Черновик - Сергей Лукьяненко

— Но бывают гораздо более неприятные ситуации. — Феликс с мрачным видом крутил в руках бокал, все никак не решаясь глотнуть коньяка. — К примеру — появилась функционал-врач. Славная девушка. Могла бы и нам помогать, и людям. Разве кто-то против? Мы все по мере сил и способностей помогаем простым людям! Но нет, связалась с бандитами, стала интриговать… закономерно была поставлена перед выбором — и разорвала связи со своей функцией. Превратилась из функционала в человека. Что ж, ее выбор! Но после этого началась какая-то глупая партизанщина, робингудовщина… вплоть до пыток бедной полоумной старушки… И, между прочим, тебе пришлось пролить кровь, убить глупых, наслушавшихся романтических бредней мальчишек!

Вот тут я не нашелся, что ответить. Феликс был прав, на моих руках кровь. Но что еще я мог сделать в той ситуации?

— Ты ничего не мог поделать, — продолжал Феликс. — Ты не виноват. Всему виной изначальная глупость и предательство функционала!

Несколько секунд мы просидели молча. Потом Феликс встал. Лицо его расслабилось, будто он с честью выполнил неприятную, но необходимую миссию.

— Я верю, что ты никогда не столкнешься с предательством! — торжественно сказал он. — Это бывает нечасто, но всегда так тяжело… А теперь пойдем! Гости ждут. Да и первое блюдо должны уже подавать.

Мы вышли из кабинета как раз вовремя — официанты разносили тарелки с горячим. Я обратил внимание, что всем подано одно и то же блюдо, но у всех при этом разный набор соусов. У кого-то одна-две маленькие чашечки, а у некоторых целая батарея соусников, пиал, баночек, бутылочек.

— Коньяк, — попросил я официанта, глядя на тарелку с чем-то вроде телячьих медальонов. — Хотя… нет, принесите водки.

— Какую именно водку изволите? «Русский стандарт», «Столичную», «Абсолют», «Кзарп», «Эсгир», «Лимонный эсгир»?

— «Эсгир», — решил я.

Впрочем, местная водка оказалась обычной водкой. Такую я мог попробовать и в Тамбове, и в Стокгольме, и во Франции — везде, где додумались перегонять пшеничное зерно в спирт. Я ничего против не имел. Я был зол — и на Феликса, и на подпольщиков всех мастей, и на себя лично. Мне хотелось напиться.

И я это с успехом проделал.

Помню еще, как, уединившись с Феликсом, пил какой-то очень старый и редкий коньяк — уже после водки, не чувствуя вкуса, но с энтузиазмом нахваливая букет. Память таможенника услужливо подкидывала какие-то специфические словечки из жаргона дегустаторов, и Феликс одобрительно кивал головой.

Потом Феликс куда-то исчез, а я долго целовался в кабинете с девицей, функционалом-художником. Девица уговаривала меня поехать к ней в мастерскую, где она немедленно начнет рисовать мой портрет в обнаженном виде. Я отказывался, упирая на то, что сегодня явно не мой день, что третьего облома я не переживу, а судя по количеству выпитого — он неизбежен. Мы договорились, что портрет будем рисовать на неделе, после чего девушка легко и непринужденно переключилась на Феликса.

В самом конце вечера я братался с немцем, чей таможенный пост вел в Кимгим из маленького курортного городка Вейсбадена. Немец долго сверялся с какими-то картами, после чего торжественно заявил, что я сумею через Кимгим попасть в его Вейсбаден, а там — в какие-то замечательные бани. По этому поводу мы еще выпили и стали убеждать друг друга в близости русского и немецкого национальных характеров, трагичности русско-немецких войн и той великой роли, которую Россия и Германия должны сыграть в Европе. Причем немец все время политкорректно подчеркивал «В Объединенной Европе!», а я со смехом заявлял: «Да хоть бы и в Разъединенной!» Почему-то мне это казалось очень смешным.

Затем, как-то сразу, без всякого перехода, я оказался у своей башни. Было очень холодно. Официант Карл уговаривал меня войти в башню и лечь спать. Я объяснял ему, что будучи функционалом способен с комфортом спать на снегу. Но Карл так расстроился, что я все-таки согласился пойти домой.

Там я и уснул, уютно устроившись под лестницей. Про девушку в своей постели я начисто забыл, но подъем по лестнице показался мне слишком трудной, не стоящей усилий затеей.

17

Мне однажды рассказывали, что больше половины молодых авторов, присылающих свои гениальные творения в издательства, начинают роман сценой похмелья. Герой разлепляет глаза, мужественно хватается за раскалывающуюся голову, вспоминает количество выпитого, грызет аспирин и жадно пьет воду. Затем, героически справившись с последствиями собственной дурости, он надевает кольчугу или скафандр, берет портфель или клавиатуру, выходит в поход или в интернет. Но отважный поединок героя с ацидозом, спазмом сосудов и обезвоживанием практически неизменен. Наверное, таким образом молодые авторы заставляют читателя влезть в шкуру своего героя — ведь немногим выпадает спасти Галактику или победить Черного Властелина, зато сражение с Зеленым Змием знакомо почти всем.

На самом деле я сомневаюсь, что напившийся накануне герой, будь он хоть жилистым гномом, хоть молодым джедаем, многое навоюет. С похмелья хорошо страдать, мечтать о здоровом образе жизни, тупо смотреть телевизор. Но никак не геройствовать.

Я открыл глаза и сразу же понял, что должен страдать. Раз уж напился до такой степени, что не смог дойти до кровати…

Но голова не болела, я чувствовал себя свежим, бодрым, полным сил. Выспался тоже замечательно. Пожалуй, действительно мог прилечь в снегу у башни, ничего бы со мной не сделалось.

Еще я обнаружил, что укрыт одеялом, а под голову мне подсунута подушка.

Так…

Поднявшись на второй этаж, я в своей кровати никого не обнаружил. Зато с третьего этажа доносился негромкий шум — звякала посуда. Ну, прямо семейная идиллия. «Дорогая, что у нас сегодня на завтрак?»

— Дорогая, что у нас сегодня на завтрак? — бодро выкрикнул я.

Звяканье на мгновение прекратилось, сменившись невразумительным мычанием. После короткой паузы — будто кто-то торопливо дожевывал и проглатывал — я услышал:

— Подозрительно пахнущая колбаса и черствый хлеб. Будешь?

— Буду, — ответил я, поднимаясь.

Да, выглядела Настя не очень. Лицо бледное, под глазами темные круги. Она стояла у стола, нарезая колбасу для бутербродов. Из одежды на ней была только моя белая футболка, достаточно длинная, чтобы фотография Насти не попала в категорию «ню», но вполне годилась под определение «мягкая эротика» — попа прикрыта, но до колен еще далеко.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.

— Ужасно, — откровенно ответила Настя. — Хочу жрать. Не есть, а именно жрать. И еще злюсь. И хочу кого-нибудь убить.

— Ужасно — это хорошо, — сказал я. — А вот убивать — плохо.