"Рим, конечно Рим" или "Итальянское танго" - Людмила Бояджиева

— Эй! — окликнул Парфюмо удаляющуюся девушку. — Здесь недавно по телевизору интересную картину показали: одна русская шлюшка из тюрьмы сбежала, да ещё конвоира пристукнула. Кровищи, — как на скотобойне! Толстяк зашелся хрюкающим смехом, и Кристину вдруг осенила догадка: «Лиловая свинья» — это и есть сам Парфюмо. Как бы лестно ни отзывался о нем Антонелли.

Слов женщины, говорившей на диалекте, Кристина почти не разобрала, объяснялась жестами, как глухонемая. Да, в этих краях она почувствовала себя путешественницей, попавшей в экзотическую глухомань.

Здесь все было непривычно и живописно, будто из какого-то старого кино про солнечную Колабрию. Январь, — а вокруг преисполненное радости жизни цветение. Темно-зеленый глянец апельсиновых рощ и бархатисто-серебряная листва зарослей олив покрывают склоны холмов, а виноградники кажутся полосатыми ковриками, наброшенными на каменистые уступы, спускающиеся к морю. В крошечных долинах, заросших мягкой травой, бродят отары, на серой гальке побережья сушатся перевернутые кверху дном лодки, развешена паутина рыбацких сетей с большими бусинками стеклянных шаров, служащих поплавками. Море называется Тирренским и соединяется узким Мессинским проливом с Ионическим. Там, за проливом, в золостисто-голубой дымке парит знойная загадочная Сицилия.

Дома в деревеньках, спускающихся к заливу Сант-Эвфемия, выстроены из белого камня. Чудом прилепившись к скалам над бухтой, они образуют единое целое, наподобие пчелиного улья или древесного гриба, облепившего ступенчатыми наростами старую кору.

«Лиловая свинья» расположена на самом верху деревеньки, неподалеку от проходящей вдоль побережья автострады. В отличии от нижних кабачков и тратторий, предназначенных для рыбаков и гостей, прибывающих с моря, «Свинья» — место встречи погонщиков и пастухов, а также придорожная забегаловка, куда заскакивают водители машин, развозящих овощи, фрукты, молоко, сыры и прочие сельхозпродукты. Это почти всегда местные, чужаки в такую глушь забредают редко. Их не любят и опасливо сторонятся.

Комната Кристины оказалась в старом амбаре, где в летний сезон жили наемные работники Парфюмо, помогавшие возделывать большой огород. Густо разросшийся сад скрывал приземистое, сложенное из разномастных валунов, строение от посторонних глаз. В тени огромных грецких орехов, едва начинавших зеленеть, было прохладно и сыро, а на разогретой солнцем каменистой тропинке, словно рассыпанные драгоценности, дремали большие сине-зеленые мухи.

Амбар под соломенной крышей казался заброшенным и безопасным. Это обстоятельство больше всего радовало Кристину — здесь она могла уединиться и даже запереть тяжелую дощатую дверь ржавой задвижкой. Оконце с треснутыми мутными стеклами в развалившихся рамах казалось менее надежным. Но поставленные на подоконник Кристиной ряды пустых бутылок должны были предупредить об опасности, если кто-нибудь задумал бы проникнуть сюда ночью. По крайней мере, она успеет проснуться от грохота, прежде, чем её придушат.

Пугливость, настороженность помощницы Парфюмо казалась странной. Она не только не искала знакомств. но вообще предпочитала не показываться на глаза посетителям, предпочитая возиться на кухне с грязной посудой или заниматься на задворках стиркой.

Взбивая пену в большом оцинкованном корыте, закрепленном на массивных козлах, она порой замирала, словно прислушивалась к чему-то. В эти минуты мысли Кристины растекались, теряя ориентиры, и ей начинало казаться, что именно так сходят с ума. Живая, ощутимая до мелочей, чужая жизнь пугала реальностью материализовавшегося кошмара. Это солнце, кусты, холмы, морская синь на горизонте, толстая синьора Фина — жена Парфюмо, пахнущая чем-то кислым и старавшаяся не подходить близко к полячке, брезгливо поджимавшая губы в разговорах с ней, состоящих из коротких распоряжений, — что это, сон на яву? Но какова же тогда явь — подлинная её, Кристинина жизнь? Московская пятиэтажка, римская тюрьма, скромная гостиница «Парма», роскошные владения Антонелли?

Почему-то отчетливо всплывал в памяти быстрый, как удар, взгляд Надин-Белоснежки, узнавшей о контракте подружки с «Каратом», и её наморщенный, то ли пренебрежительно, то ли завистливо, носик. «Миллионы ты там грести не будешь, — и не мечтай. Там таких ищущих пруд пруди. Но вот со здоровым сексом проблем, наверняка, не будет. Уж чего-чего, а темперамента тамошним чернопопеньким не занимать», — заверила она Кристину на прощание. Смешно. Уж в гадалки Надьке лучше не соваться. Ночь с Элмером, одна, правда, очень желанная ночи и садистские надругательства Рино — богатая любовная практика, ничего не скажешь! Элмер умер, не сумев даже привязаться к ней, но успел затянуть на шее русской подружки тугую петлю. От этой мысли по коже пробегали мурашки, и Кристина затравленно озиралась, отчетливо представляя огромное бронзовое тело, возникающее рядом.

«Все к лучшему, — твердила себе Кристина. — Эти сказочные, затерянные в южной глуши края — не ссылка, а награда. И обещание победы». Как пишут путеводители, изученные Кристиной у Стефано накануне отъезда, природные и климатические условия в этих краях «отличаются покоряющим своеобразием». Теплый воздух какого-то особого вкуса, смешавший запахи моря и пробуждающейся земли, не ведающей зимней спячки, морская синь до горизонта, манящая тем сильнее, чем настоятельнее заявляла о себе потребность в хорошей бане.

Через три дня работы на жаркой кухне Кристина почувствовала, что покрылась слоем грязи и пота. На вопрос работницы о возможности помыться, Парфюмо пренебрежительно хмыкнул: — Вон в саду бочка. Бери ведро и тащи в хлев. Воды пока не жалко…. — Он окинул Кристину таким цепким масляным взглядом, что ей стало ясно, — не даром здесь у восьмидесятилетних стариков ребятня пузатая бегает.

— Я не прочь приласкать тебя, сладкая. Как-нибудь вечерком. Моя хозяйка к сестре гостить уезжает. У меня пластинки есть хорошие. И заплачу, конечно. Парфюмо никогда не скупится для такого дела, и силенки ещё имеются. — Он смачно ущипнул её пониже спины, подтверждая свои слова.

— Спасибо. Потом. Я ещё не привыкла… Устала… — пробормотала работница невпопад, пряча сверкнувшие отвращением глаза.

Для купания Кристина выбрала вечерние часы, когда перед ужином в забегаловке наступало затишье и хозяева отдыхали в доме. Два ведра, кружка и кусочек хозяйственного мыла — вот и все, что заменило ей ванну. Но и это было настоящим пиршеством для истомившегося по воде тела.

Дверь в хлев не запиралась, пол застилала солома, сгнившая в глубине и ещё сухая, золотистая, сверху. Сквозь щели в крыше, набранной из узеньких дощечек, проникали полоски света, на потолочных перекрытиях возились, тихонько воркуя, голуби. Кристина намылилась и с удовольствием облилась прохладной одой. Потом, опустившись на колени, намылила длинные волосы, жалея, что не остригла их накануне бегства. Искушение отделаться от обременительной шевелюры было велико — перед кем ей теперь щеголять? Ведь не фотомодель, а, скорее, каторжница, значит, и замашки иные. Но Кристине казалось, что именно с этой незначительной детали начнется её капитуляция перед обстоятельствами. Нет, Марыся Сташевская останется Кристиной Лариной до тех пор, пока хватит сил сопротивляться отчаянию. Она яростно теребила слипшиеся, упавшие на солому длинные пряди.