Статус человека - Виталий Забирко

Нирванская станция оказалась типовой исследовательской базой, планировку которой Волошин знал достаточно хорошо, хотя нечасто выбирался в Пространство. Еще не видя табличек на дверях, он точно угадывал, что здесь — биохимическая лаборатория, здесь — оранжерея, здесь — центральная рубка связи… Но что-то почти неуловимое, подобно холодку в груди, возникшему в МП-лифте, делало ее непохожей на те несколько аналогичных станций, на которых ему довелось побывать, и в то же время странно знакомой. Это чувство находилось чуть ли_не в запредельной области ощущений и было настолько мало, что Волошин никак не мог уловить его суть. Что-то очень близкое, причем настолько, что атмосфера нирванской станции казалась привычной, домашней, умиротворяющей; в ней бесследно растаяла обычная командировочная собранность, нивелировалось легкое возбуждение, возникавшее у него перед деловым разговором, и появилось назойливое ощущение, будто он вернулся домой и сейчас за этим вот поворотом увидит дверь собственной квартиры.

Как Волошин и предполагал, в кают-компании его никто не ждал. Он бесцельно прошелся по помещению, чисто машинально вырастил из пола кресло, сел.

«Радушно встречают», — с внезапным раздражением подумал он. Буквально неделю назад, уточняя некоторые аспекты деловой жизни середины двадцатого века, он основательно. проработал структуру ведомственной субординации и ее влияние на психику человека. Его теперешнее положение нeвольно ассоциировалось с ожиданием просителя в приемной высокопоставленного лица. Для полного сходства не хватало только окна, в которое надлежало тоскливо смотреть на протяжении нескольких часов.

Вероятно, последняя мысль была сформулирована чересчур четко — сенсорные рецепторы станции уловили ее, и на стену кают-компании в полном соответствии с топографией местности спроецировалось изображение поляны нирван-ского леса.

Солнце уже взобралось в зенит, и от белых глянцевых стволов псевдомицетов слепило глаза. Стеклоподобная пере-ползи-трава в предчувствии полуденного зноя убралась с поляны в тень, обнажив серую кремнистую почву. А посреди поляны неподвижно сидел абориген, издали похожий на стилизованную обтекаемую фигурку Будды. Его кожа на солнцепеке отливала зеркальным блеском расплавленного металла, и казалось, что через мгновение он рухнет на землю лужицей ртути.

— Здравствуйте, — услышал Волошин от двери и обернулся.

В кают-компанию вошел смуглый приземистый мужчина в комбинезоне коммуникатора, стремительно пересек комнату и сел в углу, метрах в трех от Волошина.

— Начальник исследовательской станции на Нирване Ратмир Берзен, — представился он. — Я вас слушаю.

Волошина несколько озадачило, что Берзен сел от него так далеко и руки, по всей видимости, подавать не собирался.

— Здравствуйте, — в свою очередь корректно кивнул он. — Лев Волошин, представитель Комитета по вопросам внеземных цивилизаций.

Берзен смотрел равнодушным пустым взглядом. В его глазах читалась откровенная скука. Начинать деловой разговор с настроенным таким образом человеком не хотелось. Поэтому Волошин перевел взгляд на аборигена, все еще сидящего на поляне, и спросил:

— И давно он так?..

Берзен усмехнулся.

— Третьи сутки. — Он понял уловку Волошина. — Это их обычное состояние. Сейчас. Шестьсот лет назад они были другими… Но с тех пор много воды утекло. Впрочем, по отношению к Нирване будет правильнее сказать: выкипело.

Он заметил, что Волошин, щурясь, смотрит на поляну, и уменьшил яркость изображения.

— Там семьдесят два по Цельсию в тени. А на солнце — близко к точке кипения. Хотя опять же: по земным меркам. На Нирване практически вся вода в связанном состоянии. Точнее, в капиллярном: в растениях и организмах. И точка парообразования около ста пятидесяти градусов. В растениях выше, в организмах ниже. Кстати, — Берзен кивнул на изображение, — здесь очень легко заработать снежную слепоту.

— Знаю. Мне на Земле сделали прививку.

— Прививка помогает восприятию, но от разрушения сетчатки предохраняет весьма слабо. Рекомендую все-таки носить светофильтры.

— Благодарю за совет.

Волошин отвернулся от экрана. За аборигеном можно было-наблюдать часами и не заметить никаких изменений. Только в цвете кожи — на закате ее зеркальность подергивалась палевыми разводами, как на пережженном металле. И все. Полная прострация. Не зря планету назвали Нирвана.

— Приступим к делу? — предложил Берзен.

— Можно, — согласился Волошин. — Месяц назад в наш отдел поступила очередная партия текстов из нирванского информхранилища. Среди них есть отрывок, вероятно, легенды. В нем всего несколько строк: «…И тогда он начал говорить, и говорил долго и страстно, и слышали его везде, куда только мог долететь его голос. И слова его были правильные, отражали суть вещей и будили души… Но когда он кончил говорить, он умер. А слова его стали камнем». Откуда у вас этот отрывок, где и как вы его обнаружили?

Брови Берзена стремительно взлетели.

— Значит, вы прибыли от КВВЦ именно по этому вопросу? — изумленно спросил он и, откинувшись на спинку кресла, беззвучно рассмеялся. В его глазах не осталось и тени отчуждения. — Извините, мы приняли вас за инспектора интендантской службы.

Волошин тоже улыбнулся. Он понял, почему его так встретили. Сотрудники Пространства не любили интендантов — приходилось по две-три недели отрываться от работы для составления деклараций на матобеспечение. Казалось бы, с этим легко могла справиться компьютерно-андроидная служба — ан нет! Интендантам обязательно подавай начальника станции.

— Честно говоря, не ожидал от КВВЦ столь быстрой реакции, — смахнув улыбку, проговорил Берзен. — Встречный вопрос: вы кто по специальности — нирванолог, ксеносоцио-лог, экзобиолог?

— Ксенотекстолог.

Лицо Берзена поскучнело. Здесь явно ждали кого-то более представительного.

— Вот как… И что же вас заинтересовало в этом тексте?

— А вас он не заинтересовал? — в свою очередь спросил Волошин.

— Для того мы здесь и находимся. Но нас интересует реакция КВВЦ.

— Мой приезд и есть реакция. Берзен молча ждал.

— Хорошо. Попытаюсь сформулировать, — уступил Волошин. — До сих пор все нирванские тексты отличались крайним рационализмом. Как я понимаю, это связано со спецификой психологии аборигенов, их физиологическими особенностями бесполого существования. Километры сухих текстов по экономике, праву, социологии, точным наукам, технологиям производств, устройству быта, А в личных текстах — ярко выраженный эгоцентризм отдельного индивидуума в его взаимоотношении с социумом. И вдруг на фоне терабайт жестко выдержанной в сугубо рациональном ключе информации — поэтические строчки. Я буду честен: такое несоответствие стереотипу нирванского социума, сложившемуся за пятьдесят лет изучения, для текстолога подобно шоку и вызывает ощущение фальсификации. Поэтому нас и интересует, откуда у вас этот текст и каким образом вы его получили, поскольку на наш запрос о его подлинности вы ответили утвердительно.

— Понятно… — Берзен побарабанил пальцами по подлокотнику. — Чтобы вы в достаточной мере хорошо во всем разобрались, придется начать издалека. Вы сейчас часто употребляли слово «тексты». Это неверное представление. Информационное наследие нирванской цивилизации, поступаемое к вам в виде переводов на земные языки, считывается с кардинально несопоставимых с земными информационных блоков, представляющих собой феромонные полимерноорга-нические валики, хранящиеся в герметичных металлокерами-ческих кюветах…

— Мне это известно, — с улыбкой заметил Волошин, — Берзен бросил на него быстрый взгляд.

— Разумеется, — согласился он, глядя куда-то в область шеврона на рукаве куртки Волошина. — Было бы глупо предполагать, что текстолог, изучающий нирванское информационное наследие, не знает способа его записи. Но я о другом. Моя основная специальность — психология. Без всяких «ксено-» и «экзо-». И лишь потом: ксенопсихология, социология и прочая. И моей главной задачей на станции является работа с людьми. Так вот, знание — это одно, умение четко сформулировать его — другое, а понимание, осмысливание этого знания — третье. Сказанное относится именно к вашему знанию способа записи нирванской информации. Мне часто приходится сталкиваться с людьми, хорошо изучившими становление, развитие и резкий упадок, точнее, обрыв нирванской культуры по, как вы говорите, текстам. Вольно или невольно, но адаптированные на земные языки тексты наводят исследователя на аналогии, основанные на земном знании и земной психологии. А это как раз и недопустимо. Нельзя сказать, что психология аборигена Нирваны в корне отлична от психологии землянина — все-таки технологическая направленность цивилизаций, как Земли, так и Нирваны, накладывает какие-то общие черты на психику, несмотря на то что с точки зрения биологии мы абсолютно несопоставимы. Но рассматривать общие черты следует только идя от Нирваны к Земле, а не по привычному пути: от известному к чуждому. Такой метод труден, но более эффективен и менее ошибочен.