Скажи мне, что ты меня - Celice

- С превеликим удовольствием! Я могу вас оставить?

- Убирайся, - прошипела мать, и Сириус быстро вышел, хлопнув дверью.

Он взлетел по лестнице в свою комнату, со злостью упав на кровать. Он дома всего два дня, и уже очередной разбор полетов. Как же он ненавидел этот дом, эти разговоры, эти крики… Эту женщину, его мать, этого чужого мужчину, отца. Этого ненавидящего его мальчишку, брата.

Он зажмурился, страстно желая оказаться в другом месте, с Ремом. Вспомнилось его тонкое лицо, склоняющееся над ним, улыбка на губах, эти глаза, похожие на огоньки в камине, его тонкие пальцы, касающиеся кожи Сириуса. Он улыбнулся, вспоминая каждую его черточку, его хрупкость, вес тела в его объятиях. Раздражение и боль уходили, оставляя только нежность и тоску по этому, сейчас такому далекому, юноше. Он быстро встал с кровати и сел за письмо Ремусу. Сова пока еще была в его распоряжении, скорее всего - ненадолго. Как только мать посадит его под замок, она и сову заберет, и все любые средства связи с друзьями и миром.

Привязав письмо к лапке совы, он рассеянно почесал ее под перышками.

- Лети, Нара, к Ремми. И задержись у него, на всякий случай. Пока тебе лучше здесь не появляться.

Сова ухнула, точно в знак понимания, и Сириус распахнул окно, выпуская ее на волю. Сделав круг перед ним, она скрылась из виду. Парень лег на кровать. Снизу едва слышно доносились крики. Он дома… Дома? Такого понятия для него уже давно не существовало. Мерлин, как же ему выдержать эти два месяца и не сойти с ума?

*

Ремус мерил шагами комнату, останавливаясь у окна, растерянно вглядываясь вдаль. Каждый день одно и то же, это стало практически ритуалом - выглядывать сову на горизонте. И каждый день ее не было. Прошло уже три недели с начала каникул, а Сириус ему написал всего раз. Стоит ли говорить, что от волнения за него Рем не находил себе места?

В окно с шумом влетел филин Джеймса, такой же шебутной, как его хозяин. Ремус быстро отвязал письмо от его лапки, пододвинув к нему блюдце с водой. Развернув пергамент в кляксах, он уставился на пляшущие буквы Поттера:

«Рем, понятия не имею, что могло случиться! Я даже сунул голову в камин и назвал его адрес! В гостиной была его мамаша, которая сказала, что Бродяга приболел и пока не может отвечать на письма! Я чуть не выпрыгнул из камина, чтобы найти его! Но мама удержала за ногу! Что будем делать?»

Ремус сжал письмо в руке. Так он и знал… Сириус наверняка сидит взаперти, если не хуже… Что означает это «приболел»? Его пороли? Применяли заклинания? Что с ним там сотворили?!

Рем упал на стул, скрыв лицо в ладонях. Как ему помочь? Что им сделать? Чувствуя себя абсолютно беспомощным, он готов был, как Джим, безрассудно броситься спасать друга, только он прекрасно знал, к чему это приведет.

Он взял перо и пергамент и стал писать очередное письмо Сириусу, надеясь, что хоть одно из тех двадцати с лишним писем, что он ему отправил, дойдет до адресата. Заколдовав пергамент напоследок так, что его мог прочесть только тот, кому адресовано письмо, Рем привязал его к лапе своей старой совы и кивнул:

- Снова к Сириусу, Хельга.

Та устало взмахнула крыльями, вылетев в окно, а Люпин сел за письмо Джеймсу…

Сириус замер и прислушался. Шаги прошли дальше, минуя дверь в подвал, и он быстро вернулся к прерванному занятию. Мать заперла его здесь, лишив нормальной еды, ванны и сна. В подвале располагались комнаты для пыток, которые любили проводить его предки над некоторыми неудачливыми магглами, попавшимися в их руки. Отец когда-то с гордостью показывал маленьким Сириусу и Регу эти камеры. Первый еще тогда почувствовал такое отвращение, что едва успел добежать до уборной, где его вырвало, а второй, испуганный донельзя, дошел-таки до конца, по всем комнатам, чем заслужил любящий поцелуй матери и похвалу от отца - «Истинный Блэк!».

Сейчас Сириус находился в одной из камер, самой дальней, для сна ему бросили тюфяк, два раза в день эльфы приносили ему суп или кашу с водой. Это все настолько было привычно для него - пару раз на каждых каникулах он сюда попадал обязательно. Но сейчас было тошно. Сложно сказать отчего - то ли от тоски по Ремусу, которая с каждым днем становилась все острее, то ли от общей усталости от всего этого окружения, благороднейшего и чистокровного семейства Блэков. По вечерам заходила мать и с истеричными криками снова и снова напоминала ему, насколько он недостоин носить их фамилию. Как-то она с хохотом рассказывала, как к ним приезжал Альфард и требовал отпустить Сириуса к нему на это лето, но Вальбурга выставила его из дома.

Во время ее визитов Сириус бесстрастно сидел на полу камеры и никак не реагировал на ее истерики, даже когда она начинала хлестать его по лицу руками или тянуть за волосы, заставляя смотреть на нее. Все, как обычно, заканчивалось проклятиями, и она вылетала из камеры, заклинанием заставляя замки закрыться.

В любом случае, что-то из всего этого заставило Сириуса принять решение. По ночам, когда дом стихал и даже эльфы не совали носа в коридоры, Сириус превращался в пса и рыл лапами проход под стену. Он знал, что за толстыми стенами подвальных камер располагался сад, а там было недалеко и до калитки. Вещей он брать с собой не предполагал. Палочка, которую забрала мать, была еще прошлой зимой заколдована одним из древних заклятий, которое они с Джимом обнаружили в числе прочих в Запретной секции. Владелец мог призвать ее из любого места, даже не владея невербальной магии. По праву хозяина, она исчезала из того места, где находилась, и возникала в руке владельца. Джеймс еще тогда решил, что это заклинание им может пригодиться - вдруг Филч конфискует палочки? Но Сириус всегда чувствовал, что оно когда-нибудь спасет его и от матушки.

В первую неделю он вырыл достаточно места для того, чтобы поместиться в той яме целиком, но до конца стены была еще пара метров. На второй неделе, которую он заслужил за то, что посмел рассмеяться во время очередного потока ругательств матери, он, наконец, пробрался лапами под стену. Огромную яму он скрывал тюфяком, а вырытую землю ровным слоем рассыпал по полу камеры. Матушка, влетая по вечерам, мало обращала внимания на пол, и это вполне устраивало Сириуса.

На третьей неделе он почти уже выбрался на воздух, но вовремя вернулся в камеру, чтобы принять свой «ужин». Третью неделю он сидел здесь потому, что не смог сдержаться, когда мать стала оскорбительно отзываться о его друзьях. Но все это сейчас мало волновало парня, он знал, что сегодня ночью уже будет на свободе. Поэтому он крайне спокойно перенес вечерний визит матери, и сейчас, пока еще эльфы шумели в коридорах, прибираясь после ужина, пока мать наверняка ходила по гостиной, смеясь как сумасшедшая при рассказе отцу о его виде в камере, а Регулус, закрывшись в своей комнате, писал письма своим многочисленным слизеринским друзьям, Сириус, в обличье пса, судорожно прокапывал яму пошире, прямо у стены в саду, за большим кустом шиповника.