Камни и молнии (сборник) - Вячеслав Морочко

Хотя это было всего лишь “капризом души”, собирая “горошины”, поражаясь обилию их за последнее время, Поэт задавался вопросом: “Откуда они? Какая незримая туча без грома и молнии усевает планету “нетающим градом”?

– Мне ее жаль… – признавался маэстро. – Она одинока!

– А мне жаль тебя! – качал головою Аскет. – Сколько можно быть взрослым ребенком?

– Но оставаться ребенком… – не это ли счастье! – ответил Поэт.

– Не это! – отрезал ученый. – Немыслимо счастье без возможности утолять страсть к познанию! Стыдно кланяться всякой соринке, в то время как обступившие тайны держат нас в клетке неведения!

Но Маэстро говорил о своем:

– Что может быть очаровательней тайны, к разгадке которой мы приближаемся? Миг озарения – это то же, что чудо любви!

– Ну при чем здесь любовь?! – сокрушался Аскет. – Для познания нужен «холод вершин» – идеальная ясность рассудка!

– Ты по-своему тоже поэт! – усмехнулся приятель. – Не надо сердиться… Просто, у нас с тобой разные жанры.

– А я не сержусь… Будь здоров! Я еще поработаю, – отозвался Аскет и вспорхнул к себе на балкон круглой башни, вознесшейся над цветущей планетой.

– Ладно, пока! – приятель махнул ему вслед и продолжил свой путь по аллеям “райского сада”.

В это время Аскет опустился в удобное кресло у себя на балконе, прогоняя из сердца досаду от потраченных на беседу минут.

Он умел обретать ясность духа, глядя в корень вещей. Ход его рассуждений и действий, которые вытекали из них, можно выразить так:

Ведя родословную от религий и мифов, “поэтический мир” уводит от объективной реальности. Опасность – уже в самой музыке слов, в метафорах, подменяющих логику.

Аскет отдавал предпочтение фактам, очищенным от “романтических бредней”: “В ранние поры романтизм был полезен для поощрения странствий, призванных расширять кругозор, но сегодня он так же смешон и не нужен, как дар лицедейства при полном владении техникой трансформации плоти. Все эти “тайны поэзии”, “изыски цвета” и “звукофантазии” – дань наивному детству. Наша стихия – познание. Совершенствуясь, мы пойдем до конца, следуя за ускользающей истиной!”

И Аскет, не сходя с плетеного кресла, “пошел до конца”, избавляя себя от помех, заусенцев, задирин, которыми изобилует “мир шальных чувств”. За счет углубления логики и наращивания “математической мощности” он блокировал действие “вздорных эмоций” – расширились благотворные связи, однако упала надежность системы, устойчивость, сопротивляемость внешней среде. Его память хранила уже достаточно сведений, и Аскет, избавляясь от хлама, преступил к очищению “аналитических центров”. Достижение высшей надежности обеспечивалось упрощением схемы, приданием обтекаемой формы и уплотнением защитных слоев. Процесс, ускоряясь, принял лавинный характер.

Когда же, избавившись от всего, что мешало, Аскет, наконец, достиг совершенства, он… выпал через балконную щель и в виде дробинки скатился под ноги Поэту, который как раз завершил круг прогулки.

2000

“ПРОЩАЙ…”

Землю тогда будто шерстью покрывали леса, кишащие зверем и шайками душегубов, а крошечные селения попадались столь редко, что даже небольшие местечки казались великими городами.

На окраине одного из таких городишек в нищей лачуге жил юноша, сухорук и горбат, по имени Алис. Он вырос в монастырском приюте, где большелобый старик научил его грамоте, а приобщая к добру, обнаружил в калеке мятежную душу.

Покинув монастырские стены, Алис жил тем, что делал из разноцветной бумаги цветы, которые из сострадания у него покупали, хотя никакие насмешки не ранили душу бедняги так больно, как жалость. Он был в самом деле уродлив и ослаб до того, что в последнее время даже не мог открыть дверь в чулан, где хранились бумажные ленты и клей. Казалось, что дверь эту с той стороны кто-то крепко держал. Покупая его работу, горожане показывали свое благонравие, зато в адрес окрестных племен и купцов из далеких земель они говорили со злобным презрением, веруя в исконное превосходство своего рода-племени над остальными народами и племенами. Они веселились и горлопанили, когда на площади истязались пленники, схваченные во время набегов на соседние земли, а оплакивая сыновей, не вернувшихся из дерзких походов, винили во всех своих бедах ЧУЖИХ – тех, которые носят другую одежду, имеют другой цвет волос, верят в бога другого и вообще по-иному живут… И все-таки Алис предпочел бы стать ЧУЖАКОМ, только бы не оставаться предметом их жалости.

В городе не любили цыган. Как правило их встречали враждебно, в лучшем случае относились как к неизбежному злу.

Однажды, когда Алису посчастливилось распродать весь товар, старуха-цыганка, в лохмотьях с глазами навыкат, пристала к нему: “Позолоти ручку, Горбун! Дай погадаю!” Юноша дал ей монету. Скользнув по ладони, нищая взглядом впилась в лицо, – и он отшатнулся. Еще больше его поразили слова: “Мой яхонтовый, не побрезгуй советом: ступай поскорее в ту сторону, куда опускается солнце, иди напрямик, сквозь леса, по болотам, в любую погоду… Не смей возвращаться, как бы ни было трудно! В конце пути обретешь “живой камень”. В нем – твое счастье”. Вымолвив это, старая женщина растворилась в толпе.

Слова ее врезались Алису в душу. Он не долго раздумывал, возвратившись в лачугу, собрал узелок и отправился следом за солнцем. “Пусть лучше погибну в пути, чем так жить”, – решил юноша. Сгорбленный, сморщенный, он был противен себе, а телесные муки приводили в отчаяние. Но душа ждала случая, чтобы поспорить с судьбою… И дождалась.

Алис шел много дней, съев припасы, кормился орехами, молодыми побегами, ягодами, грибами, кореньями, съедобными травами – всем, что подсказывало природное чувство, идущее от лесных прародителей. Ночевал на деревьях, закутавшись в плащ, привязавшись к стволу. Воду пил родниковую. Его не тянуло назад: здесь никто не показывал жалости – каждый заботился лишь о том, чтобы выжить и вырастить маленьких.

Как-то в чаще, между отрогами гор, увидел юноша озеро. Было солнечно, жарко. Пели птицы, плескалась рыба в воде… а у кромки стояла, задумавшись, девушка с большими глазами и волнами темных волос. Красота ее была, казалась, невыносимой для глаз. Девушка не заметила Алиса, может быть, приняла за одну из скрюченных сосен на взгорье. Она скинула платье, и озеро закипело у ее ног. Дно сначала было пологим, и, удаляясь от берега, красавица медленно погружалась. Она отошла уже далеко, когда неожиданно вскрикнула, скрылась в пучине, а вынырнув, стала отчаянно биться.

– Не справедливо, – пронеслось в голове горбуна, – если это чудо погибнет, а такие как я будут жить?