Бегущий за ветром - Халед Хоссейни

Я и ведать не ведал тогда, что целый год пройдет, прежде чем Сохраб заговорит вновь.

Мое предложение Сохраб так и не принял. И не отверг. Он понимал: однажды повязки снимут, больничную одежду заберут. Что тогда делать маленькому хазарейцу-беспризорнику, куда податься? Сил не осталось, в душе пустота и безразличие, веры никому нет, как нет и возврата к прежней жизни. Зато есть дядюшка с его Америкой.

Что ждет его там?

Но рассуждать о будущем для меня — непозволительная роскошь. Не до того, от демонов бы отбиться.

В общем, не прошло и недели, как по раскаленному летному полю мы подошли к самолету, и воздушный лайнер унес сына Хасана в Америку.

Позади были ужасы, впереди туман.

Однажды, году этак в 1984-м, в видеомагазине во Фримонте ко мне подошел парень со стаканом кока-колы в руке, показал на кассету с «Великолепной семеркой» и спросил, смотрел ли я этот фильм.

— Тринадцать раз, — любезно ответил я. — Чарльз Бронсон умирает, Джеймс Кобурн и Роберт Вон тоже.

Парень взглянул на меня так, будто я плюнул ему в стакан.

— Ну спасибо тебе, приятель.

Кассету он, само собой, не купил.

Так Америка преподала мне урок: у нас не принято раскрывать, чем кончается фильм. Совершившему этот смертный грех уже не отмыться, всеобщее презрение покрывает его.

В Афганистане все было наоборот: люди старались заранее разузнать побольше насчет конца. Стоило нам с Хасаном вернуться из кинотеатра «Зейнаб» с какого-нибудь индийского фильма, как на нас все накидывались — Али, Рахим-хан, Баба, толпа отцовских приятелей и дальних родственников, вечно слонявшихся по двору и по дому. Только и слышно было: «А она находит свое счастье? А его мечты исполняются или все идет прахом? А конец счастливый?»

А какой конец у истории про меня и Хасана? Счастливый или нет?

Кто знает!

Все-таки жизнь — не индийский фильм. Зендаги мигозара, жизнь продолжается, любят повторять афганцы. И нет ей дела до героев и героинь, завязок и кульминаций, прелюдий и финалов, жизнь просто неторопливо движется вперед, словно пропыленный караван кучи.

И хотя в прошлое воскресенье случилось маленькое чудо, это дела не меняет.

Жарким августовским днем 2001-го (месяцев семь тому назад) мы прибыли домой. Сорая встречала нас в аэропорту. Я очень давно ее не видел. Только когда она обхватила меня за шею и меня овеял яблочный запах ее волос, я до конца понял, как соскучился.

— Ты как утреннее солнышко после темной ночи, — шепнул я.

— Что?

— Ничего. — Я коснулся губами ее уха. — Это я про себя.

Она присела перед Сохрабом на корточки и взяла мальчика за руку.

— Салям, Сохраб-джан. Я твоя Хала Сорая. Мы все тебя заждались.

Сердце у меня сжалось. В улыбке жены, в ее заплаканных глазах я увидел воплощенный образ материнства. Как жаль, что у нас нет своих детей!

Глядя в сторону, Сохраб переступил с ноги на ногу.

Из кабинета на втором этаже Сорая устроила спальню для Сохраба. На постельном белье разноцветные змеи парили в синем небе, у шкафа к стене была приклеена полоска бумаги с дюймами и футами — измерять рост мальчика, на видном месте стояла корзинка с книжками, игрушками и акварельными красками.

Сохраб безучастно сидел на кровати в своей белой футболке и новых джинсах, купленных перед отлетом в Исламабаде, — все это болталось на нем как на вешалке. Лицо у него по-прежнему было смертельно бледное, под глазами — темные круги. Глядел он на нас так же равнодушно, как в госпитале за обедом — на тарелки с рисом.

Сорая спросила, как ему понравилась комната. Я обратил внимание, что она старается не смотреть ему на запястья с розовыми шрамами и в то же время глаз не может от них отвести. Сохраб наклонил голову и, не говоря ни слова, засунул руки под себя. Посидел немного и лег. Когда минут через пять мы заглянули в комнату, он уже спал.

Мы тоже легли. Сорая заснула у меня на груди. А у меня, как водится, была бессонница. И с демонами я был один на один.

Где-то в середине ночи я встал и отправился к Сохрабу. Мальчик спал. Предмет, торчащий из-под подушки, оказался моментальной фотографией, на которой Рахим-хан запечатлел его вместе с отцом.

Со снимка мне щербато улыбался брат. «Отец разрывался между тобой и Хасаном. Он любил вас обоих, но свое чувство к Хасану вынужден был скрывать», — писал Рахим-хан в своем письме. Да, я был законный сын, наследник всего, что отец нажил, в том числе и неискупленных грехов. А мой сводный брат не имел никаких прав на отцовское богатство, зато унаследовал его чистоту и благородство. В глубине души Баба, наверное, втайне считал его своим настоящим сыном.

Я осторожно засунул фото обратно под подушку и внезапно понял, что во мне уже нет ни зависти, ни ревности, ни желчи. Поразительно, при каких обыденных обстоятельствах на человека нисходит прощение. Ни торжественного настроения, ни молитвенного экстаза. Просто клубок боли, копившейся столько лет, вдруг сам собой истаял и исчез в ночи.

Следующим вечером к нам на обед пришли генерал и Хала Джамиля. Прическа у тещи сделалась короче, а волосы — темнее. С собой она принесла гостинец — миндальный пирог.

При виде мальчика Хала Джамиля воскликнула:

— Машалла! Какой же ты красивый! Сорая говорила, что ты очень хорошенький, но одно дело — услышать, а другое увидеть!

И она вручила ему синий свитер с высокой горловиной.

— Это я для тебя связала. На следующую зиму будет в самый раз.

Сохраб принял подарок.

Генерал, опираясь обеими руками на трость, глядел на Сохраба словно на какую-то диковинную безделушку.

— Здравствуй, молодой человек. — Вот и все, что он сказал.

Теща забросала меня вопросами насчет моих травм — в свое время всем было сообщено, что на меня напали грабители. Нет, необратимых повреждений у меня нет. Да, через пару недель проволочный каркас снимут и я смогу есть, как все люди. Да, конечно, я буду прикладывать ревень с сахаром, чтобы шрамы быстрее зажили. И т. д. и т. п.

Мы с генералом попивали вино в гостиной, а жена с Халой Джамилей накрывали на стол. Слушая мой рассказ о талибах и Кабуле, тесть кивал в нужных местах, при упоминании о человеке, продававшем свой протез, поцокал языком. Про казнь на стадионе «Гази» и Асефа я упоминать не стал. Рахим-хана генерал знал по Кабулу и скорбно покачал головой, услышав про его болезнь. Но, судя по взглядам, какие тесть бросал на Сохраба, дремлющего на диване, мы топтались вокруг да около основной темы.

Расправившись с обедом, генерал решительно отложил вилку и взял быка за рога.

— Амир-джан, так ты расскажешь нам, откуда взялся этот мальчик?

— Икбал-джан! Что за вопросы ты задаешь? — возмутилась Хала Джамиля.

— Пока ты занята своим вязанием, моя дорогая, мне приходится заботиться о том, что говорят в обществе о нашей семье. Люди будут спрашивать. Им захочется узнать, почему какой-то хазарейский мальчик живет под одной крышей с моей дочерью. Что мне им ответить?

Сорая уронила ложку.

— Можешь им сказать…

Я взял жену за руку:

— Спокойно, Сорая. Все в порядке. Генерал-сагиб совершенно прав. Люди будут спрашивать.

— Но, Амир…

— Не стоит волноваться. — Я повернулся к тестю: — Дело в том, генерал-сагиб, что мой отец спал с женой своего слуги и прижил с ней ребенка по имени Хасан. Его недавно убили. Мальчик на диване — сын Хасана. Он мой племянник. Вот так и отвечайте, если вас спросят.

Все выпучили на меня глаза.

— И вот еще что, генерал-сагиб. Никогда больше не называйте его «хазарейским мальчиком» в моем присутствии. Моего племянника зовут Сохраб.

За столом воцарилось глубокое молчание.

Назвать Сохраба «спокойным» не поворачивался язык. Ведь это слово подразумевает некую умиротворенность, плавность, безмятежность. Спокойствие — это когда жизнь течет неторопливо, чуть слышно, но уверенно.

А если жизнь застыла и не движется, то какая она? Оцепенелая? Безмолвная? И есть ли она вообще?

Вот таким и был Сохраб. Молчание облегало его словно кокон. Мир не стоил того, чтобы о нем говорить. Мальчик не жил, а существовал, тихо и незаметно.

Порой мне казалось, что люди в магазине, на улице, в парке не видят Сохраба, смотрят сквозь него, будто никакого мальчика и нет. Сижу, читаю, подниму глаза от книги — а Сохраб сидит напротив меня, словно возникнув из ничего. Он не ходил, а скользил словно тень, даже движения воздуха не чувствовалось. А большую часть времени он спал.

Сорая очень расстраивалась из-за маленького молчуна. Мы еще приехать не успели, а жена уже напридумывала для него и занятия по плаванию, и футбол, и кегли. И что ее ждало? Ни разу не раскрытые книжки в детской, линейка для измерения роста без единой отметки, нетронутые составные картинки-пазлы? О своих собственных несбывшихся мечтах я уж и не говорю.