Нити судеб человеческих. Часть 2. Красная ртуть - Айдын Шем

В общем, реакция людей была такая же, как и везде.

Потом гости из Ташкента пошли в дом сестры Энвера, где их ждал замечательный обед - лапшовый суп с фасолью.

- Бакласы да бакла дегиль, лойя! (И фасоль тут не настоящая, это лойя), - извинялась хозяйка, будто Камилл и Шариф не знали всего этого. - Наша фасоль здесь не растет…

Глава 15

В ленинградские белые ночи Февзи часто оставался в квартире наедине с котом по имени Пушок.

Так сложилось, что между двумя парнями, чья дружба завязалась в тяжелые сиротские годы, разговор о женщинах был негласным табу. Еще в бытность подростками они очень часто присутствовали при пошлых и грязных разговорах на тему отношений между полами, поэтому этот аспект человеческой жизни для них был окутан воспоминаниями о слышанных непристойностях. То, что они читали в книгах, казалось им, отдаленным от нормальной жизни, чем-то выдуманным. Внутренняя чистота подростков табуировала когда-то эту тему, и тогдашнее табу перешло в сегодняшнюю их жизнь. Олег в разговоре с другими своими знакомыми вел разговоры о женщинах, отличаясь, правда, от своих собеседников скупостью выражений. Но с Февзи такого рода разговоры не получались. Правда, когда друзья оказывались в одной компании с Серегой, который был знатным бабником, не позволяющим, однако, скабрезностей в своих разговорах о девушках, то и Февзи высказывался на эту заветную тему, сопровождая почему-то свои реплики хихиканьем.

Однажды припозднившийся Олег застал друга в эту теплую светлую ночь за чтением под желтым светом настольной лампы какого-то толстенного фолианта. Поставив чайник на электроплитку, он вернулся в комнату.

- Слушай, Февзи, - обратился он к другу. – Моя Настенька хочет познакомить тебя со своей подругой. Как ты?

Февзи выдержал паузу, во время которой сердце его сильно забилось.

- Хорошо, пусть знакомит, - выговорил он, наконец, не поворачиваясь лицом к Олегу, потому что боялся выдать вдруг охватившее его волнение.

Целомудренность двадцатидвухлетнего парня могла показаться чрезмерной, но, в самом деле, это была не целомудренность, а уже почти болезненность. Это можно было понять, приняв во внимание нелегкую его судьбу.

- Пацаны, не на тех ставите! - с искренним волнением воскликнул Сергей, когда после работы двое его приятелей собрались в гости к Настеньке. Дело было в том, что Серега специализировался по работницам общественного питания. Мало того, что в столовой автокомбината у него была пассия, которая кормила его бесплатными обедами, у него была еще и большая любовь в кафе на Невском, куда он спешил после работы и где его ждал ужин, тоже халявный. Со своей комбинатовской приятельницей он не шел дальше флирта, ибо исповедовал мудрый завет "не люби, где живешь…". Но Шурочка была счастлива и его заигрываниями, его тайными щипками и похлопываниями, поэтому приносила за его стол борщ с котлетами, а расплачивался Серега только за компот. В отношениях с парнем, живущим в тесной комнате общежития, Шурочка, обитавшая в большой семье в коммуналке, не на что большее и не претендовала, покормить его, сироту, было для нее радостью. Серега повел однажды ее в кино, и даже там девушка порывалась заплатить за билеты, полагая, что такая трата не по карману ее подшефному, но Сергей со сдержанным негодованием отверг эту попытку и даже угощал свою кормилицу пирожными в буфете.

Что касается Любаши с Невского, то тут все было серьезней. После обильного ужина он ожидал, обычно, Любу в подсобном помещении столовой, и шел вместе с ней в ее маленькую комнатку на Петроградской стороне, где у доброй старушки-соседки дожидался прихода мамы пятилетний тоже Серега. Двое тезок отлично ладили между собой, и Сергей-большой был счастлив в комнатке у Любаши. И еще одно обстоятельство благоприятствовало отношением молодой женщины и веселого и непостоянного парня - Люба работала через день, что и определяло ненадоедливую частоту их встреч.

Так или иначе, но кот Пушок с большим неудовольствием отметил, что ему все чаще приходится проводить ночь вовсе уж одному в большой квартире на Васильевском. Олег и Февзи разумно решили, не раскрывать подружкам тайну своего проживания в отдельных апартаментах, благо, что и у Настеньки, и у Татьяны были свои маленькие комнатки в коммунальных квартирах в Коломне. Обе молодые женщины были ровесницами, когда-то ходили в один и тот же детский садик, потом в одну и ту же школу. В блокаду обе остались сиротами в свои неполные четырнадцать, потом работали на одном и том же заводе, вышли одновременно замуж, но одна за моряка, а другая за пьяницу. Родив по девчонке, подруги вскоре развелись со своими скоропалительными избранниками. Одна развелась, как можно догадаться, из-за пристрастия бездельника мужа к водке, другая - из-за того, что провинциал, прописавшийся в городе посредством женитьбы на бедной девушке, завел себе богатую кралю на стороне.

Февзи два-три раза в неделю, проехав на трамвае над широкой рекой по мосту Лейтенанта Шмидта, сходил у "Новой Голландии", острове в самом центре города, на котором располагалось секретное военно-морское учреждение, и дальше шел пешком вдоль канала, проходил Поцелуев мост, не менее известный в Питере, чем в Венеции мост Вздохов, потом сворачивал на улицу Декабристов, и мимо аптеки и фонарного столба шел до дома, где ждала его ласковая Танечка, отправляющая на лето дочку в деревню к родственникам, зимой же ребенок до прихода мамы с работы оставался дома под коллективным присмотром соседей.

А название свое «Поцелуев мост» получил, как это не огорчит тебя, мой читатель, не в честь лобзаний, а в честь некоего товарища по фамилии Поцелуев, с которым что-то здесь когда-то случилось.

Летом после третьего курса Февзи записался на практику на реставрационные работы в Литву. Он прибыл утренним поездом в столицу республики и добрался пешком до Вильнюсского Университета. Декану исторического факультета сразу понравился этот ленинградец, и он направил его в отряд, выполняющий работу на острове посреди озера - там находились средневековые сооружения, в том числе старинный замок. Город Вильнюс располагался неподалеку от этого озера, поэтому все члены экспедиции, проводящей раскопки и реставрационные работы, ночевали в городе, а рано утром на автобусе ехали на место, чтобы под вечер вернуться назад.

- К моему сожалению, - сказал заместитель декана практиканту из Ленинграда, - сейчас в город съехались студенты-заочники, и все университетские общежития заполнены до отказа. Вас я попробую поместить в общежитие Академии Наук, они нас иногда выручают.

Замдекана позвонил куда-то и на красивом литовском языке что-то говорил в трубку, часто повторяя "гярай, гярай". Окончив разговор, он достал из бювара листок бумаги и по-литовски что-то написал на нем.

- Сейчас зайдете в Президиум Академии, там предъявите это письмо в хозяйственный отдел, и вам дадут направление в общежитие. Это замечательное общежитие, в центре города, вам по статусу гостя из Ленинграда вполне положено там проживать, - улыбнулся симпатичный замдекана. - Секретарь мой объяснит вам все остальное.

Получив у трудно говорящей по-русски секретарши разъяснение о том, как пройти к зданию Президиума Академии, Февзи вышел во двор Университета. Он тогда еще не знал, что это один из древнейших Университетов Европы и самый древний на территории СССР. Он, хорошо знающий ленинградские дворцы, был, тем не менее, пленен старинной архитектурой зданий Университета. Дворики средневекового учебного заведения с колоритными переходами, с галереями, витражи арочных окон - все это завораживало его. Решив, что у него еще будет время для обследования интерьеров, он отправился за получением койки в общежитии.

Февзи ощущал себя прибывшим в заграничный город. Впервые он видел служебные бумаги, написанные на латинском алфавите. Все вокруг изъяснялись на непонятном ему языке, а по-русски говорили с приятным акцентом. То обстоятельство, что в его бытность в Узбекистане все вокруг тоже говорили не на русском, не было похоже на то, с чем он сейчас столкнулся, потому что язык узбекский был для него не вовсе чужим и непонятным. К тому же все то происходило в жалких сельских условиях, здесь же был прекрасный город, где все выглядели явными иностранцами.

Потом, не раз бывая в Литве, он понял, что ощущение заграницы здесь обусловливалось еще и тем, что сами литовцы считали себя иностранцами в СССР, справедливо полагая свою республику оккупированной соседней державой.

Итак, получив направление в академическое общежитие и пояснения, как до него дойти, Февзи шагал по центральной улице литовской столицы. Первое, что его поразило – непривычная для его взгляда чистота тротуаров и проезжей части. Было такое впечатление, что брусчатку и каменные плитки, по которым ездят машины и ходят пешеходы, здесь моют мылом. Небольшие и очень красиво оформленные витрины магазинов с надписями на латинице создавали у парня ощущение того, что он попал в какой-то кинофильм, потому что до той поры только в кинофильмах он видел нечто подобное. Маленькие уютные кафе, каких не встретишь в Ленинграде, вызывали у него восхищение. Людей на улице было не очень много, но одеты все они были хоть и не богато, но с какой-то киношной, опять же, элегантностью. К счастью, было лето, и легкие брюки ленинградского пошива вкупе с болгарской рубашкой позволяли Февзи не чувствовать себя белой вороной на этих чудесных улицах. А сандалеты на нем были так вообще эфергешные! - такие недавно появились в магазине на Невском.