Испытание огнем. Сгоравшие заживо - Одинцов Михаил Петрович

Мать положила руки дочке на голову и стала гладить, перебирать волосы. «Пусть поплачет, облегчит душу… Парубок был хороший, добрый да скромный, даже не верилось, что он на войне летает… Ох, дочка, дочка. Взрослая ты стала. Полюбила в несчастье, бедная ты моя горлица. Не став женой, овдовела».

…Светлана затихла. От матери шло тепло и спокойствие, тихая уверенность и надежда. Натруженные руки ее были легкими, нежными и такими домашними. И показалось ей, что она вновь маленькая, что нет никакой войны и сейчас мама будет рассказывать сказку или говорить о том, что она сегодня делала и что еще осталось сделать…

Так и сидели, не меняя позы. Мать боялась вспугнуть наступившее успокоение. Пальцы, не торопясь, перебирали волосы, разделяли их на прядки, передвигали от одной ладони к другой. Ее руки сейчас жили самостоятельной жизнью, а в голове текли привычные мысли: «Где же Микола? Что с чоловиком? Живы ли? Так давно нет писем…» Она глубоко вздохнула.

Светлана подняла с колен голову и посмотрела в глаза матери.

— Доченька, вставай, родная, а то снизу холодом тянет.

— Ничего, мамо, не холодно… Как же теперь?

— Не торопи судьбу, надейся. Я, что ни день, одно думаю и надеюсь. Мне еще твоя бабушка говорила: «Не каждый, кто с войны не пришел, мертвый…»

Матвей попал в окопы к обстрелянным, знающим войну людям, которые не боялись смерти, но и не искали ее. Осипов хотел остаться на передовой, чтобы достать парашют из самолета, но комбат Ахмет Юсупов, воевавший с первого дня войны, уже выработал свои правила поведения.

— Знаешь, летчик, ты наш гость, и желание гостя — закон. Но у нас дела пехотные, а тебе надо в небе летать. Башка цела, кости тоже, живи сто лет, поэтому давай на вторую позицию и там передохни.

— Да я лучше с вами здесь до вечера повоюю. А стемнеет — сползаю к самолету.

— Ну, нет, дорогой. За желание помочь спасибо, но мы тут сами справимся, а то зацепит тебя ненароком шальная пулька или осколок, мы себе не простим этого. Нет, давай на отдых. Вот тебе сопровождающий. — Он показал на красноармейца.

Матвею пришлось подчиниться обстоятельствам. Капитан и летчик на прощание обнялись и по-братски поцеловались.

Вскоре Осипов оказался на командном пункте командира полка. Его поздравили со вторым рождением и вспомнили русское гостеприимство. Пехотные командиры, руководители боев, и Матвей, выполняя приказ старшего, в одиночестве выпил из солдатской кружки водку, закусил салом, хлебом и луком, запил теплой водой. Расторопный начальник штаба подготовил справку с полковой печатью, в которой говорилось о том, что они, наблюдая воздушный бой, видели, как Осипов сбил немецкий истребитель. Однако просьба Матвея разрешить ему остаться с ними до вечера, чтобы попытаться спасти парашют, ни к чему не привела. Командир полка был неумолим:

— Эх, летчик! Что теперь значит твой парашют, когда кругом все рушится, люди гибнут тысячами. Я за парашютом к самолету, вернее, к тому, что осталось от него, никого не пущу. Жертв и так хватает… Давай маршируй к себе на аэродром да бей немцев сверху покрепче.

Матвей согласился с этой житейской и солдатской мудростью:

— Хорошо, командир. Спасибо за гостеприимство, а если все же парашют будет у красноармейцев в руках, так смотрите на него, как на подарок. Шелку там много, пригодится.

— Вот это другой разговор!

…Вечерело. Небо успокоилось. Освободилось от самолетов. Затихли за спиной и артиллерийские громы — линия фронта осталась позади. Ежедневное недосыпание, дорожная сутолока, пережитые волнения и выпитая на передовой водка сделали свое дело. Матвею страшно захотелось спать. В стороне от дороги он увидел копну прошлогодней соломы. Разгреб ее до чистого желтого цвета и соорудил постель. Лег на спину, оглядел уже темнеющее небо и подумал: «Отдохну немного и по холодку пойду дальше».

Он проснулся под утро. Хотел встать, но от неожиданной боли вскрикнул и удивленно остался лежать. Болело все: руки, ноги, спина.

«Что же случилось? Вроде бы и не замерз?» Он вспомнил вчерашний день и мгновение перед ударом о землю. Именно это мгновение, потому что самого удара он не ощутил от огромного нервного напряжения, ведь в этот миг решался вопрос жизни и смерти.

«Вот оно как. Напоминание, почему ты жив. Спасибо техникам за нагрудный ремень. А то бы…»

Матвей с трудом приподнялся и сел. Стал растирать себя. Став на ноги, отряхнулся, немного размялся и заковылял к ожившей по-утреннему дороге. Ступни, колени и мышцы ног, принявших через педали управления удар на себя, пронизывала острая боль. Кое-как добрался до перекрестка, где был регулировочный пост дорожной комендатуры, рассказал старшине, в чем дело.

…Через полчаса Матвей сидел в кузове полуторки вместе с ранеными. Машина быстро катила по пыльной дороге. Скоро должна была показаться речка Оскол, а за ней и аэродром полка. Откуда-то с востока послышался отдаленный гром, Матвей удивленно осмотрел ясное небо. Кто-то из раненых сказал:

— Опять где-то бомбят. Вот, сволочи, сыплют. Хоть бы наши им давали сдачи почаще да побольше.

— Даем сколько можем, — ответил Матвей, — да не всегда получается как надо и где надо.

Настроение у Осипова улучшалось, как у всякого путника, который после долгих дорожных мытарств предчувствует конец пути. Навстречу поднималось солнце, и Матвей, закрыв глаза, подставил ему лицо. Сквозь шум работающего мотора и погромыхивание кузова он услышал гул немецких самолетов. Еще не увидев их, Матвей определил, что самолетов много. Машина остановилась.

«Юнкерсы» летели метрах в пятистах от земли, а над ними ходили парами «мессершмитты». Воздух наполнился низким прерывистым звуком их моторов. Потом к чужому гулу примешался высокий и звонкий рев моторов И-16. Четыре «ишака»[7], лобастые, коротенькие, прижимаясь к земле, шли наперерез «юнкерсам». Вот они догнали строй немцев и враз пошли вверх, показав свои зеленые спинки, коротенькие закругленные крылья и скошенные под лепесток ромашки хвосты.

Сердце Осипова тревожно застучало в виски. Нервы напряглись, и он ухватился за борт кузова. «Глупость! Что они делают: смелость отчаяния или тупость самоубийцы? Лезут прямо под немцев. Сейчас на горке потеряют скорость, а «мессеры» выше, да еще на хорошей скорости ходят. Пропадут «ишачки» из-за своей бесшабашности. Беда! Вместо риска — авантюра!»

Матвей услышал выстрелы авиационных пушек, рычание скорострельных пулеметов ШКАС и ответное, дробное, волнообразное выстукивание очередей немецких пулеметов.

«Ишачки» снизу вверх проскочили строй последней семерки «юнкерсов» и, накренившись на правое крыло, опрокинулись на спину, блеснув на солнце синью фюзеляжа и крыла. «Мессершмитты», как испуганная стая воробьев, разлетелись в разные стороны, а потом, разобравшись в обстановке, бросились вниз.

Матвей, сжав зубы и кулаки, наблюдал за боем. В голове была только одна мысль: «Успеют или не успеют немцы выйти на дистанцию огня до того, как И-16 повторно атакуют «юнкерсов»?» Осипов понял замысел командира своих истребителей. Его тактика основывалась на внезапности. Он собирается вести оборонительный бой только после удара по основной группе. «Ишаки» открыли огонь раньше, чем «мессершмитты», и, закончив атаку, «нырнули» под бомбардировщиков. Немцы за ними. Матвей стучал рукой по борту кузова и кричал: «Разворот! Разворот вправо! Разворот круче!»

И его словно бы услышали. Юркие коротышки круто легли в разворот. Но враги все же успели дотянуться до них своим огнем. Рокот немецких пушек еще не закончился, а один И-16, вспыхнув оранжевым пламенем, кинулся вверх. Дыхание у Матвея остановилось: «Убит или сам тянет?…» Самолетик все больше и больше задирал нос кверху и закручивался на правое крыло, а за ним хищно тянулась пара «мессеров». Наконец И-16 лег на спину, и из него выпал черный комочек. Длинные секунды ожидания, и вот на солнце блеснул белый шлейф шелка, а потом раскрылся серебряный зонт парашюта. Только теперь Матвей выдохнул, смог видеть и слышать остальное. Тройка И-16 в сумасшедшем вираже носилась друг за другом, выше их шестерка «мессеров» ходила парами и выбирала выгодный момент для удара. Там, где свои истребители сделали первую атаку, поднимался к небу столб черного дыма — упал «юнкерс». Горящий И-16 врезался в землю, летчик на парашюте приземлился, а девять самолетов продолжали свою двухъярусную карусель. Изредка параллельность вращения нарушалась, немцы пикировали на истошно ревущих моторах наших истребггтелей. И тогда один или сразу два коротеньких торопыг и устремлялись гга пикирующих, которые тотчас прекращали атаку и снова взмывали вверх.