Ревность волхвов - Анна и Сергей Литвиновы

Когда мы выходили из ресторана, Леся покачнулась, и мне пришлось поддержать ее за талию. Дружеская поддержка кончилась страстным объятием и поцелуем. У меня тоже голова кружилась: от хорошей еды, от близости Леси и от того, что она была пьяна.

Я помог ей сесть в машину, завел мотор, и мы стали целоваться. На миг у меня возникло ощущение дежавю. Так же бурно мы целовались в той же самой машине с Женей.

Эх, Женя, Женя… Умом я все понимал: она меня ничуточки не любила и просто использовала. И вряд ли даже получала хоть какое-то удовольствие от поцелуев со мной. И наверняка имитировала страсть и оргазм — но… Забыть я ее все равно не мог. Ее помнили мои губы, руки, тело. И даже сердце.

Я попытался выкинуть погибшую из головы и сосредоточиться на Лесе — на ее более молодом, красивом и упругом теле. Мне это удалось. Поцелуи становились все неистовей. Аромат духов туманил мозг. Мои руки мяли ее тело. Дышать она стала прерывисто.

С улицы раздались пьяные возгласы и ржание. Я глянул одним глазом: компания русских вывалилась из ресторана и с гиканьем рассаживалась по машинам. Леся с силой оттолкнула меня. Я вернулся на свое кресло.

— Нечего здесь стоять… — прошептала она.

Мы сорвались с места и вихрем пролетели городок. Моя правая рука лежала на Лесиной коленке и пробиралась выше, под платье. Она хрипло смеялась:

— Крепче за баранку держись, шофер! — и пыталась, но не слишком настойчиво, избавиться от моей ладони.

Вскорости мы прибыли в наш медвежий угол: пустые заснеженные улицы среди дремучего леса, кое-где разбросаны коттеджи, нигде ни огонька.

Я заранее, еще днем, подготовился к вечеру.

Необитаемые коттеджи никто не охранял. Правда, сами дома, конечно, запирались, и мне не хотелось уподобляться отечественным бомжам, что лазят зимой по пустующим дачам. Да и полиция здесь, наверно, работает получше наших сельских участковых… Поэтому днем я наметил стоящий близ одного из коттеджей чум. Чум находился на расстоянии метров пятисот-семисот от наших домиков. Он был не заперт, им никто не пользовался по меньшей мере месяц. Днем я протоптал к нему тропинку в снегу.

Я лихо осадил «Хонду», выскочил из машины, распахнул пассажирскую дверцу и подхватил Лесю на руки. Она хохотала:

— Куда ты меня тащишь!.. Осторожней!.. Надорвешься!.. Я потеряю туфельки!..

Она была легка, почти невесома. По пути я даже ухитрился поцеловать ее:

— Ах ты, моя Золушка!

Призрак Жени наконец-то покинул меня.

В неотапливаемом чуме, конечно, было холодно. Зато на широких полатях, тянущихся полукругом вдоль стен, навалом лежали оленьи шкуры. В центре возвышался очаг. Днем я натаскал туда дров и приготовил жидкость для растопки.

Я бережно уложил Лесю на шкуры и бросил спичку в очаг.

— Раз-два-три, елочка, гори!

Огонь взметнулся чуть не до потолка. Пламя озарило раскрасневшееся лицо моей подруги. Затрещали дрова, и синий дым полетел к отверстию в центре крыши. Я опустился на полати рядом с Лесей и обнял ее. Потом мы залезли под шкуры, мягкие и сексуальные, и принялись исступленно целоваться. Довольно быстро, благодаря очагу, шкурам и страсти, нам стало жарко. Я принялся бережно, не спеша раздевать подругу…

…Потом мы лежали, голенькие, обнявшись, укрытые оленьим мехом. Отсветы костра плясали на Лесином лице. Она прошептала:

— Боже мой, как же прекрасно! Шкуры такие мяконькие-мяконькие, и огонь рядом!.. И совсем не холодно…

А я, честно говоря, не испытывал ничего, кроме законной гордости собой. Я все-таки добился своего. Практически впрыгнул в последний вагон. Нет, я, конечно, восхищался Лесиным телом: упругое, пропорциональное, молодое. И, безусловно, постарался сделать все, чтобы ей понравилось. И, похоже, преуспел. Ее последний, такой ненаигранный крик… Ее зубки, впившиеся мне в плечо… Я обнимал ее, и мне хотелось продолжить, и воспоминания о Жене совершенно выветрились из моей души и тела. Но все равно я должен был выяснить истину.

Момент благоприятствовал. Леся совершенно размякла. Она рисовала пальчиком узоры на моем плече. И тут я задал ей главный вопрос. Я надеялся, что сейчас, когда мы так близки, она не соврет мне.

— Скажи… — Разговор начистоту с трудом давался мне. — В тот последний день… Когда они обе погибли… Когда при всех Кууттанен сказал, что на теле Вадима нашли следы Жениных ДНК… Что он сказал на самом деле?

Леся промурлыкала:

— Это для тебя важно? — и этим почти призналась, почти выдала себя.

Я ответил твердо:

— Для меня — да. Очень.

Она рассмеялась:

— Ах, ну, конечно! У тебя ведь с убийцей были свои, особые отношения.

Я отстранился от нее и холодно пожал плечами.

— Да, были. Ну и что? А у тебя были с Боковым.

— С ке-ем? — она расхохоталась. — С Боковым? Ты невозможен. У меня с ним был деловой, слышишь, чисто деловой контакт.

— Ну да, — горько сказал я, — вы с ним уславливались, как вывести на чистую воду Женю и Настю. Интересно, Кууттанен тоже был с вами в сговоре?

Она отодвинулась от меня и уселась на полатях, завернувшись в оленью шкуру. От нашей близости не осталось и следа. Не напрасно ли я затеял этот разговор? Но отыграть назад уже нельзя. Сказавши «а», я обязан продолжать — и докопаться до истины.

— С нами в сговоре? В каком еще сговоре? — прикинулась девушка невинной овечкой.

Я схватил ее за запястья. Получилось довольно грубо и, наверно, больно. Я пристально смотрел ей прямо в глаза.

— Кууттанен ничего не говорил про то, что на трупе Вадима обнаружили ДНК Жени, так?

— Пусти, больно! — Леся рывком высвободила руки. На глазах у нее навернулись слезы.

— Не говорил ведь, да? — настаивал я. — Это вы с Боковым придумали? Это он так эффектно его слова с финского перевел, да?

— Ну да, да, да! — выкрикнула прямо мне в лицо Леся. — И что теперь?

И хотя я был подготовлен к этому ответу, хоть давно догадался, что Леся с Боковым обманули девушек, взяли на понт, меня будто опалило жаром костра — изнутри. Я почувствовал стыд и боль.

Моя позавчерашняя догадка оказалась правильной. Я не зря накачивался текилой. Порой кактусовая водка приносит неожиданно точные озарения. Но я не испытывал ни малейшей радости, что не ошибся.

Леся с Кириллом Боковым просто купили бедных женщин. Они спровоцировали их. Я так и думал. Ни о каких следах ДНК Гореловой на трупе финский полицейский не упоминал. Боков просто так перевел. Чтобы преступницы выдали себя и легче было их изобличить.

Дикая злоба охватила меня. Гнев душил. Сейчас я ненавидел Лесю. Я просто не мог найти слов.

— Ах вы, сволочи!.. – наконец ожесточенно воскликнул я.

— Что-о? — Леся вскочила на ноги. — Мы — сволочи? Что ты сказал, я правильно расслышала?

Нагая, в полумраке чума, освещенная красноватыми отблесками костра, она сейчас была очень красивой. Бросить бы этот разговор, перевести его в шутку, схватить ее и снова утащить под шкуры!.. Но я не мог остановиться, хотя чувствовал, что с каждым моим следующим словом Леся все отдаляется и отдаляется от меня.

— Ты все расслышала правильно, — кивнул я, стараясь успокоиться. На губах и на языке словно выступила горечь. — Наверно, ты станешь хорошим сыщиком, — саркастически добавил я. — Во всяком случае, ментовские методы — провоцировать и брать на понт — ты усвоила очень хорошо. Поздравляю.

Леся не нашлась, что ответить, и принялась в ярости одеваться. Расправила и натянула чулки. Лицо ее было гордым, злым и упрямым.

— Мы изобличили преступниц, — жестко бросила она.

— Вы убили двух молодых женщин, — отвечал я не менее жестко. — Если б не вы, они были б живы.

И все равно, наверно, еще не поздно было броситься к ней, извиниться, обратить все в шутку, начать заново раздевать… Но я уже не хотел этого.

Девушка застегнула лифчик и потянулась к платью, валявшемуся на полу.

— Они были б живы, если б не ты! — выплюнула она, щурясь на меня. — Ты загнал их в пропасть, словно диких животных!

Вы подумайте только! Она — обвиняла меня!

Уже практически не владея собой, я выкрикнул:

— Ты — ментовская продажная сука!

— Что?!

Глаза Леси округлились. Она подскочила ко мне — полуодетая, яростная. И с налета влепила мне сильнейшую оплеуху — так, что в голове зазвенело. Потом отпрянула, натянула трясущимися руками платье, набросила на плечи дубленку — и босиком, по снегу, в одних чулках бросилась вон.

Я должен был ее остановить. Мне надо было ее остановить. Даже тогда, когда она в сердцах выбежала из чума, еще не поздно было ее не потерять. Но я сидел, словно пригвожденный, на месте, и не мог, и не желал пошевелиться…

…А сегодня за весь день, за весь такой длинный день, длящийся с трех утра, за тысячу километров пути, что мы провели бок о бок в железной коробке, мы с ней не сказали друг другу ни слова…