Новые Миры Айзека Азимова. Том 4 - Айзек Азимов

«Азимов — решительный моложавый мужчина с вьющимися темными волосами, голубыми глазами и хвастливой, царственной и кипучей манерой поведения, уважаемый друзьями за щедрый и добросердечный характер. Поразительно общительный, любящий жестикулировать и остроумный, он безупречно произносит тосты. Его устный юмор контрастирует с трезвостью его рассказов».

Трезвостью!

С другой стороны, двенадцать лет спустя Грофф Конклин включил «Ах, Баттен, Баттен!» в антологию «13 над ночью» (Делл, 1965), где, в частности, написал: «Когда Добрый Доктор… решает денек отдохнуть и повеселиться, он действительно может быть очень смешным…»

Так что, хотя и Грофф, и Спрэг оба были моими весьма близкими друзьями (Грофф, увы, скончался), даже вопроса не возникает о том, что в данном конкретном случае Грофф проявил хороший вкус, а Спрэг — никакого.

Кстати, прежде чем продолжить, мне следует объяснить фразочку Спрэга о моем «щедром и добросердечном характере», которая может озадачить тех, кто знает меня как злобного и отвратительного грубияна.

Как мне кажется, это ошибочное мнение возникло у Спрэга после одного инцидента.

Дело было в 1942 году, когда мы со Спрэгом работали в доках ВВС в Филадельфии. Шла война, вход в доки был строго по пропускам. Работник, забывший пропуск, попадал во власть бюрократов, и те мурыжили его примерно час, выписывая временный пропуск. Этот час вычитали из зарплаты, а в личном деле несчастного появлялась зловещая пометка.

И вот как-то раз подходим мы со Спрэгом к проходной, а он внезапно зеленеет и говорит: «Я пропуск забыл!» Во флоте ему светила лейтенантская должность, и он опасался, что даже мелкий прокол в личном деле может повлиять на его карьеру.

Меня же подобная карьера не волновала, к тому же за годы учебы я настолько привык, что меня вызывают к директору школы, что мысль о том, что на меня будет орать кто-то из начальства, меня совершенно не пугала.

Поэтому я протянул ему свой пропуск и сказал:

— Иди, Спрэг, и отметься, что пришел. Они не станут разглядывать пропуск.

Спрэг зашел, пропуск разглядывать не стали, а я сообщил, что забыл свой пропуск и получил нахлобучку.

Спрэг этого не забыл. Он и сейчас ходит и рассказывает всем, какой я отличный парень, хотя все в ответ смотрят на него с изумлением. Вот каким образом один импульсивный поступок положил начало многолетней и страстной проазимовской пропаганде. Делай после этого добро людям…

Но двинемся дальше.

Эверест

Everest

© 1953 by Isaac Asimov

Эверест

© И. Гурова, перевод, 1997

Из всех моих рассказов, опубликованных и более не переиздававшихся, следующий принадлежит к тем, о которых я говорил чаще всего. Он обсуждался в десятках бесед и время от времени упоминался в прессе — по весьма веской причине, которую я вскоре объясню.

В апреле 1953 года я был в Чикаго. Путешественник из меня никудышный, и то был мой первый приезд в Чикаго (с тех пор я побывал там всего раз). Я приехал туда на съезд Американского химического общества, где должен был прочитать небольшой доклад. Сами понимаете, развлечением это не назовешь, поэтому я решил съездить в Эванстон, северный пригород Чикаго, и зайти в редакцию журнала «Юниверс Сайенс Фикшн».

Тогда его редактором была Беа Мэхэффи, чрезвычайно красивая молодая женщина. (Через два года писатели-фантасты голосованием присвоили ей звание редактора, которому приятнее всего приносить рукописи.)

Когда я появился в редакции 7 апреля, Беа радостно меня поприветствовала и сразу спросила, почему я не привез для нее рассказ.

— Вам нужен рассказ? — спросил я, купаясь в ее красоте. — Я вам напишу рассказ. Раздобудьте мне машинку.

Если честно, я просто пытался произвести на нее впечатление, надеясь, что она, охваченная внезапным порывом обожания, бросится в мои объятия. Но вместо этого она принесла мне машинку.

Пришлось выполнять обещание. Поскольку в те дни много писали о восхождении на Эверест (альпинисты подбирались к вершине уже тридцать лет, и седьмая попытка только что завершилась неудачей), я быстро подумал и написал «Эверест».

Беа прочитала его, одобрила и предложила мне тридцать долларов, которые я охотно принял. Я быстро потратил половину этих денег на роскошный обед для нас двоих, и с таким рвением старался выглядеть очаровательным, светским и учтивым, что официантка с тоской призналась мне, что очень хотела бы видеть своего зятя таким, как я.

Полный надежд и с легким сердцем, я проводил Беа домой. Я не уверен, что было у меня на уме, но если у меня на уме и было нечто не совсем приличное (конечно же, нет!), то ничего из этого не вышло. Беа так ловко ухитрилась оказаться в своей квартире, оставив меня в коридоре, что я даже не заметил, когда она открыла дверь.

В 1952 году все уже были готовы отказаться от попытки подняться на Эверест. Если бы не фотографии. С точки зрения фотоискусства эти снимки оставляли желать лучшего — нерезкие, поцарапанные, интересные только темными пятнами на белом фоне. Но пятнышки были изображениями живых существ. Я сказал:

— Какого черта! Вот уже сорок лет идут разговоры о существах, бегающих по ледникам Эвереста. Нам пора этим заняться.

Джимми Роббонс (прошу прощения, Джеймс Абрам Роббонс) подтолкнул меня к такому выводу. Он всегда был помешан на альпинизме, понимаете? Он в мельчайших подробностях знал, что тибетцы обходят Эверест стороной, потому что это — гора богов. Он мог описать каждый таинственный схожий с человеческим след, когда-либо обнаруженный во льду на высоте двадцать пять тысяч футов. Он наизусть знал все сомнительные истории о белых паукообразных существах, которые пробегали по скалам над последним лагерем, достичь которого альпинистам стоило такого труда!

Хорошо, что в Планетарном топографическом управлении нашелся подобный энтузиаст.

Последние фотографии, однако, придали вес его словам. В конце-то концов с очень большой натяжкой в пятнышках можно было угадать людей.

— Вот что, босс, — сказал Джимми. — Дело не в том, что они там, а в быстроте, с какой они передвигаются. К примеру, эта фигура — она же смазана!

— Камера могла дрогнуть.

— Но утес-то достаточно резкий. Только представьте, каким обменом веществ нужно обладать, чтобы бегать при такой бедной кислородом атмосфере. Послушайте, босс, поверили бы вы в глубоководных рыб, если бы никогда о них не слышали? Даны рыбы, которые ищут новые экологические ниши и в поисках их забираются все глубже и глубже в океанскую бездну, пока в один прекрасный день не обнаруживают, что вернуться-то уже не могут. До того удачно адаптировались, что способны существовать только под многотонным давлением.