Энцо Феррари. Самая полная биография великого итальянца - Лука Даль Монте

Настоящим иксом в уравнении сезона-1935 было положение Италии в Европе и возможные санкции против нее на континентальном уровне. «Календарь, который я подготовил», – говорил Феррари, подразумевая, что окончательное решение не зависело от него, – «мог бы начинаться с Гран-при По в марте и заканчиваться Гран-при Сан-Себастьяна в октябре». Он и его сотрудники были полны решимости почтить своим присутствием все крупные европейские гонки. Но Феррари признавал: «При осуществлении своей деятельности Скудерия считает себя полностью подчиненной режиму, и Скудерия будет дисциплинированно следовать приказам».

Планировалось, что сезон будет нелегким. В уже упомянутом письме Уго Гоббато, в котором Феррари просил помощи генерального директора «Альфа-Ромео» в продлении контракта с Тацио Нуволари, Энцо признал, что он «уже убедился, что наши крупнейшие поставщики сокращают свою помощь до ничтожной». Экономические санкции, введенные Европой из-за Абиссинского кризиса, заставляли итальянцев затягивать пояса, и в первую очередь это коснулось промышленности.

Сам Феррари «в соответствии с указаниями сверху» был вынужден уменьшить формат своего иллюстрированного еженедельника, перейдя от размера газеты к размеру журнала. И оставил за собой право в будущем «помимо изменения формата, объединять несколько выпусков в один, сокращая таким образом количество страниц». Однако, несмотря на все это, он никогда не думал, что ему придется переживать такую историю, со столь сюрреалистическими чертами, как та, что вскоре с ним произойдет.

Первой гонкой в календаре был Гран-при По, в воскресенье, 1 марта 1936 года. 20 февраля Феррари собрал своих гонщиков на трассе Монцы и познакомил их с новым автомобилем «Альфа-Ромео Tipo C». Затем обе машины были загружены в желто-синие фургоны Скудерии и отправились во Францию. Но доехали они только до границы в Понте-Сан-Луиджи.

Зимние предчувствия Феррари оказались верными. Кошмар становился реальностью. Поскольку Париж поддержал экономические санкции против Италии, которая в то время вышла из Лиги Наций, правительство Муссолини в отместку заморозило все отношения с Французской Республикой. Прибыв на границу, команда «Скудерия Феррари» получила четкий приказ из Рима и не могла ехать дальше. В этот же день люди и оборудование вернулись в Модену.

Международное положение вскоре разрядилось, и ситуация с возвращением из Понте-Сан-Луиджи осталась уникальным событием. Когда после «Милле Милья», в которой три машины Феррари заняли первые три места, в Монте-Карло начался сезон Гран-при, Феррари мог спокойно отправить на Лазурный берег четыре «Альфа-Ромео 8C».

Противостояние с обновленными «Мерседесами» и «Ауто Унион» существовало только на бумаге. Нуволари, стартовавший под дождем с первого ряда, между «Мерседесами» Широна и Караччолы, лидировал в гонке тридцать кругов из ста запланированных, после чего проблемы с тормозной системой заставили его двигаться осторожнее. Но уходу мантуанца в отрыв поспособствовал инцидент, который произошел в начале гонки, когда сначала Широн и фон Браухич, а затем Фаджоли угодили в занос на масле, оставленном «Альфа-Ромео» Тадини.

Инцидент с итальянской машиной вызвал ожесточенные споры, прежде всего в немецкой прессе, наблюдавшей, как три «Мерседеса» исчезли из гонки всего за несколько кругов, а затем распространившей обвинения спортивного директора «Мерседеса». Взбешенный Альфред Нойбауэр обвинил не только Тадини в случившемся инциденте, но и «Скудерию Феррари» в умысле – якобы они специально не убрали машину, на которой до старта была обнаружена утечка масла, ограничившись лишь передачей ее второстепенному пилоту, а именно – Тадини: машина, у которой произошла утечка, была записана за Бривио. Цель? Навредить соперникам.

Феррари принял вызов и ответил Нойбауэру заявлениями не меньшей энергичности. «Мы не принимаем во внимание неучтивые инсинуации, которые пытаются представить как обоснованные, называя наше поведение логичным следствием нежелания терять призовые за старт в гонке». Как утверждал Феррари, верным было то, «что у нас нет таких экономических ресурсов, которыми располагают наши конкуренты, и что нам нужно извлекать максимум прибыли из гонок, прежде всего – для оплаты машин и всех наших сотрудников и поставщиков, но это не означает, что десять тысяч франков в Монако могли бы подсказать нам действия, которые способны приписывать нам лишь те, кто не имеет о нас ни малейшего понятия».

Будучи оправданным и директором гонки, и организаторами Гран-при, Феррари вытащил последнюю из припасенных для Нойбауэра шпилек, напомнив ему, что «невеликодушно обвинять кого-либо в нечестности борьбы, тем более, когда это делает тот, кто привык побеждать. Между монополией на спортивные победы, к которой он справедливо стремится, и монополией на честность все же существует… некоторая разница».

Вторжение в Абиссинию, война в Африке, выход из Лиги Наций, санкции, пожертвование золота Родине, провозглашение Империи сделали Фашистскую партию такой популярной в Италии, какой она не была уже много лет.

Весной 1936 года риторика режима пронизывала всю страну. И в своих публичных заявлениях тот же Энцо Феррари не оставался безучастным – он не мог оставаться безучастным – к усиливавшемуся национализму, которым пропитывалась его родная земля.

В конечном итоге его Скудерия была тесно связана с государственной промышленностью, такой, как завод «Альфа-Ромео» (нравилось ему такое положение дел или нет, но это давало безусловные преимущества), и режим рассматривал Скудерию как инструмент пропаганды. Его организация, писал он в то время, «в обстановке спокойного труда, созданной ДУЧЕ, – здесь он написал именно так, в древнеримских традициях, большими буквами, как требовало Министерство народной культуры – смогла родиться, жить и процветать».

Вот почему Феррари был полностью готов принять – конечно, не имея выбора – решения правительства о том, участвовать ли в зарубежных гонках: «Очень рад даже в нашей деятельности тесно ощущать влияние тех указаний, которые направляют Фашистскую Италию к успехам, гениальным и дерзновенным». Или обязательство принять вызовы нового спортивного сезона «с осознанным бесстрашием, которое является нормой жизни в Фашистской Италии».

Само назначение Эудженио Силлингарди в совет директоров Скудерии, конечно, было следствием повышенного внимания, которое Феррари решил уделить политической ситуации в Италии и тонким балансам, управлявшим ей. Такими же были и его слова, которыми он зимой прокомментировал выбор Нуволари остаться верным своей Скудерии: тот, кто всегда ценил мантуанского пилота за его гонки, заявил Феррари, «будет также рад видеть эту его преданность фашизму».

Суть итальянства как фашизма становилась повторяющейся темой в прозе и речи Феррари в исторический момент националистической эйфории, в течение месяца-двух, когда два президента Королевского автомобильного клуба Италии, назначенные Фашистской партией, сменили друг друга, и Спортивная комиссия RACI была полностью реорганизована. Поэтому неудивительно, что Феррари закончил жесткую речь против Нойбауэра словами, более подходящими для политика, а не для человека из мира спорта. «Для нас, итальянцев и фашистов, быть честными и верными в любых странах и при любых обстоятельствах – и