Я тебе больно (СИ) - Чарли Маар

поведение со стороны этого человека, но ясно, что дело в Марсе.

Мне страшно. До ужаса страшно.

— Отпустите меня… Я ничего и никому не скажу.

— О. Но мне надо, чтобы ты сказала. Понимаешь, в чём суть, Насть?

Неожиданно я чувствую прикосновение к своему бедру. Его ладони прохладные и чуть влажные. Липкие. Мерзкие.

Переносицу начинает щипать от подступивших слёз, когда мужчина рывком задирает мою юбку вверх и снимает трусы.

Я начинаю изо всех сил дёргаться и скулить.

— Не надо, пожалуйста, не трогайте меня! Я ничего вам не сделала! Я ни в чём не виновата!

— Прости, Насть, но такова жизнь. Может, после сегодняшнего дня ты совсем иначе взглянешь на того человека, с которым спишь. Ты знаешь, — он с треском рвёт мои трусы и наваливается сверху, — он трахнул мою невесту.

Я слышу звук расстегивающейся ширинки.

— Она снимала на видео, как он её ебёт. И я этого видео посмотрел. Да, сука. Посмотрел… Я любил её, понимаешь? А он её трахнул. Но самое хуёвое — он даже не помнит этого. Он не помнит, кого и в какие щели. И тебя он, Насть, не вспомнил бы, если бы не сегодняшняя памятная ночь, которую я для нашего общего знакомого засниму на камеру, чтобы в следующий раз он лучше думал прежде, чем свой хер из штанов доставать.

— Не надо! Не трогайте меня, пожалуйста! Не трогайте меня! Я ничего не сделала! Пожалуйста! Отпустите меня! — ору изо всех сил, чувствуя, как из горла пульсирующими всхлипами вырываются рыдания.

А он хладнокровно разводит мои бёдра шире, больно сжимая и оттягивая кожу.

— И самое приятное во всём этом, Насть — нам никто не помешает. Знаешь, почему? Потому что он не приедет тебя спасать.

Болезненное давление члена в ягодицы вырывает гортанный истеричный крик из моего горла, который тонет в каком-то шуме и грохоте на фоне того неописуемого ужаса, заполняющего всё моё существо. В ушах звенит, а реальность происходящего ускользает и рассыпается на части, будто все это происходит вовсе не со мной, а с кем-то другим. И я не сразу понимаю, что никакой боли нет, и меня больше никто не придавливает. Я так сильно ору, что болят лёгкие и грудь, горло дерет и рвёт, а слёзы, текущие по щекам, попадают в рот и солёной водой смешиваются со слюнями.

— Насть! Настя! Тихо! Это я! Успокойся!

— Не трогай меня! Я ничего не сделала! — истерика колотит изнутри.

Я дёргаюсь и кричу, и даже когда мои руки становятся свободны, меня переворачивают с живота и прижимают к себе, я не могу успокоиться. Дрыгаю руками и ногами, ору и брыкаюсь, открывая и закрывая рот, пытаясь поймать хотя бы немного воздуха. Кажется, несколько раз я теряю сознание, так как в голове возникает провал, а потом истерика возвращается. Снова и снова я пытаюсь ухватиться за реальность, которой не чувствую.

— Настя… Настя… Это я… Тише, тише… Это я…

Запах. Голос. Тепло. Знакомое биение сердца.

— Не трогай меня… Не трогай меня… — повторяю как на повторе.

И боль метастазами расползается в груди.

Я ничего не сделала.

Ни в чем не виновата.

Глава 66

Марс

Если ты привык к тому, что тебе всё в жизни дозволено, она найдёт способ показать тебе, насколько сильно ты ошибаешься.

Мерное пиканье приборов. Запах медикаментов. Переговоры медсестёр и врачей где-то вдалеке.

Я смотрю через огромное стекло из коридора в палату, где под кучей проводков лежит Асти.

Отсутствующий взгляд. Пустое выражение лица. Застывшая маска.

Хотел бы никогда такого не видеть.

— Марсель Рустамович?

Медленно поворачиваюсь на голос врача.

Он стоит в метре от меня, вежливо откашливается, стрельнув взглядом на дверь Настиной палаты.

— Думаю, ей стоит провести пару дней в больнице. Хотя никаких повреждений нет, всё же, она сильно испугалась. Мы будем давать ей успокоительные и организуем психологическую помощь. Нужно снять шок и травму. Лучше это делать сразу, чтобы потом было меньше последствий.

— Хорошо. Я понял.

— После выписки ей стоит некоторое время отдохнуть. И не давите на неё сильно.

Стистнув зубы, я сжимаю кулаки, которые тут же начинают саднить, напоминая о том, как я буквально час назад разбил их об рожу Сваровского.

В ушах до сих пор стоит Настин крик. И образ её хрупкой фигуры, связанной на металлической кровати не покидает черепную коробку.

И если это всё настолько сильно мучает меня, я даже представить боюсь, что сейчас чувствует она.

— Марс? — голос брата выдергивает меня из собственных мыслей.

Врач, откашлявшись, уходит, а я перевожу взгляд на Эма, спешащего ко мне с другого конца больничного коридора. Рядом с ним шагает отец. И судя по его выражению лица, он уже в курсе всех подробностей.

Впрочем, я сам попросил Эма посветить отца в случившееся. Он должен быть в курсе относительно роли Завьяловой во всём этом дерьме.

— Как она? — спрашивает Эмиль, встав рядом со мной и взглянув на Настю через окно, ведущее в палату.

— Хреново. Сильно напугана. Ей дают успокоительное.

Отец буравит меня мрачным взглядом, но ничего не говорит. В воздухе чувствуется исходящее от него напряжение.

— Видео с камеры уже просматривает полиция, — поясняет Эм. — Ты будешь смотреть?

Я зажмуриваюсь.

— Нет.

Иначе я убью его.

Я не знаю, как не убил его в тот момент, когда оказался в доме, куда он привёз Настю. Не знаю, как сдержался. Наверное, только из-за неё. Она нуждалась во мне.

— Это твоя вина, — мрачно заявляет отец. — Ты слышал, что он говорил полиции? Почему он всё это совершил?

— Отец…

— Я не так тебя воспитывал, — качает он головой. — Ты разочаровал меня, Марсель. Никогда не думал, что скажу это своему сыну.

Затем он резко отходит от нас с Эмилем и заходит в палату к Насте.

Мы с братом смотрим, как он берет стул, ставит его возле кровати и садится. Настя медленно поворачивается к нему лицом.

Такой пустой и усталый взгляд.

Я бы сейчас всё отдал, чтобы узнать, что он ей говорит. Может, потому, что сам я не представляю, что сказать. Как попросить прощения.

И я не уверен, что если попрошу, то получу его. Да я и не заслуживаю.

И хрен бы с прощением. Как мне её утешить? Чем успокоить? Как сделать так, чтобы пустота исчезла из её глаз?

— Всё наладится, — выдыхает Эмиль.

— Нихрена не наладится. Ты слышал, как она кричала? Минута, и мы бы опоздали.

— Но мы не опоздали.

— Так себе утешение. Такое не