Богач, бедняк. Нищий, вор. - Ирвин Шоу

Отказ Колина, как он говорил, «выходить на люди» не отражался на его карьере. «Только бездарности вынуждены плясать под дудку Голливуда», — утверждал он. Его талант проявился уже в первой его картине. Вторым фильмом он подтвердил свое дарование, а сейчас, когда снимал третью за пять лет картину, считался одним из самых блестящих режиссеров своего поколения. Единственной его неудачей была постановка пьесы в Нью-Йорке, куда он вернулся после съемки своей первой картины. Спектакль был показан всего восемь раз. Когда пьесу сняли, Колин исчез на три недели. Объявившись снова, казался замкнутым, молчаливым, и потребовалось несколько месяцев, прежде чем он почувствовал, что может взяться за новую работу. Он был не из тех, кто в состоянии смириться с неудачей, и он заставлял Гретхен страдать вместе с ним, хотя она заранее предупреждала его, что пьеса еще не готова для постановки. Однако Колин продолжал спрашивать ее мнение о всех своих работах, требуя абсолютной искренности. Как раз сейчас ее немного беспокоил один эпизод в его новом фильме, который вчера вечером они просматривали вместе с режиссером по монтажу Сэмом Кори. Что-то в этом эпизоде было не так, но что именно? После просмотра ста ничего не сказала Колину, но знала, что за завтраком он обязательно будет расспрашивать, и теперь методически, кадр за кадром, пыталась восстановить эпизод в памяти.

Накинув халат, Гретхен прошла в гостиную, надела очки и села за стол досматривать газету. Она уже собралась отложить ее, как вдруг на спортивной странице увидела фотографию двух боксеров на тренировке. Господи, опять он, подумала Гретхен. Под фотографией было написано: «Генри Куэйлс со своим спарринг-партнером Томми Джордахом готовится к матчу, который состоится на следующей неделе».

С того вечера в Нью-Йорке, когда они с Рудольфом зашли к Томасу в раздевалку, Гретхен ничего не слышала о брате и не видела его. Хотя она почти совсем не разбиралась в боксе, ей все же было понятно, что, раз Томас стал чьим-то партнером для тренировки, значит, его спортивная карьера пошла под уклон. Она аккуратно сложила газету, встала и пошла будить сына.

Билли, скрестив ноги, сидел на кровати и тихо перебирал струны гитары. Очень светлые волосы, задумчивые глаза и покрытые пушком румяные щеки, нос — слишком большой на еще детском лице, тонкая мальчишеская шея, длинные, как у жеребенка, ноги… Сосредоточенный, неулыбчивый, родной.

Рядом с ним на стуле лежал тщательно уложенный чемодан — несмотря на безалаберность своих родителей, а может быть, как раз потому, что постоянно видел в доме беспорядок, Билли вырос большим аккуратистом.

Гретхен поцеловала его в макушку. Никакой реакции. Ни враждебности, ни любви. Он взял последний аккорд и спросил:

— Ну, ты готова?

— Все упаковано, — ответила она. — Осталось только закрыть чемоданы. — У Билли была почти патологическая боязнь опоздать куда бы то ни было: в школу, на поезд, на самолет, на вечеринку; Гретхен знала об этом и всегда старалась все подготовить заранее.

Билли встал и отправился в ванную, а она пошла будить Колина. Тот беспокойно ворочался и что-то бормотал во сне. Она поцеловала его за ухом. Он проснулся, открыл глаза, минуту-другую лежал неподвижно, уставившись невидящим взглядом в потолок, и наконец сказал:

— Господи, еще совсем ночь! — Гретхен снова поцеловала его. — Ладно, ладно, уже утро, — проворчал он, взъерошил волосы, попытался встать, но опять со стоном повалился на спину и протянул руки к жене. — Помоги бедному старику подняться. — Гретхен взяла его за руку и потянула. Колин сел на край кровати, потер глаза, затем вдруг настороженно взглянул на нее. — Послушай, вчера на просмотре тебе что-то не понравилось в предпоследней части.

Не мог дождаться завтрака, подумала она.

— Я ничего такого не говорила.

— А тебе и не обязательно что-то говорить, — заметил Колин. — Достаточно того, как ты начинаешь дышать.

— Ну хорошо, мне действительно кое-что не понравилось, правда, тогда я не могла разобраться, в чем дело.

— А теперь?

— Теперь, кажется, понимаю.

— Выкладывай.

— Это в том эпизоде, когда он получает известие и начинает верить, что это его вина… Понимаешь, у тебя он ходит по дому и поглядывает то в одно зеркало, то в другое: в ванной, в большое зеркало в шкафу, в темное — в гостиной, в увеличительное зеркальце для бритья, наконец, в лужицу на крыльце…

— Все очень просто, — раздраженно перебил ее Колин. — Он изучает себя. Если говорить банально, заглядывает себе в душу — при разном освещении с различных точек, — чтобы понять… Короче, что же тебе не понравилось?

— Две вещи, — спокойно сказала она. — Во-первых, темп. До этого момента все события в картине развертываются быстро, динамично — это общий стиль фильма. И вдруг, словно только для того, чтобы показать зрителю, что наступил кульминационный момент, ты резко снижаешь темп. Это слишком очевидно.

— Так и задумано, — отчетливо выговаривая каждое слово, сказал Колин. — И должно быть очевидно.

— Если ты будешь злиться, я ничего больше не скажу.

— Я уже разозлился, так что лучше говори. Ты сказала «две вещи». Какая же вторая?

— Ты безумно долго показываешь его крупным планом, и предполагается — зритель должен видеть, что он мучается, сомневается, запутался…

— Слава богу, хоть это до тебя дошло…

— Мне продолжать или пойдем завтракать?

— В следующий раз ни за что не женюсь на такой умной бабе. Продолжай.

— Так вот, ты думаешь, что этот эпизод показывает, как он мучается и сомневается, и актер тоже, вероятно, думает, что передает сомнения и страдания, но зритель-то видит совсем другое — красивый молодой человек любуется собой в зеркалах и обеспокоен лишь тем, удачно ли подсвечиваются его глаза.

— Черт! Ты стерва. Мы над этим эпизодом корпели четыре дня.

— На твоем месте я бы его вырезала, — сказала она.

— В таком случае следующую картину снимать будешь ты, а я останусь дома готовить обед. — Колин спрыгнул с кровати и зашагал в ванную. Подойдя к двери, он обернулся. — Все женщины, которых я знал, всегда считали, что все, что я делаю, великолепно, а я взял и женился на тебе.

— Они так не считали, — ласково сказала она. — Просто говорили. — И, подойдя к нему, поцеловала в щеку.

— Мне будет недоставать тебя, — прошептал Колин. — Ужасно. — Затем он резко оттолкнул ее. — А теперь иди, и чтоб кофе был действительно черным!

Бреясь, он что-то весело напевал. Чтобы Колин пел утром — неслыханно! Но она понимала: его тоже с самого начала беспокоил этот эпизод, а теперь, зная, в чем кроется неудача, он испытывает облегчение и сегодня же с огромным удовольствием вырежет из фильма этот эпизод — результат напряженной четырехдневной работы, обошедшейся студии в сорок тысяч долларов.

В аэропорт они приехали рано, и, когда их чемоданы скрылись за багажной стойкой, с лица Билли исчезло напряжение.

На Билли был серый твидовый костюм, розовая, рубашка и голубой галстук. Волосы тщательно приглажены, кожа чистая, без юношеских прыщиков. Гретхен подумалось, что ее сын очень привлекательный парень и выглядит сейчас намного старше своих четырнадцати лет. Ростом он был уже с нее и, значит, выше Колина.

Всю дорогу до аэропорта Гретхен пришлось держать себя в руках, потому что манера Колина водить машину нервировала ее. Пожалуй, это единственное, что он делает плохо, подумала она. То он ехал очень медленно, точно во сне, углубившись в свои мысли, то вдруг начинал обгонять всех подряд и ругал других водителей, проскакивая у них перед носом или не давая им вырваться вперед. Но каждый раз, как она не выдерживала и предупреждала его об опасности, он огрызался: «Не будь типично американской женой!». Сам он был убежден, что водит машину превосходно.

— У нас еще масса времени, — сказал Колин. — Пойдем выпьем кофе.

В ресторане она и Колин заказали по чашке кофе, а Билли — кока-колу, которой он запил таблетку драмамина, чтобы не тошнило в самолете.

— Меня до восемнадцати лет укачивало в автобусе, — наблюдая за мальчиком, сказал Колин, — но стоило мне первый раз переспать с девушкой, как это кончилось.

Билли бросил на него короткий оценивающий взгляд. Колин всегда разговаривал с ним как со взрослым, и Гретхен иногда сомневалась, правильно ли это. Она не знала, любит Билли своего отчима или просто терпит. А может, ненавидит. Билли никогда не проявлял своих эмоций. Колин же вроде и не прилагал особых усилий, чтобы завоевать симпатию мальчика. Порой бывал с ним резок, порой проявлял большой интерес к его школьным делам и помогал готовить уроки, иногда играл с ним и был очень ласков, а иногда вел себя отчужденно. Колин же платил за обучение пасынка, так как Вилли Эббот переживал трудные времена и сидел без денег. Колин запретил Гретхен говорить Билли, кто платит за его учебу, но Гретхен была уверена, что сын сам давно догадался.