История российского государства. том 10. Разрушение и воскрешение империи. Ленинско-сталинская эпоха. (1917–1953) - Акунин Борис Чхартишвили Григорий Шалвович

В «Синодике» Ивана Грозного, у которого советский Вождь учился ремеслу террора, записаны 3300 казненных. О количестве жертв сталинских «чисток» историки спорят до сих пор. Если привести официальные данные, собранные хрущевской комиссией ЦК в канун антисталинского ХХ съезда (далеко не полные), с 1935 по 1940 год было арестовано 1 980 635 человек, и 681 692 из них расстреляны. Три четверти арестов и 99 % казней приходятся на «Большой Террор» 1937–1938 гг., когда, собственно, и сформировалась государственная машина, главным топливом которой был страх.

Террор использовался и для достижения конкретных задач, в том числе стратегических.

Одной из таких целей, официально не декларировавшейся, было возрождение «великоросской» гегемонии, которую в свое время так осуждал Ленин. У Сталина была иная цель: не мировая революция, а воссоздание «единой и неделимой» российской империи. Для «единости» неполезно самобытное развитие всякого «неглавного» этноса. Кроме того, по мнению Роберта Сервиса, на Сталина большое впечатление произвела мобилизирующая потенция германского национализма — у Гитлера было чему поучиться.

Национальная политика СССР меняется. С интернационализмом и равенством народов было покончено. В «Коминтерне» происходит капитальная замена кадров. Подавляющее большинство коммунистов-иностранцев отправляются за решетку или на расстрел — не за нелояльность, а просто потому, что этот контингент становится ненужен и обременителен. Партийно-административная элита союзных республик подвергается еще более жестокому разгрому, чем в РСФСР. В Средней Азии и в Закавказье берется курс на русификацию образования и всей культурной политики. Республикам, которые использовали латинский алфавит, было приказано перейти на кириллицу.

С особенным ожесточением истреблялись деятели нерусских национальных культур. На Украине НКВД придумало националистическую организацию «Всеукраинский центральный блок», к которой приписали цвет украинской творческой интеллигенции. В Белорусской ССР боролись с «Объединенным антисоветским подпольем». В Азербайджане — с «пантюркистами». В Средней Азии — с «панисламистами».

Никакой реальной оппозиции советской власти в национальных элитах не существовало, так что меры были сугубо «профилактическими» и демонстративными — обозначающими новый государственный курс.

Роберт Конквест, самый известный из западных историков террора, пишет: «Если рассматривать сталинский террор со статистическими данными в руках как массовое явление, а не с точки зрения отдельных личностей, то он предстает в более рациональном виде… Сталин, возможно, считал, что террористический эффект получается тогда, когда арестовывается и расстреливается определенная часть данной общественной группы. Тогда остальные приводятся к повиновению и подчиняются без жалоб. И с этой точки зрения не так уж важно, кто избран в качестве жертв — особенно если все или почти все ни в чем не виноваты». Однако, считая себя большим специалистом по национальному вопросу, в этой сфере Сталин действовал иначе. «Рациональность» проявлялась в том, что террор обрушивался на целые национальные группы, по тем или иным причинам сочтенные не вызывающими доверия. При тогдашней тщательно культивируемой шпиономании подозрительными были сочтены представители национальностей, у которых имелась собственная государственность: поляки, немцы, финны, латыши, литовцы, эстонцы, греки, корейцы и так далее. В вышеупомянутом отчете хрущевской комиссии сообщается, что в ходе «террора по национальному признаку» было расстреляно 172 830 человек. Гораздо больше было арестованных, а из тех, кто остался на свободе, многие были уволены с работы как ненадежные.

Начинает опробоваться механизм этнических депортаций, который позднее станет обычной практикой.

Первой репрессированной национальной группой стали советские финны, в 1935 году поголовно выселенные из приграничной зоны. В 1936 году точно так же депортировали из западных областей несколько десятков тысяч поляков — отправили в Казахстан. Самой массовой репрессивной акцией тридцатых годов было перемещение с Дальнего Востока в Среднюю Азию корейцев (172 тысячи человек). Это произошло в 1937 году, на пике враждебных отношений с Японской империей, частью которой тогда являлась Корея. Всего же в течение пятнадцати лет будут депортированы «по национальному признаку» 17 этнических групп.

Нагнетание страха проводилось на всех уровнях, не только полицейском, но и пропагандистском, культурном, бытовом. Новая мораль «советского человека» провозглашала верховенство интересов партии (то есть государства) над личными привязанностями. Базовая «ячейка общества», семья, по самой своей природе обособляла индивида от внешнего мира, поэтому институт семьи оказался под двойным ударом.

В разряд высшей доблести теперь вводилось прежде невообразимое: доносительство на самых близких людей.

Весьма посредственная пьеса Константина Тренева «Любовь Яровая» — о том, как жена выдает на смерть любимого мужа, потому что он «враг», — была написана еще в двадцатые, но теперь ставилась по всему Союзу и сделала автора лауреатом Сталинской премии первой степени. На эту тему выходили и другие спектакли, фильмы, литературные произведения.

Мутная история об убийстве уральского подростка Павлика Морозова, произошедшем еще в 1932 году, теперь была перепридумана заново и наполнена высоким пафосом: герой-пионер пошел против собственного отца-вредителя (при том, что мальчик никогда пионером не был и, кажется, ни на кого никуда не доносил). Около множества школ по всей стране герою поставили памятники, на его примере детей учили бдеть за cобственными родителями — и такого рода доносы перестали быть редкостью.

Павлик Морозов на спичечной этикетке

Но на одну только пропаганду власти не полагались. Когда кого-то арестовывали, обычно та же участь постигала и жену, а детей отправляли в специальные интернаты. Поэтому супруги стали доносить друг на друга, тем более что не у всех отношения в семье были гладкими. Кроме того, вошло в традицию публично отказываться от арестованных родственников на собраниях и даже через газетные объявления.

Обычный гражданин СССР всё время ощущал себя под угрозой кары. Неосторожное слово, присутствие при сомнительном разговоре, плохие отношения с соседями или сослуживцами — всё могло повлечь за собой донос и потом ужасное наказание.

По закону 1940 года опоздание на работу более чем на 20 минут наказывалось урезанием зарплаты и полугодом «исправительных работ» по месту службы, а повторное — тюремным сроком.

В одном из своих последних писем, в 1922 году, Ленин рассуждает об использовании террора: «Если необходимо для осуществления известной политической цели пойти на ряд жестокостей, то надо осуществлять их самым энергичным образом и в самый краткий срок, ибо длительного применения жестокостей народные массы не вынесут».

Иосиф Сталин развил этот постулат диалектически — доказал, что жестокости неплохо работают и на длинной дистанции. Народные массы их терпят и не ропщут. Ключ не в самих жестокостях, которые даже при массовости затрагивают лишь сравнительно небольшой процент населения, а именно в страхе, который охватывает всех.

Террор как способ формирования армии рабского труда

Деаграризации, которая резко увеличила число рабочих рук и сильно их удешевила, оказалось недостаточно для выполнения поставленных перед промышленностью задач.

На самых тяжелых стройках и производствах — особенно находившихся в отдаленных, не приспособленных для жизни районах — требовался принудительный, то есть рабский труд: вовсе бесплатный и не считающийся с большими человеческими потерями.

Идея превратить в рабов часть населения, как и идея опричного террора, была позаимствована Сталиным из отечественной истории. Чтимый Вождем царь Петр Великий создал первые гигантские «прото-гулаги», куда насильно сгоняли крестьян: на строительство воронежского флота и Санкт-Петербурга, на рытье каналов.