Жанна дАрк из рода Валуа - Марина Алиева

Он снова попытался читать, но слова старинной рукописи и собственные мысли, цепляясь друг за друга, повлекли отца Мигеля дальше и дальше. И первое сочувствие, сейчас, над этой рукописью, обернулось вдруг пугающим осмыслением. «Мы не готовы, – бормотал он сам себе, сжимая руками виски и чувствуя в душе, едва ли, не панику. – Мы, все! И служители церкви, и миряне – от короля до последнего раба… Даже наши папы… Никто! Никто не готов стать лицом к лицу перед этой девочкой, когда она обретёт в полной мере всю свою силу! Чему смогу научить её я – жалкий и ничтожный, один из многих?.. Мы думаем, что искренне помолившись и покаявшись в грехах, уже получаем право жить дальше, согласуясь только со своими интересами и убеждениями. Но все мы нечисты! И когда в глазах этой девочки отразится наш облик, даже на самых белоснежных одеждах проступят грязные разводы завистливого собственничества, пятна властолюбия и черные складки всевозможных обстоятельств! Чтобы стряхнуть всё это понадобится уединение ума. Но никто не захочет познавать себя, ибо, познав себя, познаешь всё! А всё знать страшно, потому что жизнь сначала не начнешь…»

– Смотрите, святой отец, вот и Жанна!

Голос хозяйки вернул отца Мигеля к действительности.

Стряхнув оцепенение от поразивших его мыслей, монах выглянул через оконце и увидел, что по ровному, выпавшему недавно снегу, идёт, переваливаясь словно уточка, Жанна-Клод. Оно шагала, высоко поднимая ноги, чтобы следы оставались ровными и четкими, и постоянно оглядывалась, любуясь отпечатанной на снегу цепочкой. Светлые косы уже не торчали задорными хвостиками, а отрасли и чинно выглядывали из-под краёв теплого платка ровными, слегка загнутыми кончиками. Плотно перехваченный в талии кафтан был немного великоват, как и сумка из грубой холстины, переброшенная через плечо и болтающаяся из стороны в сторону, словно маятник, в такт шагам.

– Чистый ангел! – умильно сложила на груди руки мадам Жанна, выглядывая из-за плеча своего, якобы, родственника. – На обе деревни лучше девочки не сыскать!

Накануне ей заплатили очередное щедрое вознаграждение за предоставленный кров, и потому, наверное, голос её звучал сегодня особенно убедительно.

– Мне бы хотелось немного почитать Жанне из старинных манускриптов по богословию, – сказал отец Мигель. – Пошлите её ко мне, как войдёт.

Мадам активно закивала, почтительно протиснулась мимо стола, на котором лежала рукопись и, перекрестившись пару раз, удалилась, сообщив уже от дверей, что испекла капустный пирог, который подаст к обеду. Так что, пусть малышка Жанна после чтения сразу не уходит.

«Уйдёт она, как же, – мысленно проворчал Мигель, окончательно вернувшийся на грешную землю. – Каким бы ангелом Жанна-Клод ни была, вкусно поесть она любит, как обычный человек. А в этом доме готовят не хуже, чем в Анжерском замке…»

Он с тоской посмотрел на манускрипт, и отголосок недавнего страха неприятно кольнул сердце. Может, не читать ей ничего? А герцогу сказать, что с девочкой снова ошиблись… Но тогда пребывание здесь отца Мигеля становилось бессмысленным. Герцог сообщит мадам Иоланде, та отзовёт духовника обратно, и это было как раз то, чего Мигель хотел сейчас менее всего. Мало того, что придётся объясняться с герцогиней, которая на слово может и не поверить, приедет разбираться и уличит отца Мигеля во лжи со всеми последствиями, так ещё и сам он прекрасно понимал, что уже не в состоянии покинуть Жанну-Клод, не разобравшись толком, кто она есть на самом деле – ангел, посланный, как Чудо, или человек, способный научить переосмысливать всё сущее и даже… Мигель испуганно перекрестился – о, Боже, он на грани ереси! – но всё же мысленно закончил: и даже веру, которая чрезвычайно запуталась и в ходе бесконечных войн, и в противоборстве трёх пап…

Стук деревянных башмаков затих перед его комнатой. Жанна-Клод возникла на пороге, вся окутанная морозной свежестью, румяная, как всегда, улыбающаяся. Увидев, что Мигель крестится, она перекрестилась тоже и звонко возвестила:

– Добрый день, Мишель! Дай мне грифель, я хочу кое-что записать!

Монах удивленно округлил глаза.

– Разве ты умеешь?

– Для себя умею, – охотно сообщила Жанна-Клод. – Но мой грифель сегодня утром совсем раскрошился, а угольки слишком пачкаются.

Для пущей убедительности она достала из сумы на боку несколько плотных листков, на которых в монастырях и аббатствах обычно записывают хозяйственный приход-расход, и протянула отцу Мигелю, демонстрируя чумазые следы по краям.

Монах с интересом рассмотрел листки

Совершенно непонятные значки покрывали их сверху донизу, но сбоку на некоторых красовались смутно узнаваемые изображения цветов и птиц, подкрашенные кое-где соком ягод, чистотела и пережженной древесной корой.

– Что это? – развел руками Мигель. – Это же невозможно прочесть!

– И не надо, – решительно заявила девочка. – Это только моё.

– Но на каком языке ты пишешь?

– Ни на каком. Я пишу значками, которые сама придумала, чтобы никому не мешать.

Отец Мигель истолковал её слова по-своему.

– Но я охотно обучу тебя и письму, и чтению. Будешь писать, как все.., – начал было он и осёкся.

Жанна-Клод смотрела так, словно монах предложил ей обучиться чему-то совершенно бессмысленному.

– Я никому не хочу мешать, – повторила она. – И себе тоже. Что надо придёт само и так, зато ненужное останется неведомым… Так ты дашь грифель?

Отец Мигель смущенно кивнул и принялся обшаривать стол, довольно бесцеремонно спихнув на пол футляр от манускрипта. Жанна-Клод тут же подбежала, подняла его и зачем-то понюхала, прикрыв глаза и втягивая запах глубоко и медленно. Потом положила футляр на стол, заинтересовалась манускриптом и потрогала его кончиками пальцев.

– Ты снова что-то читаешь?

– Да, – спохватился Мигель, – и хотел бы почитать это тебе.

– А про что там?

– Ну-у, видишь ли, так просто этого не объяснить… Давай я лучше прочту.

Но девочка, подумав не более секунды, отрицательно покачала головой.

– Не сейчас, ладно?

И улыбнулась широко и обезоруживающе. А потом, потыкав пальцем за спину, доверительным шепотом добавила:

– Меня там ждут… Я уже обещала, что послушаю его. Поэтому и нужен грифель – всё записать!

– Что послушаю? – не понял Мигель. – Кому обещала?

– Сейчас…

Стуча башмаками, Жанна-Клод убежала в соседнюю комнату, откуда крикнула: «А мы у тебя в комнате, ладно?!» и вскоре вернулась с толстым, ленивым хозяйским котом, которого тащила, обхватив обеими руками за обширный живот.

– Вот, ему!

Она пристроила кота в оконную нишу, схватила протянутый грифель, один из листков, пристроилась рядом и стала выводить свои непонятные значки, медленно и старательно. Удивило отца Мигеля то, что, презиравший всё на свете, своенравный котище сидел смирно и громко мурчал, так, что со стороны казалось, будто он действительно что-то рассказывает.

«Чушь какая! – подумалось монаху. – Я полный идиот, если позволяю ей этим заниматься!». Но ещё большей глупостью представилось ему, почему-то, что сейчас он отнимет у девочки её грифель и листок, прогонит кота и усядется читать ей о тайных мистериях, обрядах посвящения и отправных точках веры…

«Для неё это всё, как азбука для ученого, – заговорил в Мигеле кто-то другой, более спокойный. – Это нам, обычным людям, кажутся безмерно важными всякие тайны, мистические озарения и выдуманные условности. Это мы прячем для чего-то друг от друга собственную мудрость, чтобы не вступала в противоречия с теми глупостями, которые творим. А этой девочке дела до всего этого ровно столько же, сколько и хозяйскому коту. Она даже с ним играет не так, как другие дети, начавшие свои жизни с подражания взрослым – то-то и сидит он смирно, как привязанный, словно чувствует с ней связь древнюю, намного древнее, чем самый сокровенный манускрипт из хранилища герцога Лотарингского… Коту в жизни тоже никто не мешал…. «Что надо придет само…«».

«Бог с ней, – слились в едином решении оба Мигеля. – Герцогу скажу, что учить эту девочку нечему, и сам не стану ей мешать».

Но Жанна-Клод, как будто услышав его мысли, вдруг оторвалась от своего занятия и замерла, глядя в окно.

– У нас осталось очень мало счастливых дней, Мишель, – пробормотала она, еле слышно, и монах готов был поклясться, что в глазах Жанны-Клод стоит сейчас такая же тоска, как в день Азенкурского сражения. – Новые холода принесут новые беды… Ещё больше грязной земли и грязных тел… А ты скоро уедешь.

– Куда уеду?

Девочка опустила глаза, тяжело вздохнула и прошептала:

– Хоронить кого-то…

Сомюр

Высокое окно пропускало свет, который казался стальным из-за низкого серого неба, готового разразиться холодным дождём с грозой и молниями. И вся комната внутри замка выглядела тревожной и сырой, вполне отвечающей настроению окаменевшей мадам Иоланды. Бесшумные слуги, опасливо поглядывая в сторону госпожи, занимались своими каждодневными делами и исправно подносили ей еду, которую потом забирали нетронутой. Под вечер фрейлины уводили её, безучастную ко всему, в спальню, где причёсывали, переодевали и укладывали, чтобы утром проделать всё в обратном порядке… Словно во сне переходила герцогиня из комнаты в комнату, таща за собой шлейф белоснежного покрывала, которое особенно подчеркивало её почерневшее лицо, иногда подолгу замирала перед окнами, то сворачивая, то разворачивая давно уже ненужный платок, и смотрела, смотрела в невидимые за горизонтом дали покрасневшими сухими глазами.