Новое открытие древней Африки - Бэзил Дэвидсон

О чем говорят древние развалины

Некоторые сравнения

Цивилизация... Вправе ли мы употреблять это звучное слово?

Современная наука изменила прежние критерии человеческого прогресса. Дикость, варварство, цивилизация – что все это означает на языке истории? Разве африканская скульптура примитивна? Напротив, утверждает Уильям Фэгг, ее «ставят сейчас в один ряд с величайшими шедеврами мирового искусства». Представители различных художественных школ постоянно посещают музеи, где собраны образцы искусства африканских племен. Изучая эти образцы, они постигают законы скульптуры в той же мере, как и на произведениях великих мастеров древней Греции и Рима, Востока, эпохи Возрождения и современности.

Разве африканская религия примитивна? Наоборот, y многих народов Африки существуют хорошо развитые, даже изощренные религиозно-философские представления о человеке и вселенной. При столкновении с верованиями, выражающими африканскую философию, пишет Темпелс, ложное представление об африканце как о первобытном человеке, «дикаре или человекоподобном существе, лишенном разума, бесследно исчезает». Мы полагали, что развиваем детей, говорит он об отношении бельгийских колониальных властей к африканцам Конго, и все казалось ясным. Однако неожиданно для всех выяснилось, «что мы имеем дело со взрослым человеком, который не сомневается в собственной мудрости, вытекающей из выработанной им философии мироздания».

Очень часто, говоря о «примитивном», «непримитивном», мы подразумеваем уровень технических достижений. Можем ли мы в таком случае назвать «примитивной», «нецивилизованной» культуру железного века в Южной Африке эпохи средневековья?

В связи с этим надо отметить, что португальцы совсем не питали презрения к государствам Африки, с которыми они впервые столкнулись и торговали. Мономотапа, сообщал Барбоша в 1516 году, «это правитель огромной страны. Она простирается далеко в глубь материка до самого мыса Доброй Надежды и Мозамбика». Современники Барбоши полностью доверяли его словам, ибо они подтверждались теми крохами знаний о странах за пределами юго-восточного побережья Африки, которыми располагала тогдашняя Европа. Возможно, что у этих народов не было огнестрельного оружия (вскоре они получили его), но оно в те времена было достаточной редкостью и в Европе. Хотя на флагманском корабле Васко да Гамы и было 20 маленьких пушек из железа и бронзы, его канонирам совсем не казались «примитивными» или «нецивилизованными» мечи или копья. В самой Европе, вернее, в большей ее части воины сражались тем же оружием. А у царей и вождей материка были мощные армии, хорошо знакомые португальцам. Не удивительно поэтому, что они держали в повиновении такие огромные страны. Более того, африканские города на побережье были столь же, а подчас и более цивилизованны, чем многие приморские города Европы. Разве не логично предположить, что города внутри материка были такими же?

Нам могут возразить, что португальцы ошибались во многом, разве не были они жителями сравнительно отсталой европейской страны, городам которой не хватало величия и пышности торговых городов Германии и Нидерландов. Однако голландцы, наступавшие португальцам на пятки, придерживались того же мнения об увиденных ими прибрежных городах Африки. Так, торговый остров Килва, роль которого в Юго-Восточной Африке XV века можно уподобить роли Венеции на Средиземном море, с искренним восхищением описывал Ван Линскотен – весьма проницательный наблюдатель, посетивший его в 1583 году. «Жители Килвы, – писал он, – почти все носят белые шелковые платья и одежды из хлопка-сырца. Женщины надевают ручные и шейные браслеты из золота и драгоценных камней. У них много серебряных изделий, и их кожа не столь черна, как у мужчин, и вдобавок они изящны. Дома в Килве чаще всего строятся из камня, извести и дерева, с приятными садами, где растут всевозможные фруктовые деревья и красивые цветы». Может быть, это и не Амстердам XVI века, но варварством это тоже не назовешь.

Линскотен задался целью раскрыть торговые секреты португальцев. Богатства Килвы, по его мнению, проистекают от торговли, с одной стороны, с Индией и персидским рынком, а с другой – с внутренними районами Африки. Он слышал, что у них есть золото из какого-то рудника под названием Мономотапа. И в этом «руднике Мономотапа» имеются большие запасы «золота особого рода, называемого португальцами Botongoen onroempo, или песочное золото». Здесь содержится древнейшее указание на народ батонга, который добывал золото промыванием песка или в рудниках, расположенных за горами, отделяющими побережье от материка: «Это золото похоже на очень мелкие песчинки, но по качеству оно самое лучшее из всего, что есть в мире».

Ван Линскотен узнал, что песочное золото португальцы не отнимают, а выторговывают. «В этой крепости Софала, – сообщал он банкирам и купцам Нидерландов коммерческие секреты, которые португальцы держали втайне почти сто лет, – у капитана Мозамбика есть свой агент, и два, или три раза в код он отправляет несколько судов, называемых Pangaois, которые плывут вдоль берега, закупают золото и привозят его в Мозамбик. Pangaois строятся из легких дощечек, сшиваемых не гвоздями, а жилами, и являются прямыми наследниками древних судов – rhapta. И еще говорят, что рудник Анголы по другую сторону Африки лежит недалеко от указанного рудника Софалы, между ними не более трех сотен миль, и некоторые мавры часто добираются из Анголы в Софалу по суше».

Здесь не все верно, хотя многие африканцы могли пересекать всю Африку, да и самим португальцам предстояло еще узнать очень многое. Тем не менее торговая Европа тех времен не усматривала в этом описании ничего невероятного. Пользуясь им, картографы создавали карты и глобусы. Например, во дворце Радзивиллов недалеко от Варшавы, где сейчас устроен музей, можно увидеть глобус 1693 года. На нем государство Центральной Африки называется «Мономотапа», а Юго-Восточной – «Мана Мотапа», как будто в Африке существовали оба эти государства.

Сейчас мы, конечно, лучше, чем Линскотен и его современники, представляем себе государства и обычаи внутренних районов Африки. Нам известно, что в те годы, когда торговая Европа поднималась на ноги и отправляла мореплавателей на поиски новых земель, когда европейцы научились книгопечатанию и стала распространяться грамотность, народы банту создавали в Южной и Центральной Африке систему централизованных и объединенных государств. Их отношения, хотя они и определялись подчас обычаями и традициями, немногим отличались по характеру от отношений между различными государствами и империями раннефеодальной Европы. Конечно, было бы неверно искать сходство укладов и классовой структуры Северной Европы и Южной Африки в эпоху средневековья. Племенную структуру Африки европейцы ошибочно отождествляли со знакомой им феодальной иерархией. Привыкшие к абсолютизму монархов, европейские авантюристы решили, что в Африке встретились с тем же явлением. Их суждения были часто ошибочными потому, что они воображали, будто наследование власти обязательно должно идти по отцовской линии, как в Европе, в то время как в Африке оно часто шло по материнской. Они полагали, что решение правителя – это все, хотя на самом деле правитель редко мог совершить что-либо без санкции своих советников.

Все же образ правления в Африке достаточно близко напоминал европейский, особенно португальский, так что подобный просчет вполне простителен. Многое казалось одинаковым. Продвигаясь от устья Конго в глубь материка после 1484 года, португальцы обнаружили систему власти, которая подчиняла слабые государства сильным, связывая их между собой с помощью династических браков, и охватывала все досягаемые страны. Они обнаружили, что царю Лоанго следует брать в жены принцессу соседней страны Каконго, а цари Каконго в более древние времена обязаны были жениться на принцессах Конго. Типичный для Африки случай.

В действительности эти правители, так же как и их собратья по ту сторону континента, вплоть до Индийского океана, не обладали абсолютной властью и было бы вернее называть их не царями, а верховными вождями. Только позднее здесь появились автократические правительства. «Царь», или мани, Конго обладал не большей властью, чем мономотапа, и, перестань он считаться с племенными законами или обычаями, его постигла бы судьба ваклими – монарха юго-восточного побережья в Х веке, от которого народ, по словам Масуди, требовал «править по справедливости» и которого соплеменники могли убить или отстранить от власти в случае невыполнения этого наказа.

Царская власть в средневековой Африке была все еще близка по структуре к племенной, которая развивалась и укреплялась в тот период, когда поток переселенцев хлынул через африканский континент к югу, перемешиваясь с встречными народами, и по мере развития техники, ремесел и земледелия полностью ассимилировал завоеванную страну.