19-я жена - Дэвид Эберсхоф

Я встала и вышла из дому. Ночь стояла ясная, и дым-дерево[82] четким силуэтом выделялось на фоне забора. Из трубы дома густой дым столбом поднимался в прохладный воздух. Над Долиной черно высились горы, а достигшая трех четвертей луна набросила на все вокруг серебристую сеть. Я присела на пень у водяного насоса и посмотрела назад, на маленький дом Лидии. В ее комнате горела свеча; через некоторое время мой отец показался в окне. Он глядел на свою землю, на дома за пределами участка. Уверена: меня он не заметил, хотя от лунных лучей светилась моя ночная рубашка. Отец долго стоял у окна, будто на душе у него лежала какая-то тяжесть. Потом он смочил языком большой и указательный пальцы руки и невидимым мне жестом загасил свечу. Окно погасло. Теперь весь дом погрузился во тьму, и через некоторое время дым из трубы поредел, а затем и совсем растаял. Поэт мог бы вообразить, что мир окончил свое существование, если бы не ветерок, колебавший юные листочки дым-дерева.

Проснувшись утром, я обнаружила, что болезнь моя отступила. Никто так и не смог никоим образом этого объяснить, хотя многие пытались это сделать.

ДЕВЯТНАДЦАТАЯ ЖЕНА

Глава десятая

Пророк Входит в Мою Жизнь

Вскоре после моего выздоровления я обрела своего первого поклонника. Финли Фри был впечатлительный молодой человек с художественными наклонностями, которому нравилось рисовать с меня наброски и делать эскизы в мамином саду. Между прочим, он оказался младшим братом одной из любимых жен Бригама, Эммелины, которая по большинству подсчетов шла под номером десять, хотя, по правде говоря, я полагаю, что тут придется сделать скидку на существование еще нескольких жен, на которых Бригам женился, но очень быстро оставил по причинам, о каких мы никогда не узнаем.

Наша дружба с Финли была еще совсем молода, когда Бригам вызвал мою маму к себе в контору в Дом-Улей. Как Президент и Пророк Церкви и как глава Территории Юта, Бригам действительно был очень занятым человеком. Мама могла лишь предположить, что вопрос, который он пожелал обсудить с ней, вызывает у него серьезную тревогу. Однако, когда она села перед его столом, он серьезным тоном, более подобающим хранителю закона, чем человеку, вмешивающемуся в чужие дела, посоветовал моей маме положить конец моим отношениям с Финли.

Мама вступилась за меня:

— Все, что он делает, — это рисует, как она сидит у меня в саду на ограде.

— Сестра, поверь мне. Этот мальчик слаб душою.

Вмешательство Бригама было столь необычным и говорил он таким настойчивым тоном, что мама поверила: мнение Пророка основано на чем-то ему хорошо известном. Когда она передала мне их разговор, я была так же озадачена, но я знала: Бригам может быть всяким, но никак не лжецом.

На следующий день в кондитерской Годдарда на Мейн-стрит я встретилась со своими подружками. Хотя мы с Кэтрин и Люсиндой встречались за пирожными и беседой всего три дня назад, за этот промежуток произошло довольно много такого, о чем стоило поговорить, — важные подробности нашей жизни могли бы заполнить несколько часов. Мои новости, разумеется, касались Пророка.

— А мне всегда нравился Финли, — сказала Кэтрин, моя талантливая подружка, отличавшаяся большим мастерством в парикмахерском искусстве. Ее интерес к волосам начинался с ее собственных золотисто-рыжих локонов, которые она вечно разглаживала, заплетала, расплетала и всячески играла с ними. — С чего это Бригам вдруг захотел тебя от него защитить?

— Это совершенно ясно, — ответила Люсинда, — он завидует.

— Завидует? — удивилась Кэтрин. — Энн Луизе?

— Не будь такой тупой. Он завидует Финли.

Люсинда была девушка сообразительная, с прекрасной памятью. Она помнила все воскресные наряды, которые я надевала с двенадцати лет.

— Зачем бы Пророку завидовать Финли Фри? Он что, тоже рисовать хочет?

— Кэтрин, ты знаешь — я тебя обожаю, но иногда меня мучит вопрос: что происходит в этой твоей головке? Энн Элиза, объясни ты ей! — Люсинда повернулась ко мне и выбросила в мою сторону ладонь жестом, говорившим: «Скажи же ей!»

— Единственное, что мне приходит в голову, — это то, что он каким-то образом узнал, что Церемония Облачения оставила у меня довольно много вопросов.

— Ну, дамы, когда же вы раскроете глаза? — Люсинда глядела то на меня, то на Кэтрин, то снова на меня. Ее сероватые глаза серебристо отблескивали, словно зеркало, и я даже видела в них что-то вроде своего отражения. — Он просто не хочет, чтобы какой-то мальчишка болтался вокруг твоего двора.

— Почему не хочет?

— Ну, по-честному, я что — обязана тут одна за всех за вас думать? Он сам хочет на тебе жениться.

— На мне жениться?

— Боюсь, что да.

Последовала продолжительная трескотня девичьих рассуждений — о том, как Бригам сделает мне предложение, какой по номеру женой я стану и поселит ли он меня в отдельном, моем личном доме, как он поступает со своими любимыми женами, или вместе с другими, в Львином Доме.

— Но это же глупо! Если бы он захотел спросить меня… чего он, конечно, не сделает… но если бы захотел, я бы сказала ему большое спасибо, но нет. Я намерена выйти замуж за человека, у которого будет только одна жена.

— Желаю удачи, — ответствовала Люсинда.

Кэтрин оказалась столь же доброжелательной:

— Никто не говорит «нет» Бригаму Янгу.

Всего через несколько дней после этого разговора, когда я шла домой во второй половине дня, вдруг, откуда ни возьмись, на дороге появился экипаж Президента и остановился рядом со мной. Я была так поражена появлением Президентского экипажа, что не сразу узнала Бригама, сидевшего на кучерском месте.

— Вот так прогулочка для тебя, Сестра! — сказал он. — Не могу ли я подвезти тебя домой?

Это было совершенно необычайное явление, чтобы Президент сам правил своим экипажем, так как обычно его возил по городу всеми почитаемый кучер Айзек, бывший слуга Джозефа Смита. Мне очень хотелось бы сообщить вам, что я отклонила это предложение и пошла своей дорогой, но я приняла протянутую мне руку и уселась рядом с ним на кожаном сиденье.

Тронувшись в путь, Бригам заговорил:

— Как я понимаю, ты ходишь по городу, рассказывая людям, что никогда не выйдешь за меня замуж. Я уверен, ты просто не понимаешь, какую боль ты мне этим наносишь.

Если моего Читателя удивит, что столь занятой человек, как Бригам, мог иметь время или склонность собирать сведения о женских сплетнях, значит, я недостаточно умело отобразила тот абсолютный контроль, с каким он управлял Территорией Юта. Он использовал целую сеть соглядатаев, бродивших всюду, где собирались люди, подслушивая их разговоры и вылавливая еретические или отступнические мнения. Несомненно, кто-то присутствовал и в кондитерской Годдарда, а потом доставил срочное донесение в Дом-Улей.

— Скажи мне — это правда?

В большинстве сказок в этом случае герою представилась бы возможность действовать героически. Однако я не была готова храбро противостоять Бригаму Янгу.

— Это неправда, — солгала я.

— Энн Элиза? Ты краснеешь?

— Да.

— Этот румянец — он из-за меня?

Бригам улыбнулся, решив, что краска, заливавшая мои щеки, выдает мои нежные чувства к нему. Как это получается, что самые умные из мужчин могут оказаться самыми невосприимчивыми? Весь остаток пути Бригам был любезен и шутлив, как самый скромный и искренний из благовоспитанных мужчин, привлекая мое внимание к тому, какое удовольствие доставляет прекрасная погода. Говорил о цветах в садах, мимо которых мы проезжали, и о том, как он любит розы. Он не был навязчив, он проявлял такое уважение ко мне и выказывал такое удовольствие от моего общества, что казалось, я еду совсем с другим человеком, не с тем, кто только что сердито приступал ко мне с моими же собственными словами. Когда мы подъехали к моей калитке, он соскочил на землю и помог мне сойти.

— Увижусь с тобой в воскресенье, — пообещал он, приподнял шляпу и поклонился.

— В воскресенье… — едва выговорила я. — Да, в воскресенье.

Экипаж поднимал за собой облако пыли, проезжая по улице, а из окон высовывались люди, чтобы хоть мельком взглянуть на Пророка. Когда он скрылся из виду, мама и Конни набросились на меня, спрашивая, неужели и вправду я приехала домой с Бригамом Янгом?

После эпизода в экипаже Бригам исчез из моей жизни. Он не делал попыток заехать к нам, прислать весточку, а по воскресеньям не приветствовал меня в Табернакле. Я снова превратилась просто в одну из примерно пятидесяти тысяч Святых, существующих под его началом. Мама винила меня в том, что я, видимо, чем-то обидела Пророка.

— Должно быть, ты что-то такое ему сказала. Бригам не появляется вот так вдруг, чтобы потом исчезнуть.