Антитеррор 2020 - Kиpилл Бенедиктов

— Да. — Он кивнул. — Но тебя там не было…

Они уже несколько раз ненадолго выходили в моечную, чтобы перевести дух. Здесь было чуть менее жарко, здесь была прохладная вода и пиво.

— Две недели тому назад мои ребята писали программу, переводящую градусы Фаренгейта в градусы Цельсия, — забравшись в кадку с водой, говорил Олег. — И я, нам на счастье, не успел забыть ту формулу. Сто шестьдесят семь градусов по Фаренгейту — это всего-то семьдесят пять градусов по Цельсию. Стоило осознать это, и остальное пришло само собой — я придумал, где и как тебя можно спасти…

Таня качала головой — она не одобряла такого самопожертвования.

Чуть остынув, они возвращались в парилку. Забирались на полки — уже без всякого удовольствия.

— Еще немного, — хрипло смеялся Олег, — и я возненавижу баню.

Они затихали, экономя силы. Но с каждой секундой молчания тишина сгущалась, наливаясь осязаемой тяжестью. Все ощутимей, все сильней она давила на уши. И уже чудились живые поскрипывания на чердаке и царапанье за бревенчатыми стенами.

— Нам нужно уходить, — размышлял Олег, ни ногой, ни рукой не шевеля. — У банды, скорей всего, есть сообщники. И они могут наведаться в лагерь. Мы вооружимся, когда выберемся отсюда, но мне не хотелось бы вступать в бой. Пойдем тихо, через лес, в стороне от дороги. Но сперва надо будет связаться с Громовым или Зориным. Лучше с полковником, он всегда хорошо ко мне относился, даже когда я решил уходить… Да. Первым делом нужно будет найти телефон…

— Так сколько нам ждать, Олег? Как мы узнаем, что опасности больше нет? Как определим, что можно выходить?

— Слушай, Таня. Просто лежи, жди и слушай.

— Что слушать? Чего ждать?

— Жди, когда горы заснут. Мы должны услышать их вздох…

Они опять замолчали, не зная, что со стороны невидимых сейчас гор уже вовсю тянет свежестью — это холодный воздух сползает в долину с далеких скалистых склонов. Темнело, и уже недолго оставалось до той минуты, когда недолгий шквал взметнет пыль, взобьет кроны деревьев, ударит в окна, сшибет припозднившихся птах — и уляжется, успокоенный.

В это время года в этой местности каждый вечер заканчивался так — местные говорили, что это горы вздыхают, засыпая.

Мила Коротич

ДЕНЬ ЗАЩИТЫ ДЕТЕЙ

Солнце сияло в зените. Блестело белым шаром в безоблачном небе. Так и шпарило жаром, сейчас бы на море — купаться. Первого июня, в первый день школьных каникул, совсем не хочется умирать. И убивать не хочется.

Никита Дорошниченко снова посмотрел в бинокль. Не помогло. Ничего не изменилось. По главной городской улице, от центральной площади и прямо к морскому пирсу, к недостроенной набережной, ощетинившейся нержавой еще арматурой, двигалась эта чертова кукла. Лиловая неваляшка размером с двухэтажный дом раскачивалась вправо-влево-вперед-назад, и характерный звук, трель, знакомая всем детям, булькала в ее проклятом бронированном нутре. Трень-брень, трр-рень-брень… Резонируя от стен онемевшего от страха города, звук множился, ломался, переплетался в какую-то немыслимую какофонию. И в такт ей шевелились толпы разноцветных бантиков, панамок, вихрастых, коротко стриженных, белобрысых, черненьких и рыжих голов. Дети раскачивались влево-вправо-вперед-назад, бездумно переставляя ноги. Плотное живое кольцо окружало лилового монстра. Бездушное солнце бликовало на его глянцевом боку. «Сколько их там? Не меньше тысячи. — Дорош, так звали Никиту члены его штурмовой группы, убрал бинокль. Нечего глаза ломать, они скоро пригодятся. — Стандартное количество потерь заложников при штурме — 30 процентов. В среднем. Тридцать процентов, триста пацанят. Реально уцелеет еще меньше».

— Дорош, из штаба в мэрии сообщают, что пять карет «Скорой помощи» и реанимации уже на позиции, еще семь будут в течение 15 минут. — Голос рапортовавшего Данилы почти не изменился. Если бы Дорош не знал, как он на самом деле говорит, когда не волнуется, то и не догадался бы. И если бы командир не знал, что у местного Данилы здесь сестра и племянник. Такой же фамильно-горбоносый мальчик-второклассник и его мамочка Софья, по мужу Лыкова. Черноглазая и стройная, она была очень светской и деловой для восточной красавицы-горянки. Была. Софико, маленькая как подросток, одна из первых догадалась схватить своего мальчика в охапку и силой выволокла его из толпы зомби. Утащила на руках бьющегося в конвульсиях сына. Силы материнских объятий хватило оттащить его на сто метров от неваляшки. Затем был взрыв. Мать и сына на небесах, наверное, так и встретят — обнявшимися. Этих двоих и еще два десятка таких же мучеников. Все взрослые, кто волей судеб оказался в кольце живых мин, все погибли. Одни, вытаскивая своих детей, как Софья Скоридзе-Лыкова. Почему взрывались другие, так и осталось загадкой, но некоторое время в кольце зомби зияли просветы, густо покрытые красным. Затем дети смыкали ряды и шли дальше. Только бурые пятна оставались кое-где: никто и не думал стирать с себя кровавых брызг.

Буквально на несколько минут опоздало сообщение из центра: по всей стране в других городах — то же самое. Попытки вынести детей из зоны сигнала всегда заканчивались неудачей — при отдалении от источника больше чем на сто метров срабатывает бомба в игрушечном браслете на ребенке. На руке у каждого ребенка в толпе висел такой браслет. Красный, синий, розовый, белый — пластик с пластидом.

Было еще кое-что. Через оцепление как-то прорвался Счастливчик-папашка. Счастливчик, потому что выхватил девчушку без браслета. Но на этом счастье его и закончилось. Под палящим солнцем он остался лежать, истерзанный маленькими ручками и ножками. Девочка с жиденькими косичками билась насмерть, как одержимая, и расцарапала ему лицо, целясь в глаза. Она верещала, как дикое животное, и с нечеловеческой силой пиналась ногами. Подвывая в такт удаляющейся смерти, девочка зыркала невидящими глазами и пыталась вывернуться. Страшнее этого существа Никита Дорошниченко никогда в жизни своей не видел. Он мог бы свернуть ей шею одним движением, но не имел права, и дьяволенок, засевший в детских мозгах, пользовался этим: брызгая слюной, девчонка попыталась вцепиться солдату в горло. Ее напор и натиск сбили с ног взрослого мужчину, она, ощетинившись, как зверек, готовилась вырвать глаза человеку, пришедшему ее спасти. Он истекал кровью, когда армия улыбающихся сомнамбул прошла по нему, а затем еще проутюжила ноги многотонная неваляшка. Мог ли Дорош помочь хорошему человеку тогда?

— Оцепление никого больше не пропускает, эвакуированы все жители в районе десяти кварталов, — продолжал Данила. — Группа к штурму готова. Ждем приказа.

«Стандартные потери из числа заложников при штурме — одна треть», — снова подумал Дорош. И посмотрел на Данилу. Тот просто молчал. И это было хуже всего. «Трень-брень, трр-рень-брень», — неслось над городом.

— Как сам думаешь, Данилыч, скольких мы реально спасем?

— Меньше половины, даже если повезет. Многих побьет осколками, когда взорвем объект, плюс многих порвет шрапнелью, которой начинен корпус игрушки. Взрыв, ударная волна, и неизвестно, не сработают ли браслеты на самоуничтожение, когда прекратится сигнал. Не резонируют ли они на заряд в самом объекте. Я думаю, будет месиво. Гуманнее, наверное, просто дать им утонуть. — И вот тут он стал снова похож на человека: Данилу затрясло, и боль словно пропорола его насквозь. — Соньку с мелким даже не похоронишь. Нечего. — Последние слова аналитик боевой группы Даниил Скоридзе скорее простонал, чем сказал. И нечего ответить. Все верно. И прогноз, и… И выбора нет.

— Из других городов тоже ничего хорошего? — Дорошниченко мог сейчас только спрашивать хоть что-то, чтоб хоть как-то отвлечь друга. Спрашивать и надеяться на чудо и на то, что его дочки-двойняшки в Вологде сочли себя слишком взрослыми в свои одиннадцать, чтобы идти на детский праздник на городскую площадь…

Трень-брень, трр-рень-брень… Монстр, запаянный в пластик, двигался медленно и монотонно. Качался, словно маятник, отсчитывал время, уничтожал расстояние, убивал надежду на чудо. И навсегда отформованное лицо смертоносной куклы бугрилось мертвой улыбкой. А вокруг музыкальной ловушки, так же улыбаясь, шагают мальчики и девочки. Башмаки, лица и платье многих уже забрызганы кровью. Потому что ничто не отвлекает их от музыки-ловушки. Ничто, даже взрыв, даже плоть под ногами. Дети улыбаются и подпевают, маршируя к обрыву над морем. Маленькие зомби просто идут, завороженные звуками. Они счастливы и почти мертвы.

И у взрослых нет выбора. Потому что даже сто, даже десять выживших ребяток лучше, чем тысяча мертвых тел. Потому что взрослые уже сделали свой выбор десять лет назад, не допустив к власти человека с бугристым лицом и целлулоидной улыбкой. И он ушел из политики, оставшись успешным бизнесменом и щедрым благотворителем. И каждый год он спонсировал праздник — День защиты детей. «Я вкладываю в будущее!» — говорил он, улыбаясь на камеры. И все вокруг сначала думали, что он надеется снова баллотироваться на выборах. А потом просто привыкли к его многочисленным подаркам и сувенирам на детских праздниках: звонким неваляшкам, цветным браслетикам и бесплатному мороженому целый день в обмен на старую игрушку. Вот оно, детское счастье! И вдруг — сюрприз! — через десять лет сразу во всех городах в одиннадцать часов по Москве с праздничного постамента сползает неваляшка-декорация с мертвой улыбкой и ведет осчастливленных детей к обрыву, в горы, в пустыню, в болото — в несчастливое будущее…