Гости Анжелы Тересы - Дагмар Эдквист

Люсьен Мари побледнела, как полотно, и оперлась на стол. Война, чума, болезни — никакое несчастье, как ей теперь казалось, не могло сравниться с тем, что умрет нерожденный ребенок или новорожденный.

— Как она это переживет? — тихо спросила она, покачав головой.

Анжела Тереса, сидя в своем кресле, услышала последние слова и взяла ее руку. Но акушерка произнесла рассудительно:

— Да простит меня святая дева, но Долорес повезло. Детей у них и так много, а Луис зарабатывает, ох, как мало.

— А правда, что он был пьяный и ударил ее ногой в живот? — спросила Анунциата, ловившая слухи отовсюду, неизвестно из каких источников.

— Долорес говорит, что неправда, — сказала акушерка и заторопилась за своей пациенткой из хижины по другую сторону поля.

Анунциата фыркнула.

— И всегда эта Долорес защищает своего Луиса…

Успокоившись немного, Люсьен Мари начала размышлять более трезво:

— А не делаем ли мы ошибки? Может быть, мы действуем слишком кустарно? Наверно, нам бы следовало вызвать врача… Или вообще отправить ее в больницу?

Обе женщины посмотрели на нее непонимающим взглядом. Акушерка опытная, ходила на курсы. Это вам не обычная «comadre», «со-мать», не забежавшая помочь соседка, как это может быть и делается в… других странах. Никто не мог оказать помощь лучше, чем она. И уж никак нельзя вмешивать сюда врача, мужчину, в дело, которое касается исключительно только женщин.

Люсьен Мари больше об этом не заговаривала. Она поднялась к себе и посоветовала Давиду отправиться на дальнюю прогулку, или же держаться в своей комнате: сейчас настал час женщин.

Вскоре вдали появилась акушерка со своей пациенткой, они медленно, как процессия, двигались через поле.

Долорес оказалась маленькой робкой женщиной, до немоты испуганной необходимостью вторгаться в дом к чужим людям. Проходя мимо живой изгороди, она сломала себе ветку, полную свежих зеленых листьев. Непроизвольно она, как амулет, стискивала эти листья своей маленькой смуглой рукой. Беременность проходила у нее исключительно тяжело, кожа пылала коричневыми пятнами, но все равно было видно, что она миловидна, что у нее изящные руки и ноги, и яркие, глубокие глаза.

— Пойдемте наверх, — сказала Люсьен Мари дружелюбно и взяла ее под руку, а все другие опять занялись котлами с водой на кухне. Вода еще не нагрелась как следует.

Люсьен Мари открыла и показала ванную комнату с развешенными банными простынями, но Долорес от них отказалась, по ее словам, у нее было с собой белье.

Она положила на стул тоненькое, плотно свернутое личное полотенце.

Они посмотрели тайком друг на друга, немного смущенно, но мгновенно прониклись обоюдной симпатией. Мария и Елизавета, — подумала Люсьен Мари, вспомнив наивную старинную картину: две средневековые дамы с округлыми животами.

Она открыла дверь в спальню.

— Посидим пока здесь и подождем, — предложила она и показала на кровати место рядом с собой.

Долорес постеснялась сказать что-нибудь в ответ, присела только тихонько на краешек постели со своей зеленой веткой и даже отважилась на слабую улыбку в ответ на слова приветливой иностранки, так смешно говорившей по-каталонски, но, видимо, почти все понимавшей.

Люсьен Мари прониклась горячим сочувствием к несчастью этой женщины. Впереди ту ожидала целая бездна таких страшных страданий — и без надежды, придающей смысл всем мукам… Она глубоко вонзила себе ногти в ладони.

— Мне так жалко…

— О милая, — тихо сказала Долорес, забыв свою робость и похлопав ее утешающе по плечу. — Не волнуйтесь, все будет хорошо. Это ваш первый?

— Мне жалко вас, — пробормотала Люсьен Мари, не уверенная, что не сказала бестактность.

Но Долорес была безыскусной душой, не умевшей воздвигать вокруг себя оборонительные валы. Глаза ее расширились, серьезные и удивленные, все тело обмякло и выглядело еще более усталым, когда она произнесла:

— Все говорят, что я должна радоваться. Но ведь верно, детей, которых носишь, хочешь родить живыми…

В одном порыве они обнялись и заплакали обе жаркими слезами, приносящими женщинам такое утешение и освобождение.

Но уже другая мысль, вслед за первой, пробивалась у нее наружу. Долорес выпрямилась, вытерла слезы с воспаленного, заплаканного лица и сказала:

— И все же это правда, сеньора, — у нас, у бедняков, слишком много детей, мы не можем всех их прокормить. Мне двадцать семь лет, сеньора, а у меня уже пятеро.

Эта изможденная женщина на три года моложе меня! — подумала Люсьен Мари, говоря:

— Тогда вы должны сделать перерыв.

Долорес ответила гордо и смущенно:

— Но Луис молодой и сильный… и страстный…

— И разве вы не можете попросить акушерку вас научить?

— О сеньора! — воскликнула Долорес, не отчужденно, а безнадежно. — Я знаю одну женщину, она спросила — и тогда ей сказали, что, во-первых, это запрещено церковью, а во-вторых, что акушерка этим живет.

Послышались шаги, тяжелое дыхание и звон ведер на лестнице.

— Приходите ко мне сюда, когда все кончится, — пригласила Люсьен Мари.

Они торопливо пожали друг другу руки и вытерли слезы одним и тем же носовым платком.

— Может быть, я могу чем-нибудь помочь? — спросила Люсьен Мари, когда Долорес с трепетом вошла в заполненную паром ванную.

Акушерка покачала головой, но Анунциата взглянула на кофеварку.

— Кофейку после ванны?

— Моя пациентка вас благодарит, — подхватила акушерка. — Крепкий американский кофе особенно хорошо бы помог.

Люсьен Мари довольно долго поджидала со своим кофе, пока они вышли. Обе были сильно разгорячены и с жадностью выпили по две чашки кофе.

— Ну как, чувствуешь что-нибудь, Долорес? — время от времени спрашивала акушерка, но та отвечала отрицательно.

Когда они попрощались и стали спускаться с лестницы, Долорес вдруг сделала странный полуоборот и со стоном вцепилась в перила.

— Теперь нам нужно торопиться, — покачала головой акушерка.

Но не так-то легко торопиться с женщиной, когда она не может двинуться с места.

— Здесь есть еще одна спальня, — предложила Люсьен Мари.

Но Долорес взяла себя в руки и шаг за шагом спустилась с лестницы.

Внизу, в сенях, ее схватило с такой силой, что она ловила ртом воздух и наконец в страхе воскликнула:

— Не могу больше… Боже милостивый… Пришло…

— Стисни зубы, Долорес, — посоветовала акушерка и взяла ее за плечо. — Это пройдет. Ты же знаешь, роды у тебя всегда затяжные. Дом совсем рядышком.

Но Долорес не могла больше ступить ни одного шагу; на каменном полу показалось большое темное пятно.