Древние китайцы: проблемы этногенеза - Михаил Крюков

Примечательно, что два центральных блока древнекитайских диалектов — восточный и западный, — сформировавшиеся еще в конце эпохи Чжоу, сохранили свое ведущее значение в китайском языке на протяжении многих веков и в дальнейшем. Это были диалекты, находящиеся в ареале, где помещались столицы Китая на протяжении всего средневекового периода истории страны. Китайский письменный язык формировался под влиянием этих диалектов, а когда в VI в. возник вопрос об унифицированном чтении китайских иероглифов, за основу этого чтения был принят диалект указанного ареала.

Вокруг этого лингвистического центра располагались царства Цинь, Чу, Чжао, Янь, население которых говорило на древнекитайском языке, испытавшем значительное влияние некитайского субстрата. То были области, непосредственно колонизуемые центральными царствами, где язык китайских поселенцев смешивался с языком местного населения. Поэтому большинство специфических слов этих диалектов следует объяснять через этнический и лингвистический субстрат.

Роль окраинных диалектов в формировании общего языка периода династии Хань была достаточно велика. Как показали подсчеты П. Серройса, число диалектных слов Цинь и Чу в общем языке периода династии Хань было весьма значительным. Это объясняется той активной ролью, которую играли упомянутые царства в политических событиях периода Борющихся царств. Поэтому языки Цинь и Чу были языками политического престижа в военных блоках, возглавляемых ими.

За пределами этих больших окраинных царств располагались периферийные области, о языке которых в «Фанъяне» содержатся лишь отрывочные сведения: Восточное Ци, область Хайдай, царства У и Юэ, область Янчжоу, Южное Чу, Западное Цинь, северная оконечность царств Цинь и Цзинь и др. Очевидно, древнекитайское население этих ареалов было крайне немногочисленным, большинство в них составляли некитайские этносы: сино-тибетские на западе, урало-алтайские на севере, племена и в Восточном Шаньдуне и в прибрежной полосе до устья Янцзы, и в междуречье Янцзы и Чжэцзяна, юэ в прибрежной полосе на территории современной провинции Фуцзянь, мань в долинах рек Сянцзян, Лицзян, Юаньцзян.

Лингвистические связи этих периферийных территорий с окраинными и центральными царствами носят, вероятно, субстратный характер. Это предположение позволяет проследить некоторые субстратные связи между ареалом Восточное Ци и царствами Янь, У и Юэ. Особый случай субстратных связей — это общая лексика диалектов Чу и Ци. Если лексические совпадения этих двух диалектов не случайны, то они означают значительное влияние общего или близкого субстрата на древние диалекты этих двух царств, а это ведет к предположению, что ареал Ци и Чу когда-то был занят этносами, говорящими на одном или близких языках, но в ходе их дальнейшей истории судьбы частей этих этносов, живущих к северу и к югу от Хуанхэ, оказались различными в связи с тем, что племена, заполнившие долину Хуанхэ, разделили их.

При истолковании лингвистических связей между отдельными диалектами, описанными в «Фанъяне», с точки зрения этнического й лингвистического субстрата можно выделить по меньшей мере две субстратные области. Одна располагается вдоль морского побережья и характеризуется в целом слабыми континентальными связями. В эту зону входят Восточное Ци, Хайдай, Янчжоу, царства У и Юэ. Лингвистические контакты внутри этой зоны также довольно слабы, что дает возможность разделить ее на несколько частей: ареал Восточное Ци и Хайдай со следами связей с царством Янь, ареал Ян — У, ареал Юэ. Другая включает в себя ареалы Южное Чу, Чу и Ци. Она как бы прервана центральнокитайскими царствами Чэнь, Сун, Вэй II. Вероятно, этот субстрат сыграл не последнюю роль как источник южнокитайских типологических черт при формировании языка иньских надписей.

Особенности материальной культуры

Специфика материальной культуры — один из существенных признаков любого этноса. Однако, как было убедительно показано С. А. Токаревым [Токарев, 1970], материальная культура имеет различные функции, среди которых наряду с этноразличительной особое значение имеет социально-различительная функция. В известном смысле слова они действуют в различных направлениях. Этноразличительная функция направлена на подчеркивание некоторых общих черт, свойственных материальной культуре всего данного этноса в противоположность другим этносам; социально-различительная функция фиксирует различия в материальной культуре отдельных социальных групп внутри данного этноса.

В реальных исторических условиях древнего Китая значение социально-различительной функции материальной культуры было весьма велико. В особенностях материальной культуры находила, в частности, свое внешнее выражение принадлежность человека к тому или иному социальному рангу чжоуского общества. Говоря словами Гуань Чжуна, «одежда зависит от ранга, а потребление богатств — от размера вознаграждения, соответствующего рангу. Различны количество питья и еды, покрой одежды, размеры жилищ, численность скота и рабов, существуют запреты на употребление определенных форм лодок, колесниц и домашней утвари. При жизни человека соблюдаются различия в головном уборе, одежде, числе полей и размерах жилища, после смерти — в размерах внутреннего и внешнего гроба, савана и могильной ямы. Как бы мудр и благороден ни был человек, он не осмеливается носить одежду, не соответствующую его рангу; как бы ни был богат, он не решится воспользоваться благами, не предусмотренными его вознаграждением» [Гуаньцзы, 32].

В данном случае нас интересует не древнекитайская культура в целом, во всей совокупности ее многообразных функций, а лишь этническая ее специфика. Мы рассмотрим поэтому только те черты избранных нами аспектов материальной культуры, которые имели этноразличительные функции и воспринимались в качестве таковых самими древними китайцами.

Одежда и прическа

Нам ничего не известно об одежде яншаосцев; очень мало— о том, как одевались иньцы. Однако есть основания утверждать, что на протяжении I тысячелетия до н. э. одежда древних китайцев претерпела весьма существенные изменения. Речь идет прежде всего о составе древнекитайского костюма.

Подчеркивая отражение социальных различий чжоуского общества в одежде, один из государственных деятелей VIII в. до н. э. говорил: «Халат, шапка, передник, яшмовая табличка, которую держат в руках при аудиенции, пояс, плахта, обмотки и туфли… все указывает на соблюдение установлений, соответствующих рангу» [Legge, т. VII, 38]. В основном те же элементы костюма постоянно упоминаются и в более ранних чжоуских надписях на бронзе: «дарю тебе… головной убор, халат, передник и туфли» [Го Мо-жо, 1958. т. 6, 34]; «дарю тебе пурпурный халат… и красный передник» [там же, 72] и т. д. Таким образом, основными компонентами традиционного чжоуского мужского костюма были: головной убор, халат, пояс, передник, туфли.

Древние китайцы не стригли волос и в этом отношении противопоставляли себя юэсцам, носившим короткие прически. Единственно приемлемой с точки зрения общепринятых норм прической древние китайцы считали волосы, свернутые в пучок, закрученные на затылке и скрепленные шпилькой. Эта прическа сохранялась у китайцев вплоть до маньчжурского завоевания в XVII в., когда повсеместное распространение получили косы; восходит она к глубокой древности. В культурном слое яншаоских поселений нередко встречаются головные шпильки [Мяо- дигоу…, 62]; они чрезвычайно характерны и для иньского времени, когда для их изготовления использовалась слоновая кость [Сэкай, 131]. Об исключительном значении головных шпилек в иньское время свидетельствует иероглиф «фу»

(«мужчина») — изображение человека анфас со шпилькой в волосах. Этимология этого иероглифа проясняется в свете несколько более поздних письменных свйдетельств. По достижении совершеннолетия юноши проходили в чжоуском Китае своеобразную инициацию. Им укладывали волосы пучком и закалывали их шпилькой — с этого момента прошедший инициацию становился полноправным мужчиной [подробнее см.: Ли Ань-чжай, 49–51].

В отличие от женщин взрослые мужчины всегда носили головной убор — необходимый атрибут мужского костюма. «Без меня вы то же, что одежда без головного убора или река без источника», — говорится в «Цзочжуане» [Legge, т. VIII, 625]. В отличие от Европы в Китае не сформировался обычай снимать головной убор, входя в помещение и тем более приступая к трапезе: в средневековом Китае обедать или заниматься каллиграфией с непокрытой головой считалось для мужчины совершенно неприличным [Цзацзуань, 34]. Эти представления восходят по крайней мере к чжоускому времени. Когда циский правитель Хуань-гун опьянел на пиру и снял при всех свой головной убор, это было сочтено проявлением крайней разнузданности; три дня после этого Хуань-гун стыдился показываться на глаза придворным [Шан Бин-хэ, т. 4, 2]. Добавим попутно, что прическе и уходу за волосами чжоусцы придавали особое значение. Считалось необходимым мыть голову раз в три дня [Чэнь Хао, 154]. Для мытья головы использовали пшенный отвар [Шан Бин-хэ, т. 4, 10]. Правила хорошего тона предписывали детям вставать утром с петухами, мыть руки, полоскать рот и причесываться [Чэнь Хао, 152]. Находки гребней (преимущественно костяных) в стоянках эпохи неолита свидетельствуют, что уже яншаосцы и луншаньцы ходили причесанными. Традиция не прерывалась и в дальнейшем. Известны иньские гребни из слоновой кости, украшенные великолепным орнаментом [Сэкай, 131]. В чжоуское время считалось, что жена должна ухаживать за мужем «с полотенцем и гребнем» [Legge, т. VIII, 461]. Гребни были деревянные или из слоновой кости [Шан Бин-хэ, т. 4, И]. Образ гребня нередко используется в поэтических сравнениях, например: