Такая глупая любовь - Татьяна Веденская

– Что? – Маша отшатнулась и прижалась спиной к холодной стене. Что-то колючее поранило ее изнутри, как осколок пресловутой льдинки, и она вдруг онемела. Ком подступил к горлу. Она попыталась вдохнуть, но не смогла. Так больно ей, пожалуй, никогда не было. Разве что когда в детстве у нее была страшная ангина, такая, что она и глотать не могла, только плакала. Теперь тоже хотелось разреветься, но не делать же это при нем. Переспала, чтобы отомстить? Значит, вот в каком мире он живет, в котором женщины мстят любимым, занимаясь сексом с кем-то еще. И… делают вид, что нанимают девушек на работу, чтоб заманить в свою постель.

– Маша… – глухо пробормотал Николай.

– Я не понимаю, чего ты жалуешься? – холодно усмехнулась Маша. – Это же идеальная для тебя ситуация, разве нет? Ты ведь меня зачем к себе взял? Переспать со мной? Ну так ты же, в конце концов, получил именно то, чего и хотел!

И Маша, не дожидаясь ответа, убежала домой, хлопнув дверью так, что та чуть не свалилась с петель.

Глава двадцатая

Буря мглою…

Изнуряющая и ленивая летняя жара сменилась серым туманом, сквозь который вниз проталкивались мелкие капли моросящего дождя. Осень, уже? Не слишком ли быстро? Может быть, это какой-нибудь антициклон, ветер с севера, из Питера, принес эту противную морось и грусть, от которой хочется забраться в машину и уехать куда-нибудь подальше, в дальние страны. Может быть, завтра лето вернется? Когда оно покидает Москву, на его место приходят долгие месяцы сплина.

Маша забежала в квартиру, захлопнула дверь, закрыла глаза и застыла так, опираясь спиной на дверное полотно. Силы как-то разом оставили ее, и хотелось только плакать и жаловаться на жизнь. Вот только… кому жаловаться-то? Маме, которая до сих пор небось сидит на кухне, пьет валериану, пытаясь осознать «страшную» мысль, что ее дочь, ее прилично воспитанная девочка, влюбленная битые полгода, а то и больше, в одного мужчину, вдруг была найдена в постели с совершенно другим.

И как объяснить ей, что Роберт для нее был меньше, чем призрак, расплывчатее, чем тень от пустоты в солнечный день?

Роберт считал, что Гончарову незачем нанимать Машу, если он не планирует с нею спать. Гончаров считает, что Маша переспала с ним, чтобы отомстить за что-то Роберту. Щучка считает, что для продвижения контракта хороши все средства, и даже такие, как устройство личной жизни главного заказчика.

– Маша! Открой дверь. – Голос звучал так спокойно и так близко, словно разделяющей их стены и не было. И так, будто Гончаров даже не сомневался, что дверь перед ним откроется, что для этого достаточно только его команды. Маша сжала кулаки, обернулась и прижалась к двери щекой.

– Уходи, – прошептала она в ответ, не уверенная, что ее сдавленный голос был услышан.

– Почему? Я хочу остаться, – услышала она в ответ. Тогда она развернулась и побежала в сторону своей комнаты, но споткнулась на брошенных в коридоре чемоданах, которые, конечно же, еще даже не начали разбирать. Она перелетела через груду вещей, подвернула ногу и наконец со стоном рухнула на пол.

– Маша! – вскрикнула вылетевшая на звук грохота мама. – Что происходит?

– Ничего! – буркнула дочь. – Навалили тут хлама.

– Ах ты боже мой. Ты ушиблась? – запричитала мама, в то время как папа уже побежал за аптечкой. Путем тщательнейших медицинских манипуляций и обследований, ощупываний и простукиваний было выяснено, что Маша вывихнула правую ногу. Вот беда, то порежет, то вывихнет лодыжку. Невезучая нога, невезучая Маша.

– А куда ты дела этого… – начал было Сашка, но Маша подняла с пола тапку и швырнула в брата.

– Отвяжись, таракан!

– Мама, она опять обзывается!

– С чего ты вообще решил, что это Роберт?

– С чего? Ну, не знаю. Сначала ты спала с его фотками, я и подумал, что ты решила перейти на оригинал.

– Саша! – гаркнул Машин отец, и братец наконец заткнулся.

– Маша, но кто же это тогда был? – спросила Татьяна Ивановна, нахмурившись. Не то чтобы ей сильно нравился Роберт. Она его вообще-то никогда и не видела. Просто сейчас ее дочь сидела совершенно несчастная и разбитая, и Татьяну Ивановну это категорически не устраивало.

– Можешь забыть об «этом»! Ты его больше не увидишь, – заверила ее Маша, но маму, кажется, этот ответ устроил еще меньше. Она поморщилась и принялась качать головой.

– Как ты можешь так говорить? У вас ведь все зашло так далеко!

– Ты права! – кивнула Маша. – У нас все зашло слишком далеко, мама. Ты совершенно права.

– Ты куда? – всплеснула руками мама, когда ее непредсказуемая, своевольная дочь, хромая, поковыляла куда-то сломя голову. – Сдурела совсем, да?

– Таня, оставь ты ее в покое! – тихо попросил Андрей Владимирович и просто посмотрел в усталые, беспокойные глаза своей жены. Стало тихо – на секунду, – а потом случилось чудо, и Татьяна Ивановна просто кивнула, взяла своего мужа за руку и пошла за ним в комнату. В коридоре остался стоять один только Сашка, подбрасывая в недоумении вверх своего любимого «лизуна».

Маша вошла в свою комнату и огляделась. Солнце давно взошло, но продолжало скрываться за плотным одеялом из облаков. Смятые простыни на постели еще хранили запах мужского тела, и одного взгляда на постель было достаточно, чтобы слезы заполнили глаза. У Маши не было ни одной фотографии Николая Гончарова, но было достаточно только закрыть глаза, как его упрямое лицо с жестким подбородком и плотно сжатыми губами возникало в памяти. Легкая щетина царапает шею, оставляет следы на щеках, и губы до сих пор горят от поцелуев. Высокий лоб, сильная напряженная шея. Неуправляемые, своевольные руки.

Обо всем этом нужно будет забыть. О ее первом мужчине. Интересно, все ли они такие – лицемерные лжецы, использующие людей в своих интересах, так, словно люди для них – вещи?

Гончаров казался ей совсем не таким. Но что она понимает в людях? Ей ведь и Роберт всегда казался пределом мечтаний. Маша упрямо покачала головой, а затем она принялась собирать по комнате документы – все, что имело отношение к ее работе. Она действовала методично и последовательно, не спеша – торопиться ей было некуда. Она уже все решила, и, как бы ни было жаль ей прошлого, она знала точно, что так будет лучше.

Нужно уходить. Уволиться. Как говорится, по собственному желанию.

Вся эта грязь – она никуда, конечно, не исчезнет. Она останется, и мир не изменится оттого, что она уволится. Кто-то скажет ей, что она только теряет, уходя, и что она не сделала ничего предосудительного. Но оставаясь, она согласилась бы на все эти ужасные правила, эту ложь, двусмысленность, на то, что ты можешь заниматься любовью с человеком, которому не веришь, которого презираешь, наверное.