Вокруг Петербурга. Заметки наблюдателя - Сергей Глезеров

В архиве сохранились чертежи построенного им дома – большого деревянного здания на каменном фундаменте, а также американской дизельной мукомольной молотилки, ее Трумм специально приобрел для работы на своем участке. Эта машина успешно конкурировала с окрестными ветряными мельницами, которых было вокруг немало. Многие местные крестьяне стали молотить зерно на мельнице Трумма, что явилось еще одним источником роста его капиталов.

Семья Труммов, у которого было четверо детей (два сына – Владимир и Вярди, и две дочери – Мария и Элля), продолжала жить в Волгово и после революции. Пережив трудное время Гражданской войны, «ферма Труммов» вновь стала процветать во времена НЭПа. По архивным данным, на 1925–1926 годы за Михаилом Ивановичем Труммом числилось почти 30 десятин земли – больше, чем у кого-либо из жителей деревни Волгово. Таким образом, даже и при советской власти Трумм оставался самым зажиточным землевладельцем в Волгово.

Местные волговские старожилы до сих пор помнят Трумма, только называют его почему-то «Трумэном», как американского президента. Говорят о нем с большим уважением. Вспоминают, что Трумм был настоящим хозяином, но вовсе не пресловутым «кулаком-мироедом». Исключительно трудоспособный, он вкалывал буквально с утра до вечера. Достаточно сказать, что семья Труммов не нанимала батраков – она все делала своими руками.

По воспоминаниям старейшей жительницы деревни Волгово – Веры Кузьминичны Алексеевой, хозяйство Трумма существовало на самообеспечении – во всем, где это было возможно. Они выращивали много льна и, имея специальные ткацкие и швейные машины, сами делали для себя одежду. Из собственной муки пекли хлеб. Имели свои молоко, скот, то есть Труммы не зависели от покупки продовольственных товаров…

Кстати, не так далеко от Волгово, близ деревни Новые Сирковицы, находился и самый известный в Петербургской губернии образцовый хутор, получивший в 1913 году премию на Всероссийском конкурсе хуторских хозяйств. Принадлежал он крестьянину Павлу Петровичу Баклагину и существовал с 1909 года.

Когда началась коллективизация, Труммов, естественно, «раскулачили». В те же годы не стало и эстонских хуторов в округе. Согласно принятому тогда решению об «укрупнении» сельского хозяйства, хуторяне вынуждены были переезжать в деревни, а сами хутора переставали существовать. Впрочем, местные жители до сих пор продолжают называть места, где они находились, – «эстонские хутора» и «финские хутора»…

Яшкиным тоже пришлось «укрупняться» – разбирать дом и сараи, перевозить их в Волгово, где семья влилась в состав колхоза, как и жители десятков других упраздненных хуторов. «Мама плакала, когда пришлось уезжать, – вспоминает дочь Николая Ивановича Яшкина – Мария Николаевна Розилайнен. – Ведь большое хозяйство мы вели, прикипели уже к родному месту».

Сегодня Мария Николаевна живет в Волгово. Она родилась на семейном хуторе в 1927 году и прожила там десять лет, пока не пришлось переехать в Волгово. Ее изумительная память хранит многие подробности хуторского быта тех времен. И самое грустное для нее то, что сейчас на землях бывшего яшкинского хутора – трава и бурьян…

Волговский краевед Юрий Петров признается, что его интерес к хуторской жизни неспроста: он связан с историей собственной семьи. «Мои предки – зажиточные крестьяне с Алтая, – рассказывает Юрий Петров. – У деда и его братьев были крепкие хозяйства. Когда началась коллективизация, самых богатых жителей села раскулачивали и выселяли. А ведь еще недавно, в 1920-х годах, к ним приезжали американские фермеры перенимать опыт. Сегодня трудно себе даже представить, что американцы интересовались русским хуторским опытом, но ведь это было!».

От раскулачивания деда спасли только революционные заслуги его брата, который в Гражданскую войну был командиром партизанского отряда и воевал против Колчака…

«Еще Лев Толстой сказал, что земледельческий труд – это лекарство, спасающее человечество, – напоминает Юрий Петров. – Сегодня, на мой взгляд, опыт хуторского хозяйства очень важен, ведь те земли, с которых „сбросили“ хуторян, сегодня практически не используется сельхозпредприятиями. Зачастую они попросту пустуют, и в этом легко убедиться, поездив по просторам Ленинградской области. Никто не выступает против нынешних колхозов и совхозов: если они работают эффективно, то пусть так и будет. Но у них все равно остаются земли, которые им не под силу обработать. Так пусть на эти места вернутся старые-новые хуторяне! Ведь дореволюционные хутора были выгодны и их собственникам, и государству: земля была обихожена, а казна получала налоги. Сегодня же, если земли пустуют, то государство попросту теряет деньги»…

На Ладогу за дровами

Мы уже говорили о том, что домашние архивы хранят порой уникальные документы ушедших эпох. Именно такой уникальный документ из своего архива, который мы сегодня публикуем на наших страницах, предоставил автору этих строк петербуржец Дмитрий Васильевич Семенов.

Перед вами – записки его матери Натальи Павловны Захаровой (Семеновой), датированные началом 1920-х годов (точный год, к сожалению, неизвестен). В них повествуется о довольно прозаичном событии – поездке за дровами из Петрограда на берег Ладожского озера. Тем не менее, написана эта хроника настолько увлекательно, что от нее трудно оторваться. Очень важен и тот факт, что она снабжена множеством деталей и передает в мельчайших подробностях колорит эпохи.

К примеру, одна из примет того времени – упоминаемые в тексте «ритмические демонстрации» и «ритмисты». Речь идет об Институте ритма, основанном в 1920 году на основе курсов ритмической гимнастики по системе Жака Далькроза. Спустя пять лет Институт ритма присоединили к Институту сценических искусств, но потом ритмику, обвиненную в «буржуазности», изгнали из школьных программ и заменили «производственной гимнастикой». Спустя почти полвека ритмическая гимнастика вернулась в нашу страну и вновь стала завоевывать тысячи поклонников, только теперь она уже называлась по-другому – аэробикой…

Несколько слов об авторе записок. Наталья Павловна родилась в 1892 году, закончила гимназию в Петербурге в 1910 году, потом училась в музыкальной школе и на курсах физической культуры при обществе «Богатырь», перед революцией посещала Высшие женские курсы (Бестужевские), а в 1921–1925 годах обучалась в Институте ритма. Уже после окончания гимназии она занималась преподаванием в школах, а в то время, к которому принадлежат публикуемые записки, работала учительницей в школе № 2 Выборгского района Петрограда.

Познакомившись с записками, читатель, несомненно, почувствует, что их автор наделен литературным талантом. Герои повествования описаны настолько ярко и рельефно, что, кажется, мы слышим их голоса. Одним словом, перед нами – настоящее литературное произведение…

Отплыли от пристани около 6 часов. Народу было много, но мы устроились сносно, если не считать, что было очень жарко, что нас поливала то холодная, то горячая роса и сыпались с неба угли, правда, почти все погасшие. Погода была чудная: небо было безоблачно и ветер не крепчал. Только почти у самого Шлиссельбурга набежали тучи и стало прохладно. В этом городишке нам очень повезло, и через полчаса после прибытия мы уже отплывали на «Ладоге» по каналу.

Весь путь по Неве мы провели молча, ничего не говоря, кроме отдельных деловых фраз. Между нами чувствовалась какая-то натянутость, недоговоренность. На «Ладоге» только мы выяснили, что все это происходило от того, что мы обе старались скрыть друг от друга, что нам страшно не хочется ехать за дровами и тяжело расставаться с Петроградом.

Ночь была ясная, сумрачно-светлая. Мы сидели на полу, просунув через решетку ноги и говорили о всех о вас, о всем «нашем» Институте. Было так грустно, что можно было расплакаться. Сверху, из трубы среди сгущающейся темноты сыпался дождь огненных искр – маленькие огоньки тонули в волнах…

Н.П. Семенова (Захарова). Фото из архива Д.В. Семенова

Часа в два ночи все собрались около нас. Пели песни хором и собрали толпу слушателей. Чувство было, как на ритмической демонстрации. Публика была очень довольна, многие подтягивали нам, один раз даже вздумали аплодировать. К утру легли спать. В каютах духота, жарко и люди ловят «животных». Но мы, наплевав на все преграды, легли и заснули.

День пасмурный, впереди тучи, но в стороне Петрограда все ясное, все голубое. Я сижу на крыше парохода перед рулевым, а Леля забралась верхом на нос и наслаждается свободой. Команда парохода относится к нам очень приветливо и разрешает неразрешимое.

Все идет очень хорошо. Мы живем как в доме отдыха и садимся за стол не менее пяти раз. Встречные баржи производят очень приятное впечатление, и невольно хочется думать, что, быть может, будущее не так плохо. В Ладоге приехали в 12 ½ дня.