Улеб Твердая Рука - Игорь Коваленко

Вновь отшумел над Византией погребальный звон, сотрясая столицу и все провинции, и снова птицы, всполошенные звонницами, кружили над куполами и обелисками. Отслужила империя панихиду, прокатили военачальники катафалк с прахом почившего, проползли по улицам и площадям Константинополя плакальщицы.

Событие это завершилось бунтом народа, воспользовавшись которым, Никифор Фока мечом проложил себе путь к власти. А через месяц женился на лукавой августейшей вдове, красавице Феофано.

И ликовали толпы, приветствуя нового василевса, первого из рода Фок.

Итак, взошел Никифор Фока на трон империи, чтобы править.

Неспокойно, черно было в стране. Воюя против Сирии, Никифор Фока не мог одновременно сражаться и с Русью, он искал союзников в Булгарии, печенегов же поторапливал в их сборах на Киев.

— Веди! — отозвалась дружина единым криком. — Веди и верь!

— Веди, — сказал Асмуд, — не гневись на меня, старого, верь в походе!

Святослав рукой сжал-тряхнул удила, громыхнул в сердцах левым кулаком о червленый щит у колена, молвил сердито и тихо:

— Попусту за словами хоронимся. Едем же! — и сдернул боевую рукавицу, разрезал ладонью воздух перед собой. — Вперед, соколы!

Но не покатилось эхо звонких бубнов, не пели кленовые дудки, и копыта утонули в мягкой траве. Тихо двинулись конные ряды молча, как велел князь. Дружина выступила из Киева.

Сдержанным был ропот толпы на холмах. Малышня голопузая не высыпала на дорогу, как бывало прежде, жалась к матерям, подавленная общей печалью. Развернутый стяг дружины провожали тысячи влажных глаз.

Бежала дружка князя ключница Малуша по обочине, закрыв ладонями рот, босая и простоволосая, боялась вслух повторять тревогу ночных сновидений, долго-долго бежала, словно все еще надеялась, что обернется он, да суров был Святослав, вел свои копья решительно, слеп и глух ко всему и всем, кроме дороги и гридей.

На возвышении замерла девушка, и услышали задние ряды пеших и конных громкое и отчаянное:

— Погода, храни россов!..

Скрылся город вдали. А Малуша все виделась на косогоре, недвижимо стояла. Трепал ветер белую холстину платья с вышитым узорочьем на широких рукавах. Руки прижала к груди, где висел княжий подарок — золоченый футляр с иглами для шитья, и светился игольник на солнце, сиял, будто сердце.

Уходя, пожелали мужчины мысленно: «Вам, матери, жены, сестры и девы юные, не скучать без нас под опекой Мокоши. Ждите за пряжей с богиней своей да шейте рубахи нам, в коих праздновать возвращение».

Не Днепром и морем двигалась дружина на Дунай, а в седлах, ибо так было сказано на вече. «Правы отцы полков твоих, Святослав, веди посуху, — говорили старейшины. — Сколько ни плыли Славутой, всегда на порогах засады каганские. Не страшен Куря, били его походя, но и многих своих молодцев потеряли бы под погаными стрелами на Крарийской переправе[33], да на каменьях волоков. Нынче с истинной силою мериться».

Едут и едут плотной, упругой лавиной, не спеша и усердно. Много новых прямоезжих путей проложили сквозь дремучие пущи и буйные степи. Оружие не в обозе, на них. И обозов-то самих нету. Не просто выступили, а понесли «рыбий зуб» — моржовую кость, древний знак обиды меж народами.

День за днем, день за днем миновали городища и погосты. Выходили навстречу общинные старшины. Дружина же мимо шла, на поклоны и приветствия отвечала сдержанно. Подымался грозный стяг, распятая медвежья шкура под остроконечным навершием. И дивился встречный люд сему угрюмому походу, переговаривался:

— Сам великий князь золота не надел.

— Каждый при нем в обувенье веревочном, в дорожной шерсти и железе без украшений.

— Стало быть, предстоит нашим сеча многотрудная, коль не украсились.

На своей земле воеводы не высылали сторожевые отряды, смело шли. Посылали вперед лишь зажитников, не волчьей же сытью питаться. За битую птицу и говядину, за каждую миску еды, за воду и корм лошадям никому не платили. И боярину попутнему и смерду — тяжкие убытки. А уж бедному, конечно, тяжелее тяжкого.

От зари до зари стучали копытами. Только ночью знала дружина большой привал и отдых.

А ночи стояли звездные, душные. Костры редко жгли, так было тепло и ясно. Прогревались за день пески и камни, не хранилась в дубравах прохлада, млели цветы на лугах, а змеи спали прямо на голой потрескавшейся земле. Иссохли ручьи, заплесневели затоки рек. Лишь колодцы, давая студеную влагу своих глубин, утоляли жажду воспаленных ртов.

С рассветами, сколько хватал глаз, простирались необъятные степи, и все чаще и чаще попадались среди стелющихся под суховеями трав на верхушках курганов тесанные из валунов чужетворные древние идолы, божества кочевников, забредавших сюда с Дона и находивших здесь не отраду, но гибель, ибо и тогда, и теперь, и впредь не снискать пощады тем, кто злонамеренно ступал или ступит на землю россов.

Наши гордые предки изгоняли незванных нещадно, да щадили, не рушили изваяния хазар и половцев. Так и стояли чужие лики окрай южных степей наших.

Росские боги все больше из дерева резаны. Не из сухого, из живого дерева. Сухое дерево мертво. И глядят воины Святослава на колченогих, грудастых половецких баб, что сложили уродливые руки на каменных плоских своих животах, каждая — повторение предыдущей.

Дивятся воины. Юный направит коня к старому воеводе, спросит негромко:

— Старший брат мой, голова твоя в снегу, все тебе ведомо, ты скажи-ответь, отчего не повалены идолища поганых?

Седовласый ему степенно:

— Камень тесан умело, лики эти — человечье творенье, в них покой, не угроза, нашим истинам не помеха. Мирное творение всякого человека велми прекрасно. Нам завещано, завещаем и мы: не предай красу поруганью.

— Даже если чужого племени?

— Красота едина для всех.

Мудрая правда в словах этих. Для всех красота едина. Но она не единый предмет или зрелище, а повсюду, во многих, и тем мила сердцу и разуму людей, способных постичь и сберечь ее или найти.

Где предел прекрасному? Его не ищи. А всего краше небо Родины, ее леса, холмы, равнины, города и сельца, лежащие во всю ширь земли-кормилицы, на которой века оставляют следы нашествий, изгнаний, смерти и возрождения. Пусть останутся потомкам в напоминание об истерзанном прошлом и курганы, и изваяния — все. Пусть грядущие знают былое.

Брод через Днестр указал юный ратник Боримко. Перешла дружина реку и за нею села на отдых. Княжич велел три дня сидеть. Чистили оружие, выгуливали коней, чинили одежду, набирались сил. Удивил свои полки князь, прежде не знали от него подобных приказов в походах, никогда не сидели попусту. И хмурый он, сердитый, все мыслит-размышляет, уединясь, чернее тучи.