильичу снять верхнюю одежду, повесил ее в шкаф. Брежнев прошел в комнату для чаепитий, огляделся и, снова тяжело вздохнув, сказал:

— Как-то неправильно отправлять человека на пенсию в формальной обстановке. Все-таки, столько вместе проработали. Володя, скажи, чтобы чай организовали. Посидим тут, по-человечески. И скажи Иванову, чтобы пригласил Алексей Николаевича.

Я не стал делегировать распоряжение секретарю, сам пригласил Косыгина в кабинет и проводил к Леониду Ильичу.

Косыгин был подавлен, а также уверен, что не сможет как-то помочь зятю. В мыслях его крутилось, что «Не стоит даже пытаться». Переживал, прежде всего, о дочери, которая проплакала все утро. Но зятя, как я понял, Алексей Николаевич не любил, считал слишком хитрым и расчетливым. «Эх, Джармен, ведь предупреждал же, что добра твои связи с капиталистами не принесут! Нельзя им доверять, никогда нельзя, особенно, если льстят тебе в глаза. А что бесплатный сыр только в мышеловке, так это всегда говорил», — думал Косыгин, пока шел по большому, просторному кабинету Генерального секретаря.

Миша Солдатов уже вскипятил чайник и теперь расставлял на небольшом столике чашки, заварник, сахар. Он осторожно разлил по чашкам чай и вышел. Я тоже хотел покинуть комнату для чаепитий, но Леонид Ильич жестом велел мне остаться, указав на третье кресло.

В комнате для чаепитий Косыгин сразу подошел к Леониду Ильичу, издалека протягивая руку для рукопожатия.

— Да ты садись, Алексей, в ногах правды нет, — Брежнев без особой охоты, но все-таки ответил на рукопожатие и махнул в сторону второго кресла.

Косыгин присел, но очень скромно, на самый краешек глубокого, удобного кресла.

— Леня, — начал он, от волнения не зная, куда деть руки, — ты же знаешь, что я никогда ни копейки у государства не взял. Все, что у меня есть, заработал своими руками и своей головой.

— К тебе, Алексей, претензий нет и быть не может, — успокоил его Брежнев. — Вопросы имеются к твоему зятю. И давай я сразу, предвосхищая твои просьбы, скажу: сделать для Джермена ничего не могу. Следствие идет, по результатам буду уже принимать решение. А вот по поводу тебя есть мнение…

— Я за него и не думал просить, — Косыгин облизнул пересохшие губы, взял со стола чашку, сделал небольшой глоток.

Генсек замолчал, внимательно посмотрел на Косыгина. Я понимал, что дни Косыгина в правительстве сочтены. Человек он, конечно, хороший, добрый, но уходить всегда надо вовремя. Особенно, из власти. В моей реальности Косыгин пробудет председателем Совета министров до восьмидесятого года. В октябре семьдесят девятого и в августе восьмидесятого года он перенесет инфаркты. Человек всю свою жизнь работал на благо государства. Даже клиническая смерть, которую он перенес во время лодочной прогулки в семьдесят шестом году не стала причиной для выхода на пенсию. И сейчас, больной и старый, он думал в первую очередь о том, как остаться в строю.

Но пенсия неизбежна. В бюрократических кругах давно об этом ходили слухи.

Во время беседы с Генсеком, Косыгин, как всегда, был подчеркнуто интеллигентен, старался добродушно улыбаться. Однако невооруженным взглядом были видны и его тревога, и его страх. Его глаза, печальные, как у собаки, останавливались то на лице Леонида Ильича, то на моем, будто искали поддержки. Чисто по-человечески я ему сочувствовал, но ставкой была не карьера отдельного государственного деятеля, ставкой была судьба всей страны.

— Алексей, ты пойми меня, — говорил Леонид Ильич, — вообще всех нас пойми. С таким пятном только в отставку уйти. Все честь по чести. Идет следствие, и всплывают такие факты, что при товарище Сталине и твой зять, и ты бы уже были бы далеко отсюда. Да и мне бы пришлось ехать повторно целину осваивать. Вообще Иосиф Виссарионович тебя любил, всем это известно, защищал тебя постоянно.

Видимо, последний аргумент сыграл решающую роль. Косыгин кивнул головой и как-то обреченно сказал:

— Хорошо, я сейчас напишу заявление. Дела Тихонову передать?

— Пока ему, — согласился Брежнев. — Хорошо бы кого-то помоложе поставить на твое место… Вроде бы есть перспективные люди, но пока не доросли. Да и тебя сложно будет заменить. Алексей Николаевич, если что, будем у тебя консультироваться, потому что вопросов, думаю, будет много.

Косыгин поднялся и, глядя в пол, вышел из чайной комнаты. Он даже забыл попрощаться. А, может, не захотел этого делать? В любом случае, вид у него был действительно, как у побитой собаки.

— Вот так, Володя, бывает… — сказал, наконец, Леонид Ильич, когда за Алексеем Николаевичем закрылась дверь. — Всю жизнь думаешь, что жить будешь вечно, а подкрадывается старость, и ничего с этим не поделать. Косыгина чисто по-человечески жалко. Жену его, Клавдию, часто вспоминаю. Золотой человек была. А вот как умерла, так и не оправился Алексей. Помню, когда известие о смерти его супруги пришло, он в командировке был. В Китае. С Джоу Эньлаем переговоры вел. Даже на похороны не смог приехать. Дочь без него хоронила. И ведь дочь у него хорошая, и сам он настоящий коммунист. А зять вот, надо же, подкачал.

— Скорее, под монастырь подвел, — заметил я.

— Дети — они такие. Иной раз вот тоже не своих смотрю и думаю — не в коня корм. Вроде бы все у них есть, живи и