Вчера-позавчера - Шмуэль-Йосеф Агнон

На самом деле жизнь Ицхака не была так уж ужасна. Заработок ему обеспечен, если и не обильный, так достаточный для его нужд. И с того дня, как умер Блойкопф, стало легче бремя Ицхака, не должен он был экономить на своем хлебе ради других. И с того дня, как уехала госпожа Блойкопф из страны, он не должен был делить с ней деньги, полученные за изготовление вывесок. Но далеко не каждый человек способен радоваться тому, что есть у него, и способен не жалеть о том, чего нет у него. Стал он смотреть с раздражением на свои кисти и краски, на которые был вынужден променять мотыгу и плуг, забыв при этом, что никогда в жизни и не дотрагивался ни до мотыги и ни до плуга. А когда задумался об этом, стал перебирать все события с самого начала, со дня, когда он вынудил отца достать ему деньги на дорогу в Эрец Исраэль, до дня, когда он сблизился с Соней, и она отвернулась от Рабиновича, а под конец отвернулась она и от Ицхака. Что осталось ему, Ицхаку, от всего этого? Что думает о нем его отец, и что думает его друг, и что думает девушка его друга? Что осталось ему? Пустота, и горечь, и раскаяние, и стыд, как в притче, где говорится об уловках дурного начала, которое соблазняет человека и тому кажется, будто уже все прелести мира у него в руках, и человек тащится за ним, как собака, а в результате он получает пинок, как бездомная собака.

Часть одиннадцатая

В сердце Иерусалима

1

В каждом городе существует союз между городом и его жителями, и город ставит свою печать на горожанах, тем более город Всевышнего, ведь он превыше всех городов, ибо не покидало его Божественное Присутствие никогда. И хотя это Присутствие скрыто, бывают времена, когда даже самый простой еврей, который удостоился жить в Иерусалиме, ощущает это; каждый – в меру отпущенных ему способностей чувствовать. И получает человек эту награду, благодаря милости Всевышнего, чей свет озаряет ему душу, получает – за страдания в Эрец Исраэль, принятые им с любовью без жалоб и без негодования.

Все те годы, что Ицхак жил вне Эрец, он соблюдал законы субботы, и накладывал тфилин, и молился каждый день по заведенному порядку. Когда он совершил алию в Эрец Исраэль, повесил тфилин на гвоздь и сбросил с себя остальные заповеди, не соблюдал субботу и не молился. Ушел от него страх перед отцом – ушел от него страх перед Отцом Небесным. Молод был Ицхак и не задумывался сильно о Создателе, как большинство наших товарищей в те времена. Поднялся он в Иерусалим и начал меняться. Иногда самостоятельно, а иногда с помощью других, как, к примеру, когда он работал в доле с иерусалимскими малярами. Когда наступало время полуденной молитвы и вставали маляры на молитву, оставлял также и он свою работу и молился вместе с ними, а если он ел вместе с ними хлеб, присоединялся к ним и произносил благодарственную молитву.

2

Маляры эти, его коллеги по ремеслу, обычно приглашали Ицхака на каждое торжество в их доме. Эти люди, которые тянут из себя жилы ради мизерного заработка и вся жизнь которых – нужда и мучения, как только бывает у кого-нибудь из них праздничная трапеза, становятся другими людьми, полными радости. Собираются двадцать – тридцать человек в тесной квартирке, и расстилают скатерть, и ставят бутылку красного вина, и бутылку водки, и немного фисташек и семечек, и ломтики медового пирога из муки грубого помола, и кусочки арбуза. А в зимние дни украшают стол апельсинами из Яффы, знаменитыми своей величиной, и апельсинами из Иерихона, знаменитыми своей сладостью. Наливает себе каждый немного вина и отпивает немножко. Поздравляет виновника торжества и всех гостей и отламывает себе маленький кусочек пирога, но не съедает его тут же, а кладет рядом со своим стаканом, дабы видел хозяин дома, что он ест и наслаждается его трапезой. Если он умеет петь, он поет нигун; если он весельчак, шутит и рассказывает смешные истории, которые все любят; а если он ученый человек, рассказывает интересную новость или дает небольшой драш к недельной главе из Торы или к отрывку из Пророков, который читают на этой неделе, а завершает он свой драш гематрией, связанной с виновником торжества.

От слов Торы переходят они к рассказам о людях Торы, о первых раввинах Иерусалима, чьи молитвы предотвращали несчастья, и отклоняли запреты, и вызывали дожди, так что другие народы поражались и склоняли перед ними голову. И это не удивительно: каждого, кто освящает себя и в самом деле боится Бога, и вся его деятельность – ради имени Благословенного, каждого – Всевышний любит и рад исполнить его желание, как мы читаем в псалме: «Желание боящихся Его исполнит Он». Так наш учитель Клонимус, чудотворец, служил своему народу до такой степени, что даже нарушил субботу, за что полагается избиение камнями, поэтому повелел этот праведник каждому, кто увидит его могилу, забрасывать ее камнями, и до сих пор мы видим на его могиле груду камней. И казалось бы, прошло так много лет – должна была эта груда подняться до небес, но наверняка спускаются с небес и забирают те камни. От этих первых наших учителей переходят они к рабби Ор Хаиму и к знаменитым каббалистам, похожим на ангелов служения. А иногда говорят они об Иерусалиме: не покидает его Божественное Присутствие ни на миг, и, хотя разрушен Иерусалим, всегда это Божественное Присутствие ощущается у Западной стены; и хотя стоит стена одиноко в своей святости, все действия иноверцев и все их мерзости не оскверняют ее. А некоторые гости рассказывают о том, что не подходили евреи к Западной стене в обуви, но снимали ее и оставляли в отдалении, не так, как в наше время, когда подходят к ней в башмаках. Наши предки, более близкие к трагедии разрушения Храма, поступали, как поступают в семь траурных дней; мы, более близкие к избавлению, считаем, что этот обычай устарел. И когда говорят они о старых временах, то рассказывают о страшных небесных знамениях, которые появлялись в небе Иерусалима до 5600 года от сотворения мира и побуждали душу каждого к раскаянию.

Больше всего любили они рассказывать о деяниях своих отцов и дедов, о том, как скитались те год, и два, и три, пока не удостаивались подняться в Иерусалим. Были среди них богатые люди, жившие раньше в больших и добротных домах, но оставили они все свое добро за пределами Эрец Исраэль, и уехали, и поднялись в Иерусалим; и довольствовались куском черствого хлеба; и жили в грязных развалинах, которыми брезговали даже собаки; и были счастливы, как если бы жили в царском дворце только потому, что удостоились жить в Иерусалиме. И если видели они красивый дом, то плакали и говорили: «Иерусалим! Иерусалим! Как же ты снял свои траурные одежды и надел красивое платье?» И были среди наших отцов и дедов знаменитые раввины, великие в Торе, но, поднявшись в Иерусалим, они скрывали свое имя, потому что не хотели получать что-либо от венца Торы в доме обитания Торы; сидели они на рынках города, как шорники и сапожники с тфилин на лбу и на руке, и кормились своим ремеслом, которому учились тайно за границей ради Иерусалима, и никто не знал об их величии, пока не попадал туда человек из их города и не узнавал их. Тогда заставляли их раввины Иерусалима оставить ремесло и заняться святым делом. Но, и оставив свое ремесло, они не приглашали мастерового к себе домой, но делали все своими руками из уважения к ремеслу, и сыновьям своим наказывали быть ремесленниками, ведь ремесло кормит мастера. И когда пробуждались и загорались души слушателей от рассказов о деяниях их отцов, святых людей, вставал один из гостей, и сбрасывал с ног башмаки, и садился на землю, и читал горестные, траурные стихи: «Человек… создан он из праха…» и «Плавает душа наша в пыли, прилипла плоть наша к земле…». И пока один еще сидит и плачет, уже встает другой и пускается в пляс, напевая радостный нигун: «Мы – народ Твой, и Ты – Бог наш!», и все гости помогают ему, одни поют, а другие хлопают в ладоши, пока не наступает час молитвы, и все молятся и расходятся по домам.

3

Особенно волновали Ицхака часы кануна субботы, когда в городе замирает деловая жизнь и на все ложится отблеск субботнего света. Это – тот самый субботний свет, чье сияние отбрасывает свой отблеск даже на испорченные поколения. Солнце еще не закончило свой путь по небосводу, но внизу под небесами, на земле, большие перемены уже заметны. Что-то изменилось в атмосфере, и некое подобие радости, скрытой от глаза, ощущается в пространстве. Все магазины заперты и все будничные дела прекращены. Улицы Иерусалима опустели от повозок, и Святая Земля погрузилась в молчание. Колесо не визжит, и кнут не свистит. Все кругом замерло, и святая тишина сливается с молчанием города. В эти минуты выходит старенький служка из большой синагоги раббана Йоханана бен Закая[60] и объявляет: «Пришло время зажигания свечей!» Тут же вскакивает один из обитателей богаделен на горе Сиона и поднимается на крышу высокого дома и трубит, чтобы предупредить народ о субботе. Спешит хасид из садигорских хасидов и поднимается на конек крыши большой синагоги «Тиферет Исраэль»[61], и медная труба длиной в два локтя у него в руках, и он трубит. На звук трубы выходят люди из других синагог и поднимаются на крыши и трубят, пока их не услышат по ту сторону стен. Выходят ешиботники в субботней одежде и поднимаются на крыши высоких домов в Новом городе с большими колокольчиками в руках и звонят, чтобы объявить, что пришло время зажигания свечей. И в каждом доме, и в каждом дворе спешат с приготовлениями к наступлению субботы. Одни пробуют субботние кушанья – «пробующие их удостоятся долгих лет жизни», другие проверяют свою одежду, не забыли ли они какую-нибудь вещь, которую запрещено переносить в субботу. Одни торопят своих маленьких детей, чтобы те приготовили молитвенники с субботними молитвами, другие наливают масло в стеклянные светильники. Одни добавляют красное вино в масло для красоты, другие накрывают на стол и надевают субботнее платье. Исчезли раздраженные лица, и всюду слышится доброжелательная и негромкая речь, и из каждого дома и из каждого двора видно сияние множества свечей, и весь город, весь целиком, похож на дворец, украшенный свечами и фонариками. Тут горит светильник, а тут керосиновая лампа. Тут – плошка, полная оливкового масла, а тут – белые тонкие свечи. Здесь – две свечи в память «помни и храни…» и в память двух скрижалей завета, а здесь – десять свечей в память десяти речений. Здесь – семь свечей по числу семи дней творения, а здесь – двенадцать свечей по числу двенадцати колен Израилевых. Здесь – столько свечей, сколько домочадцев, а здесь – бесчисленное количество свечей. Есть дома и дворы, где не увидишь света свечи ни в одну из ночей, но приходит суббота – весь дом светится. Есть женщины, которые каждый раз в канун субботы перед зажиганием свечей опускали у себя дома монету в копилку для пожертвований, говоря при этом специальную молитву; теперь они сами кормятся от этой копилки, подобно тем, кто положил свои деньги в надежное место и берет их в час нужды. И уже весь Иерусалим отдыхает от своих трудов, и из каждого дома, и из каждого двора выходят старые и молодые в субботней одежде, и лица их светятся субботним светом. Люди… в обычные дни весьма невысокого о себе мнения… похожи в этот час на знатных особ. Исчезли сердитые лица, и все глаза лучатся светом. Одни направляются в синагоги и бейт мидраши, а другие идут к Западной стене. Одни идут степенно, а другие спешат почти бегом, и их красочные разноцветные одеяния подметают камни Иерусалима и одевают иерусалимские улицы в бархат и атлас. В этот час небо наверху расцвечено чудной гаммой красок или потому, что субботние одеяния отражаются в нем, или субботние одеяния так прекрасны, оттого что небесное сияние отражается в них с наступлением субботы. Много раз шел Ицхак, наш товарищ, следом за идущими на молитву, пока не приходил к Западной стене, и не стоял, и не восклицал вместе со всеми: «Возблагодарите Господа, ведь Он добр, вечна милость Его», как если бы и он тоже удостоился того милосердия, которое дарит Господь, Благословен Он, соблюдающим его заповеди.