Дао Дзэ Дун (СИ) - Смирнов Сергей Анатольевич

— Спасибо, — сказал Страхов. — Утро доброе, судя по всему…

— Доброе, доброе, — с доброй улыбкой подтвердил пожилой, подтянутый человек.

Он взял со столика, что стоял под окном между креслами, небольшую темную кружку, поднялся из кресла и двинулся к Страхову.

Человек шел, неторопливо катя перед собой ностальгическую волну. На нем были потертые, но явно от долгой носки, аутентично потертые, не произведенные по технологиям «варенок», «бетономешалок» и «мясорубок» джинсы марки Super Rifle допотопного пошива и фланелевая, с вишневой цветовой основой ковбойка. Такие Страхов когда-то едва успел застать на старшем поколении, когда оно еще было ровесником ему нынешнему.

Человек шел босым, уверенно и неслышно, и, подойдя, протянул кружку Страхову. У него на запястье были правильные, в стиль, часы — «Стрела» производства Первого московского часового завода, модель примерно 1970 года. Опознав их, Страхов удивился и подумал, не повысился ли его информационный уровень. Не повысили ли его, вообще?..

Он потянулся назад и вверх, чтобы принять полусидячее положение. Только после этого он изучил взглядом кружку. Она была медной. Таких в его детстве не было — были эмалированные, голубенькие снаружи, беленькие внутри, иногда в черными щербинками.

Он почувствовал себя быстро выздоравливающим больным, которому пришла пора осторожно, но бодро соскочить с больничной койки, резким движением откинув угол одеяла…

Он взял кружку. Внутри была белая жидкость, пахшая молоком, парным… Ну, явно девятый уровень доступа!

— Парное, — кивнул человек. — Можете не бояться. С ферментами у вас все в порядке, с кишечной флорой — тоже… Считайте, что у нас, в третьем мире, это вроде посвящения.

В детстве Страхов пил парное молоко. Он выпил, а память идентифицировала: оно и есть.

— Спасибо, — сказал он и отдал кружку.

Человек принял ее.

Он десять секунд смотрел на Страхова молча. Он постепенно становился все более узнаваемым, хотя Страхов, двинувшись по лабиринтам своей памяти, так не нашел место, где и кем он его запомнил.

— Осваивайтесь… Не торопитесь… — все также умело поддерживая нейтрально-доброжелательный тон, сказал человек. — Одежду и все, что нужно, сами найдете… Места для вас, в общем-то, знакомые, понятные. Объяснений не нужно будет — сами быстро все поймете. Здесь все доступы сняты, и каждый всегда знает то, что ему нужно или что ему хочется знать.

Он повернулся к двери, что была прямо у изголовья кровати, на которой полулежал Страхов, и, уже выходя, добавил фразу, которая сразу построила в сознании Страхова весь мир за стенами дома, явно скопированного с того, детского, вплоть до многих мелких, но важных деталей:

— Здесь у нас герои быстро осваиваются.

— Спасибо, — невольно сказал Страхов. — Я в Валхалле, да?

— Боги погибли давно, — ответил человек издалека, — Теперь это место освоено простыми смертными и зовется по-другому.

Страхов посидел немного, сложив руки на пододеяльнике и глядя на ситцевую занавеску, за которой светился мир, где его явно ждали… И ждали уже давно.

Не считая, как раньше, по привычке, времени — земного времени здесь явно не было, а наручные часы «Стрела», играли, судя по всему, декоративную роль — Страхов думал и придумал, что, во-первых, надо быть скромнее и слишком хорошо о себе не думать, что, во-вторых, эта реальность, если и создана героями, непоколебимо идущими к цели, то — вскладчину… или же создана для героев, идущих непоколебимо к цели. Последнее будет означать, что всех героев и вправду давно ждут, где нужно… Кто-то основательно разобрался с интересными и разнообразными путями человеческой души, со всем этим мифологическим наследием тысячелетий в целом и доктора Юнга в частности.

Кто-то до него уже разорвал «кольцо Кемпбелла» в нужном месте, и теперь героям уже не требуется возвращаться в бренный мир в качестве новых мудрых и справедливых королей… Кто-то уже разобрался с его ферментами, кишками и памятью — и создал для него, Страхова, тот самый мир, о котором он мечтал подсознательно и в которому стремился невольно… И что остается? Принять того благодетеля как обретшую мир и полноту собственную душу… Слово «самость», происходившее от слова «сытость», по версии Страхова, не вызвало рвотного рефлекса. Открытие насторожило Страхова.

Страхов откинул одеяло и увидел, что он под ним просто голый. Он подошел босиком по теплому дощатому полу к окну — и решил-таки не отдергивать занавеску, а найти сначала выход и нырнуть или вынырнуть в новый, то есть хорошо незабытый старый мир целиком.

На столике, под окном, клонилась лампа с металлическим скошенным колпачком. Такие лампы тоже уже лет тридцать, со времен СССР, не выпускались. Страхов нажал на «пимпочку». Лампа зажглась. Страхов пригнулся и посмотрел под колпачок: там торчала древняя, совершенно прозрачная лампочка с нитью накаливания, совершенно не экономичная. Провода, однако, не было, вилки — тоже, и, соответственно, искать розетку смысла не имело. Видимо, энергию в этом мире не экономили…

Появление всех предметов и деталей обстановки происходило так вовремя и ненавязчиво, будто их в нужной последовательности производили гены в цепочке ДНК самого Страхова. Гармония «третьего», как было неспроста указано, мира разворачивалась, хоть и без особой радости познавания и удивления, но и без признаков грядущей депрессии. Такого чувства доверия к миру, чувства примирения с ним Страхов не знал с детства… И не страшась того, что увидит наружи, уже был готов подписаться под договорами…

Умываясь, чистя зубы пастой «Фтородент», Страхов немного повспоминал книгу Станислава Лема «Солярис» и разные ее экранизации (уровень доступа 7++): то, как Хари привычным движением разрезает на себе одежду там, где в обычной реальности требуется просто распустить тесемочки… то, как уставший от своей ветхой памяти блудный сын и его отец, уставший от своего ветхого, набитого интеллигентским хламом дома, обретают гармонию на утлой корочке посреди бескрайнего, кипящего на малом огне бульона-океана, который ему — Страхову, когда он смотрел это кино, — всегда хотелось попробовать и прикинуть, не досолить ли, не доперчить ли напоследок… перед титрами.

Он вытерся белым махровым полотенцем с пучеглазым зверем Чебурашкой (уровень доступа не выше 6), потер его ушами по своим, оделся в простую безымянную футболку, джинсы «Рила», новенькие, допотопные, лицензионно-советского пошиба кроссовки Adidas, вышел на контрастно просвеченную стабильно ярким утренним солнцем застекленную терраску, где пахло елями и уходящей вместе с весною черемухой, и, покинув дом, даже не прищурился.

Режим полной адаптации к райским условиям детства, видимо, был встроен в него и теперь активировался автоматически.

Никакие периметры больше не ограничивали Страхова.

Агорафобии как не бывало.

Вирус ностальгии не действовал.

Впереди, перед домом, поднимался волной вековой хвойный лес, справа и слева тянулись в ряд такие же небольшие свежие домики — рубленые, с резными наличниками, у кого-то белыми, у кого-то голубыми. Всего штук двадцать домов слева и справа, прореженных скромными, по большей части явно декоративными садами молодых плодовых деревьев — яблонь, груш, вишен. Такая образцово-показательная среднерусская деревенька периода высокого застоя. Несколько доработанная до ненавязчивого совершенства кистью, к примеру, Юона (уровень доступа 8++). Игрой воображения выглядели только медные крыши домиков. Таких крыш на старых дачах и тем более на деревенских домах быть не могло. Красивые были здесь крыши, красиво отливавшие на солнце, но — медные… по старым меркам, очень дорогие.

Позади деревеньки по-весеннему свежел просторный луг несколько усиленной, кустодиевской избыточности красок. А в стороне от него Страхов отметил по гладкости и ровности мазков обозримое даже без поворота головы и вполне уместное на этой картине поле злаковых. Как будто ржи… Доступ?..

Или мудрец встречающей стороны неспроста намекнул на снятие доступов? Может, информационный доступ здесь повышается сам в силу каких-то иных физических законов.