Восьмая могила во тьме - Даринда Джонс

Квентин опустил бутылочку слишком низко, и Эмбер рассмеялась, показав пальцем вверх:

- Выше.

Он тут же послушался, и его глаза засияли так же ярко, как и улыбка, которую он ей подарил.

- Что-что? – спросила Эмбер у Пип, словно маленькая хулиганка могла ей ответить, и снова засмеялась: - Полностью согласна. Он яркий и ясный, как летний день.

Не понимая, о чем речь, Квентин пожал плечами.

- Она говорит, у тебя симпатичная аура, - жестами объяснила Эмбер.

Он приподнял брови и кивнул, ни капельки ей не поверив. Зато я всерьез задумалась. Может быть, Эмбер и правда фея.

Она опять посмотрела на Пип и кивнула:

- Ладно. Обещаю. Иначе она расстроится.

- Расстроится? – вслух уточнил Квентин глубоким и мягким, как всегда, голосом. – Кто?

Словно о чем-то сожалея, Эмбер поджала губы:

- Чарли.

Квентин знал, что я здесь стою, потому что видел мой свет. Покосился на меня, а потом вернулся к тому, чему его обучали. А еще он знал, что рядом стоит Мо, машет Пип и гладит ее по щечкам. Мо взглянула на меня и сложила у груди руки в знак восхищения. Я подмигнула ей и ушла, сгорая от любопытства. У Эмбер, конечно, мощная связь со всем живым окружением, но содержательные беседы с новорожденным ребенком? Это что-то новенькое.

Меня обдало волной холода, и я повернулась к сестре Морин. Или Мо, как она сама представилась.

- Спасибо, - показала она жестом, словно коснулась невидимой шляпы, и махнула в сторону спальни. – Она красавица.

- Согласна, - прошептала я. – У меня есть знакомый из Ватикана. Он послал письмецо тамошним большим шишкам. Они во всем разберутся. В том, что произошло с тобой и твоей сестрой. Ну и со священником, ясное дело.

Мо опять меня поблагодарила.

- Ты им рассказала? Что моя сестра пыталась меня спасти?

- Я рассказала им все, Мо. – Я подошла ближе, чувствуя, как от горя давит в груди. Этой девочке довелось пережить страшные вещи. – Если хочешь, можешь через меня перейти.

Она опустила голову.

- А вдруг… вдруг он не захочет меня принять?

- Еще как захочет, Мо. Если бы не хотел, поверь мне, здесь ты бы не осталась.

- Ты не понимаешь. Мои грехи не искупить.

- А кто из нас не грешил? Видела бы ты меня на Хэллоуин в последний год колледжа. Что бы ты ни натворила, это не идет ни в какое сравнение с развратной французской горничной в маске Джейсона Вурхиза[11].  В этом и заключается смысл прощения. И что-то мне подсказывает, что Бог все поймет. Мы все сбиваемся с пути, солнышко, и он это знает. Честное слово.

Наконец Мо будто смирилась. Неуверенно шагнула ко мне, потом еще раз и еще, и вдруг ее лицо озарилось. Она кого-то увидела. Скорее всего – кого-то из родных. Взглянув на меня напоследок глазами, в которых плескалась благодарность, Мо перешла.

Она видела, как в Чикаго застрелили ее отца. Это воспоминание врезалось в меня, как товарняк, и выбило из легких весь воздух. Я смотрела, как бандит с автоматом в каждой руке мчится по улице в классическом «форде», высунув из окна голову и поливая градом пуль пешеходов. Как ни печально, целью его был босс конкурирующего мафиозного семейства, а отец Мо, пекарь с двадцатикилограммовым мешком муки на плече, просто-напросто попал под горячую руку. И даже не успел понять, что произошло. Он нес на плече мешок, придерживая его одной рукой, а другой сжимал ладошку дочери, Мо. Они вышли посмотреть на выпечку рождественской тематики, которой он украсил витрину. Санта, елки, звезды… Все ярких цветов, которые так и просили, чтобы их съели. Разумеется, все это было сделано для Мо и ее сестры, которая осталась дома, потому что простудилась.

Одним из клиентов отца был человек по имени Крайтон, босс мафии, но в то время Мо об этом не знала. Бандит хотел застрелить именно его и заодно по приказу своего босса убить каждого, кто окажется на территории конкурента. В назидание.

Услышав очередь, Мо подпрыгнула и уставилась на бандита в машине, который, увидев ужас на лице маленькой девочки, прицелился прямо в нее. И в этот момент с плеча застреленного в голову отца упал мешок, в который попали две пули, метившие в Мо. Машина поехала быстрее, оставив за собой отчаянные крики выживших. Мо стояла посреди улицы в облаке муки, изо всех сил вцепившись в папину руку, пока не поняла, что его пальцы разжались. Она повернулась и увидела его лежащим лицом в луже собственной крови.

Звуки стихли. Мука, как снег, осела у ног. А папа лежал и не шевелился. Все вокруг исчезло, словно ничего никогда и не было. Несколько долгих месяцев Мо провела в психиатрической лечебнице. Слава богу, мама отказалась от инсулинотерапии, потому что сочла ее не менее варварской, чем электрошок. А когда врачи посоветовали ей отказаться от дочери, которая, по их словам, уже никогда не выйдет из якобы перманентного ступора, мама в тот же день забрала Мо домой и приготовила ей куриный бульон.

До самой смерти Мо верила, что исцелил ее именно бульон. И пусть она так никогда и не заговорила снова, но все-таки нашла способ вернуться в реальный мир. Разумеется, с помощью мамы и сестры.

С тех пор они с сестрой стали еще ближе. Даже придумали собственные секретные знаки, чтобы общаться только друг с другом. Мама настаивала, чтобы Мо выучила настоящий жестовый язык, но их выдуманные с сестрой знаки она не забывала никогда.

Вместе с этим меня затопили и приятные воспоминания. День рождения двоюродного брата, после которого Мо притащила домой щенка. Кузен, видите ли, разозлился, что ему не подарили пони. И тетя Мо отдала щенка ей, чтобы проучить сына. Через месяц пони ему все-таки подарили, так что никакого урока мальчик не усвоил, но это ерунда. Ведь у Мо и Беа появился щенок по кличке Биби, сокращенно от Большущий Богатырь, которого они поили несуществующим чаем и учили чихать по команде. Теперь у меня были неопровержимые доказательства того, что все псы действительно попадают в рай, потому что, проходя через меня, именно Биби увидела Мо, а потом – сестру и родителей.

Несколько минут я приходила в себя, хотя была очень рада за Мо, которая наконец оказалась там, где и должна была быть. Рядом с родными людьми. Жаль только, что на это ушло семьдесят с лишним лет, но, насколько я понимаю, по ту сторону время играет значительно менее важную роль.

Пришла эсэмэска. Куки спрашивала, где я.

«Здесь. А ты где?»

«Тоже здесь. Почему я тебя не вижу?» – подыграла подруга.

По-прежнему медленнее, чем хотелось бы, я спустилась вниз и пошла через весь дом в офис.

В столовой сидел Гаррет. Трудился над отрывками, которые могли пролить свет на нашу ситуацию с адскими псами. Отвлекать его я не рискнула, зато рискнул Ош – подсунул Своупсу упаковку сырных крекеров, но тот не обратил внимания ни на даэву, ни на предложенный перекус.