Былое и выдумки - Юлия Винер

Пожар Рейхстага еще усилил ее тревогу. Будет война, убеждала она близких. Германия будет воевать. Да не будут немцы воевать, говорили ей, мало им досталось в прошлую войну? А если и будут, нам-то что? Не с Австрией же они станут воевать. С кем бы они ни воевали, говорила Франци, евреям придется плохо. Вы забыли, что в нацистской партийной программе есть пункт о сегрегации евреев от арийцев? Кто знает, к чему это приведет. Мы слишком близко. Надо уходить.

Ее не слушали. Немцы цивилизованный народ, где ты это вычитала, этот вздор насчет сегрегации? Да ты что, говорил ее отец, мой дед Зелиг, а как же наша фирма? Столько я ее растил и налаживал, она теперь такие доходы приносит, и оставить? Ее ведь не увезешь с собой. По-твоему, мы должны бросить университет? – возмущались младшие братья. Зря ты паникуешь, успокаивали ее дядья и тетки. Двоюродные братья и сестры многозначительно крутили пальцем у виска. Даже принятие Нюрнбергских законов их мало встревожило. Это же немецкие законы, говорили они, а мы – полноправные австрийские граждане.

Франци с мужем уехали накануне «ночи разбитых витрин». Убедить никого, кроме старшей сестры Эрны, не удалось. И никого из них не осталось в живых.

– А мы вот оказались в несвоей стране. И, как видишь, не просчитались, – тетя Франци горько усмехнулась. – Выжили. И прижились, и, как видишь, неплохо…

Я ей так решительно заявляла, что не стану жить в несвоей стране, и всего несколько лет спустя переселилась навсегда в другую страну. И даже без Нюрнбергских законов. Просто решила считать ее своей! И ничего, прижилась, так или иначе…

Тему Джулиана тетя больше не поднимала, хотя я встречалась с ним еще раз или два. И он угощал меня в ресторане куриной печенкой, которая показалась мне тогда верхом гастрономического изыска. И дорогая была!

С лордом Фоли я общалась чаще. В баню мы с баронессой не ходили, зато с лордом сходили поплавать в бассейн. И очень неудачно. Он всячески демонстрировал свои плавательные таланты, а под конец решил прыгнуть с вышки. Там было два уровня, самый высокий и пониже. Я просила его не прыгать, мне почему-то этого очень не хотелось, но он, разумеется, не послушался. Наоборот, позвал меня в глубокое место, куда можно было прыгать, и велел смотреть. Я барахталась там собачьим стилем и смотрела на вышку, а лорд взобрался на верхнюю планку и слегка пружинил там, прямой, как стрела, и очень худой. Почему он даже ноги не сгибает, почему руки не разводит? А он как стоял, так и кинулся вниз головой вперед, прижав руки к бокам. И вошел в воду гладко, почти без всплеска. Красиво вошел, ничего не скажешь, но вот уже секунд десять прошло, пятнадцать, а он не всплывает. Я завопила: «Помогите!», и спасатель тут же ринулся к нам с другого конца бассейна. А я стала нырять. Ныряльщик из меня никудышный, но кое-как нырнула и прямо под собой увидела стоящие дыбом длинные лордовы волосы. А сам он как бы стоит на дне и не шевелится. Я схватила его за волосы, дернула, а вытянуть не могу. К тому же он зашевелился и начал отбиваться, лягнул меня по ноге неслабо. Подоспел спасатель, лорда вытащили и быстро привели в чувство. Это он головой ударился о воду слишком сильно – и зачем ему понадобилось нырять вниз головой без рук? для красоты, надо полагать – и потерял сознание. И сразу наглотался, вернее, навдыхался.

Как его потом баронесса ругала! К моему запасу английских ругательств прибавилось сразу полдюжины. Меня она тоже выругала – зачем допустила. А тут и лорд стал меня ругать, я, оказывается, выдрала у него клок волос, когда тянула. Ну, и я в долгу не осталась, показала ему здоровенный синяк на бедре и вывалила на него свежеприобретенные ругательства. Потом все извинились друг перед другом и пошли в паб пить пиво (которое я терпеть не могу, но в пабе так приятно, особенно в хорошей компании).

Я наслаждалась моей жизнью в Лондоне, тем лондонским фоном, на котором она протекала (слишком, слишком быстро протекала!), но описывать сам город не могу. Да и не хочу. Описаний таких в литературе великое множество, и вряд ли я сумею прибавить к ним что-то новое. К тому же, с тех пор перевидано такое количество живописных городских ландшафтов, шумных оживленных вечерних улиц и пылающих разноцветными огнями неоновых реклам, что первое, ошеломительное впечатление сильно поистерлось в памяти, на него наложились впечатления позднейших поездок в Лондон, и восстановить его никак нельзя. У меня теперь в сознании два Лондона. Один настоящий, обыкновенный, не всегда приветливый, не всегда гостеприимный. А другой – тот, нереальный, потусторонний, в который я тогда попала. Это ощущение было таким острым, что его забыть невозможно. Тем более что и испытать его вторично тоже оказалось невозможно. Разве что, читая по-английски Теккерея, или Троллопа, или Джейн Остин, я ловлю иногда летучие отзвуки, отблески того редкостного ощущения.

Три с половиной месяца промчались, словно и не было их. Пора было уезжать. Настроение было двойственное. Я соскучилась по матери, по брату, по друзьям, очень соскучилась по собственной постели. С другой стороны, знала, что праздник кончается, и так жаль было его покидать! Отсюда, из заоблачного праздника, далекая моя, реальная жизнь виделась такой серой, такой убогой…

Может, я вела себя как дура? Может, надо было хватать этого Джулиана, который «интересуется», обеими руками, вцепиться в него и держать изо всех сил? И жить в его красивом доме, и говорить на прекрасном языке инглиш, и гулять по вечерним лондонским улицам – жить в празднике всегда?

Перед отъездом я решила позвать всех, с кем я познакомилась и даже подружилась в Лондоне, на прощальный коктейль. Тетя Франци не возражала, наоборот, вызвалась обеспечить напитки и бутерброды. Она только просила меня заранее составить список приглашенных и показать ей.

Читая этот список, тетя поначалу улыбалась и одобрительно кивала. Первым номером шел, разумеется, лорд Эдди. Затем баронесса Галатея. Затем Джулиан. Затем м-р Бойс, мой преподаватель английского. Тут тетя слегка поморщилась, простой учитель… впрочем, акцент у него был безупречный. Затем Элис, необыкновенно миловидная молодая женщина, с которой мы случайно разговорились в цветочном магазине и затем несколько раз пили вместе чай. Какой у нее был акцент, я определить не могла, но к ней тетя снисходила, во-первых, за красоту, а во-вторых, за дорогую и элегантную шубку из котика (про эту шубку Элис сказала мне, что года два назад они сильно подешевели, и она не хотела покупать, а теперь опять подорожали, она и купила. Тогда я только подивилась непонятному поведению, а теперь даже анекдоты есть про такое же поведение новорусских воротил). Двоюродную сестру с мужем тоже пришлось вставить в список. Это все были «чистые». А дальше шли «нечистые» с разнообразными акцентами, в том числе и парочка моих однокурсников из «колледжа», и Лерой, и чертежник Джерри – тетя не успевала морщиться.