Совершенство - Татьяна Миненкова

должны были выяснить отношения и расставить все точки над «ё» в слове «просчёт». Все эти непонятные отношения с ним, все намеки и ложные надежды — моя ошибка и я готова ее признать и исправить.

— Послушай, Ник, — примирительно начинаю я, но Сахаров прерывает:

— В тот день, когда я встретил тебя, я понял, что ты — особенная. Рядом с тобой я чувствовал себя не тем, кто я есть. Кем-то более важным и значимым. Кем-то, кто может добиться большего. Кем-то, кто может пойти против всего, ради собственных интересов…

Надо же, сколько всего он успел надумать после моих призрачных обещаний и неясных намеков. Правду говорят, что человек видит то, что хочет видеть и слышит то, что хочет слышать.

— Ты и без меня можешь быть кем угодно. Но то, что было между нами — неправильно и глупо, — помня о разбитом сердце брата Зориной, будь он неладен, я стараюсь быть мягкой и тактичной.

— Не могу, Лана. Я чувствую себя проигравшим и униженным. А Марку просто в очередной раз нужно было доказать собственное превосходство надо мной и отобрать то, что я считал своим! — и, когда я думаю, что ситуация не сможет стать еще глупее, Сахаров принимается читать стихи: — «Любимая! Меня вы не любили. Не знали вы, что в сонмище людском я был как лошадь, загнанная в мыле, пришпоренная смелым ездоком. Не знали вы, что я в сплошном дыму, в развороченном бурей быте, с того и мучаюсь, что не пойму — куда несет нас рок событий. Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстоянье. Когда кипит морская гладь — корабль в плачевном состоянье»… (отрывок стихотворения С.Есенина «Письмо к женщине»)

Мне хочется театрально закатить глаза, но я сдерживаюсь. Мозг у него в плачевном состоянии, а не корабль.

Глядя на Сахарова, не могу понять, как эта дурацкая страсть к чтению стихов могла когда-то казаться мне романтичной? Он видится мне сейчас настолько мелким, слабым и глупым, что всё, что я чувствую к нему — испанский стыд.

— Никита, — обрываю я уже жестче. — Прекрати этот фарс.

Но вместо того, чтобы прекратить, он делает шаг ближе:

— Просто дай мне хотя бы шанс доказать, что я лучше Марка!

Он перехватывает мое запястье, резко притягивает к себе и впивается в губы. Одновременно с этим его вторая ладонь болезненно зарывается в мои волосы на затылке, не позволяя отстраниться.

В сознании тут же цветными образами вспыхивают сцены из прошлого, когда я, еще подросток, прижата к кровати сильной мужской рукой, и меня точно так же насильно целуют, не позволяя закричать, пока вторая рука забирается под тонкую ночную сорочку.

Дыхание сбивается. Сердце разгоняется, словно мотоцикл, несущийся по хайвею. Начинающаяся паника уже касается липкими лапками холодеющих от ужаса плеч и открывает огромную зубастую пасть за моей спиной, готовясь проглотить целиком. Замираю в безотчетной оторопи.

Усилием воли заставляю себя вспомнить, что мне давно уже не шестнадцать. Скинуть с себя оцепенение.

Сомневаюсь всего пару секунд, прежде чем сильно укусить Сахарова за нижнюю губу и, упершись руками ему в грудь, наконец, оттолкнуть его от себя.

«Придурок» — гневно проносится в голове, когда я, тяжело дыша, неприязненно вытираю собственные губы тыльной стороной ладони.

Но сообщить об этом выводе Сахарову лично я не успеваю.

— Как вы могли! — говорит Дубинина, делая шаг из тамбура своей палатки. — Я ведь… я ведь доверяла вам… обоим!

Ее голос прерывается и дрожит. По трепещущим крыльям широкого носа, блестящим глазам и нервно заламываемым пальцам я вижу, что Лера сейчас заплачет.

Не знаю, как много она видела и слышала. Не знаю, что сказать ей, чтобы как-то объяснить произошедшее или успокоить. Есть ли какие-то слова, которые могут исправить сложившуюся дурацкую ситуацию? Какие-то грамотные логические аргументы, чтобы всё это выглядело не так паршиво? Если и есть, то я не могу их найти.

Мысленно чертыхаюсь несколько раз.

— Я верила вам! Любила! Как после… такого вообще доверять кому-то?

Дубинина растерянно качает головой из стороны в сторону, а слезы все-таки начинают ручьем катиться из ее широко раскрытых глаз. Закрыв лицо руками, она, коротко всхлипнув, обегает меня, чтобы унестись в сторону ручья.

— Лера, я всё тебе объясню! — вскрикивает Сахаров, бросившийся следом за ней. — Я здесь ни при чем, это все Лана!

И оба они на выходе из лагеря сталкиваются с Нестеровым, стоящим, словно мрачное безмолвное изваяние. Судя по взгляду, Марк тоже вовремя успел на разыгравшееся представление. И даже уже какие-то выводы сделал.

Мысленно чертыхаюсь еще несколько раз, понимая, что ситуация становится хуже и хуже с каждой секундой.

— Марк, — тихо произношу я, делая к нему осторожный шаг, когда и Лера и Никита скрываются из вида.

Ему я просто обязана объяснить произошедшее. Донести как-то, что я не виновата. Ладно, может и виновата частично в том, что я вообще затеяла эту идиотскую гонку за Сахаровым. Или в том, что не объяснилась с ним еще вчера, когда была такая возможность. Но я не целовала его! Разве может этот проклятый поцелуй всё испортить?

— Не надо, — ледяным бесцветным голосом останавливает меня Нестеров, выставляя вперед широкую ладонь и я понимаю, что выводы, которые он успел сделать о произошедшем, для меня явно не утешительные.

Становится по-настоящему страшно. Замираю на месте. Прошу негромко:

— Марк, пожалуйста, выслушай меня. Я не виновата. Я не хотела, чтобы так вышло!

— Но ведь вышло, — он скрещивает руки на груди и смотрит на меня сверху вниз, с демонстративной брезгливостью и враждебностью. — Поэтому какая теперь разница, кто и чего хотел?

В этот момент и мне хочется расплакаться от несправедливости и какой-то безысходности. От паршивости сложившейся ситуации. От боли, которая кровавым пятном разрастается внутри, когда Марк смотрит на меня вот так, как на раздражающий предмет мебели.

Тишина становится давящей и тяжелой, словно неподъемная бетонная плита. Стискивает грудную клетку, не позволяя дышать. Хоть бы чертенок появился и разрядил обстановку. Вывел меня из этого жуткого оцепенения. Или Нестеров сказал что-нибудь, пусть даже язвительное. Я сейчас согласна на любые эмоции, лишь бы не это холодное безразличие. Но он молчит. И я молчу тоже.

Ведь неважно, что я теперь скажу, какие приведу доводы. Марк уже воздвиг между нами огромную ледяную стену. Высокую-превысокую, как в «Игре Престолов». И теперь я для него — покрытая голубой корочкой льда одичалая, а он — гордый и непоколебимый рыцарь Ночного дозора в сверкающих латах, через которые не пробьется ни один аргумент в