Зарево - Юрий Либединский

— Я согласен, — ответил Александр.

Науруз встал.

— Ты только скорей давай, — неожиданно по-детски попросил Александр.

Науруз, нахмурившись, кивнул головой. Сколько пережито, переговорено, спали рядом, пили из одной кружки… Братья? Нет, ближе, чем братья, — друзья, товарищи. Они пожали друг другу руки, помолчали. Больше двух месяцев пробыли вместе — и вот Александр остался один. Ночь сразу же словно заговорила с ним на незнакомом языке.

Александр был сыном Грузии и настолько свыкся с ее щедрой природой, что она даже была докучна ему, как нежная мать — сыну. Только здесь впервые почувствовал он, как связан с ней, как нужна она ему. Природе Грузии всегда присуща какая-то теплота, ласковость, влажность, а здесь все было не так. Весна, но для весны слишком холодно и сухо, и хотя пахло цветами, но трава вокруг не шумела, а шуршала, как сухая. И потом — что это за странный свет? Александр вышел из-под тени строения и застыл, испуганный. Вдали, на самом краю земли и неба, колебался ярко-голубой, ровно светящий столб. Можно было даже разглядеть, откуда он исходил, — там была цепь овальных гор, замыкавшая горизонт с запада. Вершина одной из этих гор была точно срезана, и светящийся столб исходил из нее. При свете видны были потоки грязи, медленно обтекающие бока горы, блещущие и шевелящиеся в пламени. «Грязевой вулкан?» — подумал Александр. Он прислушался, и сквозь сухое шуршание трав ему показалось, что он слышит далекий гул…

Долго стоял он так в смятении и грусти. Он и сам не мог дать себе отчета, сколько простоял… Вдруг он услышал лай псов, блеяние овец и поскорей вернулся к своему месту в синей тени святилища.

Овчарки, свирепые белые псы, набежали на Александра. Видя, что он спокойно сидит, они, окружив его, стали лаять. Щелкнул кнут, псы разбежались. Строгий голос спросил по-азербайджански:

— Кто такой?

Александр понял вопрос, но ответить на языке спрашивающего не смог и ответил по-грузински, что заблудился, сам чувствуя неубедительность своего ответа.

— Грузин? — удивленно спросил пастух.

Это был невысокого роста старик с седой подстриженной бородой и в белой чалме. Морщины на его лице выражали насмешливость, нежность и печаль.

— Грузин… Я много жил в Грузии и только добро видел от грузин, — сказал старик и, жестом, исполненным важности, показывая на овец, пояснил: — К полуночи мы каждый день приходим сюда, чтобы ночевать здесь, — потому ты мой гость. И если рассудить, то самый знатный хан может угостить только тем, что выращивает пастух и земледелец. Ту половину ханского стола, которую он получает от пастуха, я могу тебе предложить, и ты будешь доволен угощением, если ты сам не сын хана, или эмира, или эристава.

Так говорил он, расстилая чистый платок на земле и раскладывая овечий сыр, плоские лепешки лаваша… Потом сдвинул камни у основания мавзолея и достал откуда-то из глубины кувшин. Когда он стал лить из него в деревянную чашку, то молоко текло неровно и порывисто — сливки сгустились в нем целыми кусками. Старик не переставал говорить при этом то по-грузински, то, забываясь, переходил на азербайджанский, но Александр понимал общий смысл его речи. Он с жадностью ел, отрываясь от еды только лишь, чтобы поблагодарить старика, а тот щурил свои длинные глаза, гладил бороду и снова начинал говорить.

Старик не только любил, но и умел поговорить. Александру, затосковавшему среди чужой природы, его речь была очень приятна — появился посредник между этой природой и им. Старик между тем осторожно и почти незаметно разглядывал Александра, выспрашивал его и, определив, что он, пожалуй, принадлежит к людям образованным, стал соответственно держаться с ним. Он завел речь о превратностях судьбы, нараспев прочел персидские стихи. Как бы между прочим, он сообщил, что сам является отпрыском Амирхановых, его братья Файзи и Акбар были в числе знатных людей Азербайджана.

— Но богатство и добродетель ходят, как известно, по разным дорогам, — сказал он ей вздохом. — Хотя при жизни отца меня воспитывали наравне с братьями, но я рожден от наложницы, а они от дочерей бека… Когда отец умер, они воспользовались русским законом и оставили меня без доли в наследстве, потому что завещания не было. И я стал нищий… Тогда-то я в поисках утешения и совершил хадж в Кербеле. Но, вернувшись, увидел, что братья обездолили не только меня, но и сестру нашу Меликнису они тоже оставили без наследства, хотя она им единственная сестра и такая же законная наследница, как они. Меликниса в молодости была красавица, и они насильно отдали ее замуж за богатого старика, получив изрядный калым. А старик выгнал ее, так как она не любила его…

На этом превратности Умара (так звали старика) и Меликнисы не кончились. У Амирхановых арендовали участок земли и начали добывать там нефть некие Сеидовы — худородные крестьяне, которые от большой нужды пришли из деревни. Меликниса вышла за старшего Сеидова, Сулеймана.

Тогда Сеидовы завели суд с братьями Амирхановыми, требуя ее доли в наследстве.

Но тут на место судьи воссел сам аллах, наслав на Баку холеру. Оба брата Амирхановы и муж Меликнисы Сулейман Сеидов умерли почти в один день. Все добро Амирхановых по русскому закону должно бы перейти Меликнисе. Но в доме Амирхановых поселился младший Сеидов, Шамси, со своей семьей, а горемычная Меликниса, оставшаяся после мужа бездетной, выбрала себе нижний, темный этаж, потому что от обильных слез она при ярком свете стала плохо видеть. Знахарка сказала ей, что вылечить глаза можно, но для этого нужно приготовить мазь из растертых в порошок жемчужин. Для покупки жемчуга нужны были большие деньги. Меликниса обратилась к своему деверю Шамси Сеидову, но тот, как это соответствует натуре человека, не только отказал, но еще посмеялся над ней. Нужно правду сказать, что все эти превратности, судьбы несколько затемнили рассудок сестры.

В то время и вернулся я после своего хаджа. Когда сестра мне пожаловалась, я пошел к русскому аблокату просить защиты от самоуправства Сеидовых. Составили жалобу. Но на суде Шамси на коране поклялся, что еще до того, как Меликниса вышла замуж за Сулеймана Сеидова, Амирхановы продали Сеидовым землю, «на которой я сейчас стою, клянусь святой книгой, она моя!» Русский судья был в замешательстве: клятва страшная! Да и сам я напугался, зная, что Сеидовы правоверные мусульмане, — как же он, Шамси, не боится приносить ложную клятву?.. И аллах послал мне озарение. «Пусть он снимет обувь!» — закричал я. И тут Шамси стал всячески меня ругать, попрекая тем, что я бродяга и нищий. Но я требовал своего, и аблокат, хотя и русский, но родившийся и выросший в Баку, поддержал меня. Пришлось господину Шамси Сеидову разуться; оказалось, что в башмаки его была насыпана земля, а землю эту привез он со своей родины, из Геокчая, и насыпал ее в башмаки, чтобы обмануть и людей и бога. Тут наша взяла верх, и Шамси помирился с Меликнисой. Сейчас платит он ей из своих доходов каждую неделю четыреста рублей. Меликниса получает все чистым золотом. Жемчугу мы купили за все время не меньше чем на тысячу рублей. Знахарка уносит и уносит жемчуг, но глаза у сестры пока не поправляются, да и неизвестно — есть ли в том порошке, который она приносит сестре и натирает ей глаза, тертый жемчуг? И к чему знахарке растирать жемчужины в порошок, когда она может их с выгодой для себя продать? Но это не мое дело, а дело сестры. Исполняя поручение Меликнисы, я купил здесь домик и развел овец. На лето Меликниса приезжает сюда и живет здесь, а зимой я вожу ей овечий сыр. Она очень любит овечий сыр, но брезгает покупным, а ест только тот, что сделан моими руками… Да, мы уже старики, но живем преданно, любя друг друга, как это положено брату и сестре, — хотя я и незаконный сын своего отца, а она законная… Казалось бы, так спокойно и могли мы дожить наш век. Но нет, жизнь есть дорога превратностей, — снова аллах воссел на место судьи и перст свой направил на наш нечестивый город: в Баку началась чума…

— Как то есть чума? — испуганно переспросил Александр.

— Чума, — со вздохом подтвердил старик. — Она напала на злосчастное селение Тюркенд, по ту сторону Баку, и душит там одну семью за другой. Целая армия русских лекарей, одевшись в белые одежды, как то подобает ведущим священную войну, выступила против чумы, но чем кончится эта война, кроме бога, никому не известно! Ну, а богачи уже бегут из города, и первым, конечно, побежал малодушный Шамси Сеидов и увез всю свою семью, только бедную мою сестрицу бросил… Испуганную и измученную, вчера привез я ее сюда…

Александр уже почти не слушал его. Чума в Баку! Он с испугом оглядывался кругом, и окружающая местность, сейчас освещенная пепельно-красным, печальным светом зари, вновь казалась ему чужой и враждебной. Науруз, Науруз — как хотелось бы сейчас Александру быть вместе с ним!..